13-й отдел НКВД

Глава 12

Никита Пахомович ожидал нас возле машины. Сообщил адрес, где находилось жилье Федора и о войне больше не сказал ни слова. Я как бы тоже не бежал впереди паровоза. Думаю, ещё побеседуем об этом.

Услышав название улицы, которое, естественно, ни черта мне не говорило, сделал умное лицо, мол, знаем, конечно. На самом деле, в данном случае надеялся на Лизу. Тут девчонка точно сообразительнее меня. Зависеть от нее не хотелось, итак ведёт себя, будто королева в изгнании, но и расспрашивать майора тоже не мог. Просто сколь сильно бы не били Иваныча по голове, приобрести внезапно топографический кретинизм он все равно не мог. Соответственно, любые вопросы о городе, в котором Иваныч прожил определенное количество лет, могут выглядеть странно.

Сам Тихонов заявил, что отправится к вокзалам. Нужно, якобы, проверить версию девчонки о тех тряпках, которыми жертвам заткнули рты. Вдруг выскочит ниточка, ведущая к Мацкевичу. В принципе, идея его мне показалась вполне адекватной.

Мы проводили машину майора взглядами, стоя неподалеку от дома, а потом Лиза пошла к остановке трамвая. Это она сообщила уже на ходу, бросив фразу через плечо. Я думал, королева не снизойдёт до объяснений, куда ее понесло. Кот, кстати, из дома так и не показался. Но это особо не волновало. Уж думаю, найдет нас точно. Эта скотина нигде не пропадет. Тут хоть бы от него никто не пострадал.

Топал за блондиночкой и переваривал информацию. Ладно. Признаем. Девчонке есть, за что ненавидеть советскую власть. Дед там и все такое. Про родителей не знаю. Но хотелось бы больше подробностей для общего понимания.

— Как ты попала в 13-й отдел? Нет, насчёт некоторых особенностей, твоих и Натальи Никаноровны, понятно. Но вот так оказаться в народном комиссариате внутреннних дел…

Лиза покосилась на меня, однако, спустя пару минут молчания все же ответила.

— Товарищ майор нашел.

Чу́дно. Это я уже слышал. Меня интересовала вся ее биография. Желательно, с рождения. Блондиночка оставалась по-прежнему одной из многочисленных загадок. С бабулей, худо — бедно разобрались

— Нет. Имею в виду, что вообще было до всего этого? Где пропадала столько лет?

— Тебе правда интересно? — В голосе Лизоньки звучало сомнение.

— Конечно. Вместе же работаем. Тем более, все очень сложно. Трудимся мы, прямо скажем, не на заводе. Опять же, зависим друг от друга. Мало ли, вдруг придется тебя собой прикрывать от бандитских пуль.

Девчонка снова замолчала, но остановку мы миновали. Хотя, я бы и не заподозрил, что это — остановка. Там просто переминались с ноги на ногу несколько человек. Лиза прошла дальше, попутно сказав: "Погуляем немного", из чего я сделал вывод, рассказ все же будет. Очевидно, в трамвае о ее достаточно экстравагантном прошлом особо не поговоришь. Свидетели.

Собственно говоря, история жизни блондиночки выходила с одной стороны весьма стандартная для данного времени, а с другой — охренеть, насколько удивительная.

Деда, светлейшего князя, она помнила смутно, но сведения о нем имела обширные и глубокие. К концу рассказа стало понятно, почему.

Павел Дмитриевич Долгоруков до революции являлся очень известной, знаковой фигурой. Не считая родства с Рюриковичами, что ставило его в некотором роде выше царской семьи, он ещё и активно занимался политикой. Видать, мыслишки об утраченной прежней монаршей ветвью абсолютной власти, терзали его с достаточной силой. И, кстати, очень может быть, что так и было. По крайней мере, в адрес светлейшего князя частенько звучали обвинения, будто мечтает данный товарищ сменить Романовых на троне.

