Банхар

Глава 14

Тощий, изможденный хайнак бил копытом в пепел, пытаясь вырыть себе логово, источник прохлады. Всего один провал в яме, где нет лучей, и силы к нему вернутся. Но пепел осыпался и неизбежно хоронил результаты жалких потуг копытного. Активная луна светила нещадно, выжигая остатки влаги в его теле.

Бузур наблюдал со стороны, ждал удобного момента. Хайнаки – стадные сущности, держатся очень большими стадами, особенно когда корки в пустыне много. Но корка в очередной сезон активной луны не уродилась, и в Мертвой пустыне начался мор.

Ни бузур, ни хайнак не знали, что мор спровоцировали онгоны. Спустя каждые двенадцать циклов, двенадцать активных лун и столько же сезонов лунной прохлады они открывали шлюзы в горах хребта Меру, чтобы проветрить пустыню потоками озона. Так на поверхности пустыни появлялась корка, служившая кормом для гохаев и хайнаков. В свою очередь гохаи и хайнаки служили источником пищи для хищников, чап, савдаков, барнаков и бузуров.

Онгоны и прежде так делали. Мор вычищал пустыню от сущностей, а потом, когда шлюзы открывались, поток существования в пустыне быстро обретал новое русло. Этот процесс диктовал верховой ветер, Бора. Он всегда дул в одну сторону, от мира людей к Чистым землям, и нес дохов. Иногда, очень редко дохов было совсем немного. Но чаще они падали дождем, на вершины Кабал, трех скал в Мглистых горах, Мертвой пустыне и в горах хребта Меру.

И тогда зрелые самки Мертвой пустыни, а также девы сартов и онгонов шли к Кабалам, чтобы впустить в себя доха. Спустя три цикла у самок пустыни появлялись детеныши. Девы сартов и онгонов вынашивали своих младенцев дольше, девять циклов.

Именно от дохов произошли все сущности Мертвой пустыни, а также сарты и онгоны. Только Драгоценные, обитатели Чистых земель знали тайну о том, когда все это началось, и хранили ее в своих алмазах.

Кабала Мертвой пустыни была тем местом, где можно было увидеть всех сущностей в едином скопище. Здесь никто не дрался, не охотился. Сюда приходили только зрелые самки, ведомые инстинктом. Самки бузуров и барнаков брали в себя по одному доху. Самки хайнаков и гохаев могли принять двоих, даже троих, савдаки и чапы – до десяти.

Уже очень много циклов дохи падали только в Мертвой пустыне. И онгоны пошли на крайнюю меру, перекрыли потоки Санума, низового ветра жизни, что нес озон. Они снова провоцировали мор. Именно в один из таких моров молодой бузур одиночка, проигравший все битвы за самок, брел в поисках добычи по барханам и увидел одинокого хайнака.

То была большая удача, наткнуться на хайнака, отбившегося от стада. Случись это в тот период, когда корки было много, бузур завалил бы его в три счета, и влагу его сосал бы неторопливо, смакуя, наблюдая затем, как тело хайнака постепенно иссыхает. Когда хайнак испытывает ужас перед смертью, влага его становится особенно вкусной и питательной. Но сейчас бузур был слишком изможден.

Хайнак косился на бузура, мотал свой башкой, увенчанной мощными, массивными рогами, и бил копытом, все рыл и рыл пепел, пытаясь выкопать себе яму.

Корка в пустыне была не только пищей для копытных. Она была кровом для всех сущностей в периоды активной луны. Прохлада под покровом корки тоже была целительной.

Вдруг на вершине бархана, под которым мучился хайнак, что-то мелькнуло. Борозды потянулись к копытному, много борозд. Из пепла стали появляться мордочки рыжих чап, самых мелких из этого вида, и самых опасных. В силу своей мелкости они сбивались в огромные стаи. Еще одним преимуществом рыжих чап была способность передвигаться в пепле, потому и лучи им были не страшны даже в лунные бури.

