Конторщица 4

— Премьера у него уже была! — всплеснула руками секретарша, — позавчера.

— Тем более, — поддакнула я (ну, а что я сделаю, если я плаваю во всём этом, как дохлый крокодил в Амазонке).

Секретарша задумалась, не замечая, как в волнении мнёт и комкает свежеотпечатанные листы.

«Ну же! Думай правильно! Думай!» — послала мысленную команду ей я.

— О! А ведь мы же можем посидеть у меня, — немного подумав, сказала секретарша.

— Отлично! — просияла я, — диктуйте адрес. Во сколько подъехать?

В девять вечера мы с Велимиром стояли у подъезда типичной двухэтажной «хрущёвки» желтого кирпича в одном из спальных районов.

— Второй этаж, пятая квартира, — сказала я, заглянув в листочек, когда Велимир рассчитался и отпустил такси.

— Во что ты меня втягиваешь, — вздохнул Вилимир и стал похож на большого свирепого кролика.

— Мне нужно, чтобы ты весь вечер отвлекал её, — в тысячный раз повторила я, — уболтай её, целуйся там, что хочешь делай. Да хоть трахни, без разницы. Но вы не должны выходить из кухни.

— Это так отвратительно, — опять начал ныть Велимир.

— Ну, я же тебе помогала, — привела убойный аргумент я, — представляешь, если бы Лилиана Михайловна проведала, с кем действительно ты проводишь время?

— Спасибо тебе, — надулся Вилимир и не удержался от подколки, — ты очень великодушна, Лидия.

— Спасибо будет, когда ты мне поможешь, — безапелляционным тоном сообщила Велимиру я, и потянула его в подъезд, проигнорировав шпильку, — пошли уже. Время.

Инна Станиславовна (а именно так звали секретаршу) подготовилась к нашему визиту с размахом. Очевидно поэтому она назначила его в столь позднее время. Хотела блеснуть и пустить пыль в глаза (а нам с Велимиром, блин, пришлось больше часа сидеть в парке на лавочке и ждать).

Ужин протекал уныло и шаблонно. Пока я, тихо позвякивая столовыми приборами, с аппетитом поглощала греческий салат и котлеты, Инна Станиславовна, приодетая в ядовито-лиловое платье с большим, вязанным крючком, кружевным жабо, приговаривала, поминутно заглядывая в глаза Велимиру:

— Как прекрасно вы исполняете прелюдию ми минор номер четыре! Я в восхищении! Готова слушать её и слушать!

Я скосила глаза и заметила, как Велимир подавил страдальческий вздох и укоризненно посмотрел на меня.

— А канон ре мажор! Это божественно!

Ужин был накрыт в большой комнате, которую Инна Станиславовна называла «зал». На зал эта комнатушка была мало похожа, но москвичам виднее.

Документ, который мне нужно было заменить, находился, по сведениям «опиюса», в кабинете. Как понять где у неё кабинет, если в квартире всего две комнаты? Одна из которых — зал. Логично, что вторая — спальня. Но, может быть, Инна Станиславовна спит в кабинете?

Как бы там ни было, нужно было действовать.

— Такое чудесное вино, — вклинилась я, протягивая свой бокал Велимиру, — долейте нам с Инной Станиславовной вина, пожалуйста. У меня есть тост.

Инна Станиславовна, которую я перебила на описании её восхищения от фуги Франка с вариацией си минор, недовольно нахмурилась. Велимир так вообще готов был заплакать. Мне их обоих было по-человечески жаль. Но задание есть задание и его надо было выполнять. Иначе не видать мне таких денег, как нарисовал на салфетке «опиюс».

Поэтому я протянула бокал и провозгласила:

— Предлагаю выпить за то, чтобы в глазах наших любимых была только радость и любовь! — признаюсь, текст тоста я сплагиатила у бедного Эдички, но других тостов, подходящих к событию, я не знала. — За любовь положено пить до дна!

Я внимательно проследила, чтобы голубки выпили вино до дна, а сама, незаметно отставив полный бокал в сторону, сказала:

— А давайте потанцуем?

Инна Станиславовна и Велимир уставились на меня с таким осуждением, что мне аж стало больно. А я что? Я — ничего:

— Вы потанцуйте. А я схожу, носик припудрю.

И проявила благородство, оставив два любящих сердца вместе. А сама вышла искать документ.

Всё оказалось не так уж и страшно — Инна Станиславовна действительно спала в некоем подобии спальни-кабинета. Все стены были заняты стеллажами с книгами и бумагами. Книг было не просто много, а очень много. Книги стояли на полках и стеллажах в два ряда, громоздились стопками на полу и подоконнике, пылились под креслом и на кушетке. А посередине комнаты сиротливо красовалось узкое монашеское ложе, достойное Фомы Аквинского (после того, как он нагулялся и заявил, что бабы — зло, если только я опять не путаю).

Капец! И как я в этом бедламе найду нужный документ⁈

Могучим усилием воли подавив зарождающуюся истерику, я принялась судорожно осматривать чёртовы полки!

Здесь?

Вроде нет, только книги?

А здесь?

Здесь?

Или здесь⁈

Мои руки затряслись от напряжения. На лбу выступили капли пота.

Наконец, я выделила один стеллаж, на полке которого стояли папки.

Может быть здесь!

«Опиюс» говорил, что папка тоненькая, белая.

Я бросилась к стеллажу, торопливо перебирая папки. Одним ухом я прислушивалась к звукам музыки из «зала», пока пальцы стремительно листали бумаги, не хуже, чем Велимир долбил клавиши фортепиано.

Эта?

Нет!

Или эта?

Я перебирала и перебирала.

Наконец, когда осталось всего три папки, я вытащила нужную.

Отлично!

И тут же похолодела от звука голоса:

— Что вы здесь делаете⁈