Вообще, судя по рассказу Лизоньки, человек он был странный, как говорят, с причудью. Активно участвовал в революции, бог с ним. В февральской, естественно. Тогда русская интеллигенция вдруг увидела будущее империи в демократическом развитии. Глупость была коллективная и очень заразная, светлейший князь проникся ей изрядно.

Потом вообще вдруг понесло мужика в противоположную сторону. Задумался о диктатуре, уверяя, что именно она должна быть в новой стране. Предполагаю, себя тем самым диктатором он и видел. Вот только большевики, придя к власти, столь радикальных взглядов не оценили, да и определили князя под арест в Петропавловскую крепость почти на год.

Простить такой несправедливости им он не мог, ни тебе короны, ни завялящего президентства, да и к имени особого почтения не увидел, а потому стал рьяным борцом с новой властью. Боролся, правда, как водится у дворянства России, бестолково и бездарно. Суетился, пыжился, старался, но в 1920 году отправился таки в эмиграцию.

Вот казалось бы, уехал, оставайся там. Все. Нет прежней жизни. Похоже, мечты о власти человека не отпускали никак. Всех прошел: Колчака, Врангеля, Кутепова. Суетился по Парижу, подбивая соотечественников, и не только, на борьбу с большевистским террором.

Несколько раз пытался прорваться в Советский союз, дабы строить интеллектуальные баррикады и бить врага уже там. Ему высшие силы однозначно намекала, угомонись, мужик. Сядь. Все. Человек ты не молодой. Достаточно. Несколько раз настойчивого гражданина задерживали на границе с Польшей и возвращали обратно. Правда, не опознав в нем светлейшего князя. А то бы лишился головы значительно раньше.

Но, видимо, в какой-то момент Павла Дмитриевича переклинило, адекватное восприятие реальности отключилось напрочь. В 1926 он все же ухитрился прорваться через границу СССР и Румынии.

И тут началась вторая часть марлезонского балета, связанная непосредственно с Лизой.

Ещё до революции князь, официально не имевший жены и детей, ухитрился познать тело одной дамы, пребывавшей некоторое время в роли его любовницы. Дама была красивая, культурная и образованная. Но не дворянка. Из новых, так сказать, интеллигентов. Она, в свою очередь, родила сына, который тогда, вроде как, сильно светлейшему ни в один орган не впился. Глупо, конечно, было со стороны дамочки рассчитывать на официальный статус при само́м князе Долгорукове. Несостоявшаяся семья получила денежное содержание, квартирку в одном из районов Петербурга и периодически появляющегося светлейшего, который, как и все люди, нуждался в любви.

Если муза Дмитрия Павловича, а он называл ее именно так, на этот счёт переживала, то сыну как-то было параллельно. Жил пацан неплохо. Мать ко всему прочему, после смены власти, стала зарабатывать преподаванием языков, которые знала в совершенстве, заодно подтянув к этому и сыночка, имевшего нормальное образование.

Вообще, на самом деле, после революции отпрыск Долгорукова, мысленно, трижды поблагодарил папеньку, что тот его не признал, а то пришлось бы метаться с дворянским корнями, да ещё с такими, лишь бы уберечься.

Молодой человек в итоге вообще оставил столицу и, как порядочный, завел рабоче-крестьянскую семью, благополучно обосновавшись в Харькове. Он же не знал, что маменька, до сих пор хранившая в душе образ князя, имела с тем тайную переписку, в которой периодически отчитывалась об успехах чада, на что-то в глубине души надеясь. Судя по рассказу Лизы, престарелая муза светлейшего реально верила, будто большевики сгинут, а любимый вернётся, оценит ее преданность и они построят сказочное будущее для всей России в общем и для себя в частности.

Но не суть.