Хайнак хрюкнул, мотнул своей башкой и повалился на бок. К его брюху присосались около сотни рыжих чап, и он не мог их сбросить. Бузур начал попятиться, как можно тише, в надежде что его не заметили. Затем он развернулся и заковылял прочь.

На мгновение он замер и оглянулся, желая убедиться, что его не преследуют. За ним тянулись борозды. Он заковылял еще быстрее, но борозды начали смыкаться кольцом. Чапы гнали его к краю пустыни, туда, где виднелись пики хребта Меру.

Все сущности Мертвой пустыни испытывали ужас при виде этих пиков. Оттуда исходило нечто, что убивало медленно, заставляло страдать. Это нечто исходило в циклы активной луны. В такие периоды пустынные сущности прятались в норах под коркой. А когда они, наконец, выходили их своих нор, вся поверхность пустыни была покрыта плотной, толстой коркой.

Но бузур был слишком молод, чтобы знать об этом. Он заковылял в сторону пиков, преодолел огромный бархан, наметенный явно на какое-то препятствие, скатился по нему и оказался в зарослях чего-то такого, чего он никогда не видел и не ощущал прежде.

А еще он ощутил влагу. В шаге от него что-то журчало, переливалось и исходило прохладой. И, даже запах этой влаги начал питать его силой. Он дышал, и не мог надышаться.

Однако вскоре его лапы начали покрываться волдырями. Вздулись эти волдыри и на морде бузура, и по бокам, везде, где влага дотянулась до него своими потоками. Тело его налилось тяжестью, ему даже показалось, что он прирос к этому месту.

И все же лапы с трудом, но повиновались. Он дополз до края бархана, пополз по корке, плотной настолько, что его когти не могли пробить ее, добрался до вершины и покатился вниз в потоках благодатного, исцеляющего пепла. Волдыри быстро исчезли, пепел вытянул из него лишнюю влагу и, впервые за все циклы своего многострадального существования он ощутил нечто, похожее на сытость.

Он прикрыл глаза и погрузился в полудрему. Проснулся от того, что крохотные чапы облепили его со всех сторон, начали вонзать в него свои крохотные клыки. Он взмахнул одной лапой, другой, заметался в потоке страха, а когда, наконец, успокоился, увидел множество покалеченных чап вокруг себя. Он взял одну из них своими скрюченными пальцами, хотел было закинуть ее в пасть, но передумал, просто отшвырнул в сторону.

Коркой была покрыта почти вся вершина бархана, и она тянулась куда-то в бесконечность, вдоль границы двух миров. Он вырыл себе логово, выспался, затем снова спустился к влаге, и дышал ею до тех пор, пока на его пальцах не выступили крохотные пузырьки.

Так он и жил на границе. Однако от сытой жизни бузур начал просто нестерпимо мучиться влечением к самке. Такое влечение у сущностей Мертвой пустыни возникало в периоды лунной прохлады, когда отступал голод. Была одна самка, с хохолком на затылке, к которой его влекло с тех пор, как он стал зрелым самцом. Но за самок нужно было драться, долго, упорно и насмерть.

Самок у бузуров и барнаков всегда было меньше, чем самцов. Барнаки поэтому жили прайдами, во главе которых стояли самки. Именно самки у барнаков выбирали себе самцов, самых сильных и смышленых. Слабых самцов, а заодно и слабых самок просто убивали, дабы те не портили охотничьи угодья.

Но слабые все же выживали. Так со временем сложился подвид барнака, бузур, более мелкий и слабый, но более скрытный и изворотливый. Самки бузуров, в отличие от самок барнаков, прайды не собирали. Они выбирали себе одного, самого сильного самца, раз и навсегда. Стаи бузуров таким образом образовывались из пар, где самец никогда не зарился на чужую самку, а самка никогда не зарилась на чужого самца. Самцы, оставшиеся без пары – изгонялись. Во главе стаи вставала самая сильная пара. Постепенно бузуры окрепли, начали теснить барнаков и заняли вершину пищевой цепи.