Появился Павел Дмитриевич в указанном городе, разыскал отпрыска и заявил, вот он я, отец родной, буду жить у вас, но под чужим именем. При этом будущий спаситель России принялся строчить письма бывшим соратникам. Более того, пытался их обнаружить и подключить к ведению антибольшевистской деятельности. Попутно искренне верил, будто чужое имя его спасет и никто князя не выдаст. Конечно же, вышло с точностью до наоборот. Очень быстро светлейшего узнали, вычислили, а потом забрали. Почти год он промаялся в тюрьме, ну, а в 1927 возглавил список расстрелянного дворянства.

Однако, сын, так бездарно втянутый в эту историю, без последствий из нее, из истории, конечно, тоже не вышел. Попали под замес и сам отпрыск, и его жена, и малолетняя дочь, которой на тот момент исполнилось шесть лет.

Девочку, к счастью для нее, успели чудом вывезти из Харькова.

Когда пришли за родителями, она была на улице. Заметив людей в форме, убежала к соседям. Женщина, добрейшей души особа, по какой-то причине ребенка не выдала и жаловаться не пошла. Видимо, не совсем тогда ещё пропала человечность в гражданах. Более того, отправила письмо родной бабушке, той самой возлюбленной светлейшего, в котором сообщила о судьбе сына, а заодно намекнула, мол срочно езжай сюда, есть очень важное дело. Когда — то давно соседка была подругой и наперсницей фаворитки князя.

С горем пополам, добралась бабушка до внучки, в то время не очень просто было из уже Ленинграда попасть в Харьков, и узнав, что Лизонька жива-здорова, со слезами на глазах собрала девочку, чемодан, а затем все так же, на перекладных, отправилась к очень дальней родственнице в очень дальнюю глухую деревню.

Тут надо уточнить, откуда возник именно такой план. Родственница, насколько музе князя было известно, слыла в их семье женщиной со странностями. Поговаривали, тётенька — ведьма. Правда или неправда данный слух, в тот момент не играло совсем никакой роли. Гораздо важнее, что любые контакты с новой властью ею всячески избегались.

Дорогу Лиза тоже помнила смутно. Самое яркое воспоминание — их новая жизнь с Феней. Именно так девчонка назвала спасительницу, которая приютила, накормила и разрешила остаться.

Едва они встретились у порога старого, деревянного дома, статная женщина с темно-русой косой, в которой пробивалась седина, и синими, как небо, глазами, посмотрела на Лизоньку, усмехнулась, а потом, повернувшись к родной бабушке, заявила.

— Кровь не водица. Все равно проявится. А тут с обеих сторон привалило.

В общем, Феня не только взяла их к себе, но и приложила все усилия, чтоб появление дальней родственницы из города, с внучкой в придачу, выглядело нормально.

— Получается, она вас спрятала только потому, что увидела в тебе эту… ну…

— Силу? — Лиза пожала плечами. — Думаю, да. Иначе рисковать бы не стала. Но, выходит, я ей была нужна. Бабушку Марину она как-то недолюбливала, если честно. За то, что та в свое время много сил отдала, лишь бы рядом с дворянским светом быть. От семьи практически откололась. А уж о князе вообще бредила. У нее ведь со временем начало появляться безумие. Неопасное, но тем не менее.

— Безумие?

— Ну, да. Она решила, будто князь однажды приедет за ней, сыном и внучкой, отвезет их в Петербург. Феня ей откровенно говорила, что о сыне точно можно забыть, а на месте Петербурга давно Ленинград, но та не слушала. Поэтому и меня начала учить светскому этикету, языкам, истории, рассказывать о литературе. По крайней мере то, что знала сама. А знала она, хочу сказать, предостаточно. Сильно хотела с самых молодых лет соответствовать уровню, необходимому для связи с высшей знатью. И меня к тому же готовила. Я не сопротивлялась, потому что жалела ее. Это стало для бабушки Марины смыслом жизни.

— Так вот почему ты такая. — По крайней мере теперь некоторые вещи становились понятны.