Бузур не был уверен, что сможет найти себе пару, и уж тем более не чувствовал в себе решимость отбить чужую самку, за такое вся стая охотиться начнет, до тех пор, пока не настигнут и не разорвут. И все же он отправился во владения своих собратьев, хотя бы ради того, чтобы ощутить запах самки.

Ему, как всегда, не повезло. Он наткнулся на стаю бузуров, которая обложила стадо гохаев, и своим внезапным появлением нечаянно сорвал охоту. Самцы накинулись на него, а он с перепугу взмахнул лапой и убил одного из них. На него тут же набросилась самка убитого, бузур узнал в ней ту самую, с хохолком на затылке.

Стая долго гоняла его по барханам, пока не выдохлась. Длительные погони в Мертвой пустыне даже рыжие чапы не всегда себе позволяли. Однако молодой бузур после бегства ничуть не устал. Он подкрался к стае, что отдыхала, сбившись в круг, прыгнул вперед, схватил хохлатую и вскоре затерялся в пустыне.

До самой границы он нес ее в своих лапах. Потом долго, терпеливо приручал, чтобы она не позволила растерзать себя тем же чапам. Неписанные законы бузуров гласили о том, что утерявший свою пару тоже должен потеряться, сгинуть.

Со временем хохлатая смирилась, приняла нового самца, но упорно не желала совокупляться. Те же неписанные законы повелевали самкам Мертвой ходить к Кабале только стаями.

Самки бузуров всегда значительно сильнее самцов. Но поначалу хохлатка была значительно уступала новому самцу в силе. Но со временем пристрастившись к влаге она заметно похорошела, шерсть ее стала темной и шелковистой, а с новой внешностью пришла и новая сила. Теперь она каждый день лупила своего самца за малейшую провинность, и не желала уходить с границы несмотря на все попытки изгнать ее за скверный характер.

Они, конечно же не замечали, как менялись. Им не показалось странным, что они начали непросто сосуществовать. Они начали общаться между собой, постепенно обретали свою речь. Но все это видел Далэ, молодой лекарь онгон, проходивший стажировку в отряде разведчиков первого дозора. Он уговорил разведчиков не убивать приблудившуюся на границе парочку бузуров, вел за ними наблюдения. Самца он нарек Хараном, самке дал имя Боня, что на языке онгонов означало «девица со скверным характером».

Харан приручался долго. Поначалу заметив, что его обнаружили, он попытался скрыться, уйти с границы. Но его держала Боня. А она оказалась особой любопытной, и общительной. Спустя пять лун эта пара вполне сносно могла объясняться на языке онгонов.

Им совершенно не подходило все то, что употребляли в пищу онгоны. Но однажды Далэ оставил на границе у ручья свою лошадь, надел маску, поднялся на бархан, чтобы изучить логово бузуров, и не придал значения тому, что Бони рядом нет. Харан охотно показывал свое жилище, небольшую пещеру под сводом из толстой корки. Вдруг явилась Боня, прильнула к пасти своего самца и начала срыгивать ему свежую, слегка спёкшуюся кровь. Под барханом у ручья Далэ обнаружил останки своей лошади, от нее остался сморщенный мешок с костями.

С тех пор лошадей онгоны старались держать подальше от границы. Да и на самих онгонов Боня отныне поглядывала с прищуром, словно целилась, в какое место лучше впиться.

Свежая кровь стала хорошим поощрением в дрессировке бузуров. Далэ сцеживал ее понемногу с каждой лошади, и приносил в сосудах. Питаясь этой кровью бузуры все больше и больше становились похожими на онгонов.

Они оказались хорошими учениками. Со временем под влиянием Далэ Харан и Боня стали завлекать к границе других бузуров, пару за парой. И они тоже постепенно менялись, становились похожими на онгонов. Неизменной же оставалась и непереносимость озона.