Осенние каникулы
- Автор: Василий Поветкин
- Жанр: Приключения / Юмор: прочее / Остросюжетные любовные романы
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Осенние каникулы"
Я ничего не отвечал. Быстро положил гитару в чехол, помог Ане сойти на мостик, сам стал туда и собирался уходить.
— Опять ты уходишь, Серый? Ну ты и ссыкло, и перед бабой не стыдно своей? — после этих слов девушка Олега (до абсурда некрасивая) прижалась к нему.
Какие мысли пронеслись у меня за секунду до следующих событий? Но это были даже не мысли, это было решение в виде осязаемого образа, я просто увидел, что буду делать в следующую секунду.
Я вплотную подошёл к Олегу и хотел избить его до полусмерти, но меня остановила Аня.
— Серёжа, пойдём, не злись, не обращай внимания, давай уйдём.
Еле-еле я слышал голос Ани и ещё меньше хотел её слушать.
Но тут Олег потихоньку отошёл назад, а на лице у него пронёсся испуг.
— Да ну тебя *** (к чёрту), ты же псих *** (полностью и беспросветно). Сейчас голыми руками меня прибьёшь, прям как твой батька тогда. Иди ты в *** (нехорошее, злое место), Серёжа, *** (отбывай) туда, откуда приехал скорее.
С этими словами испуганный Олег, а за ним и его друзья ушли туда же, куда совсем недавно побежал бедный Лёша. Эпилепсия у него, что ли?
Я хотел рвануться за ними, но меня за руку держала Аня, не давая мне убежать.
— Что это такое, Аня? Что он про папу моего сказал? — Олегу я не верил, но всё-таки уж слишком горячо он это сказал.
— Как, что, Серёжа?
Аня обеими руками взялась за мои холодные, белы руки, и мы смотрели друг на друга.
— Что это он такое сказал, что сказал этот *** (нехороший и несколько подлый человек), — последнее слово я прокричал.
— Да разве ты не знаешь, но, подожди… твоя бабушка не говорила?
— Бабушка! — я уже по-настоящему кричал, Аня этого явно испугалась. Впору было бы её немного успокоить, но было сейчас не до этого. Я взял гитару и резкими, непомерно для меня широкими шагами поспешил домой. Аня побежала за мной, взяв мою ладонь двумя руками.
Как дошёл до дома — не помню, как зашёл в дом — не помню, как навсегда из него вышел — не помню. Помню только вот этот разговор.
— О, Серёжка! Иди посмотри, что в газете пишут! Что гречка в Египте…
— Бабушка, как умер папа?
Бабушка, держа газету в руках, пристально на меня посмотрела. Собрав все силы в кулак, она сказала:
— Ну, как умер — бандиты напали, там, на озере, на далёком берегу. Бандиты напали, ограбили…
— Бабушка, как умер папа! — с каждым словом я повышал голос. Сейчас-то я уже понимаю, как нелепо бабушка врала про бандитов. Бандиты!
— Эх-эх, гора мне гора, гора мне гора! — бормотала бабушка, — ну, присядь, внучек.
Я присел, лишь бы она начала скорее говорить
— Кто тебе сказал? Неужели эта ведьма, Анька? — бабушка зло посмотрела на окно, за окном — сидела Аня. Ждала меня.
— Олег мне сказал.
— Какой Олег? Буцькунов или Вырбов?
— Бабушка, как умер папа! — в третий раз спросил я бабушку.
— Эх, Серёжка, я же тебе не говорила, боялась, чтобы ты про Сашку плохо не думал, чтобы ты батьку своего не чурался, поэтому и правду тебе не говорила. Ну, а что теперь, а теперь скажу.
Бабушка говорила долго, несвязно, часто прерываясь на всхлипывания, один раз сходила, налила себе и мне водки.
Что-то из её рассказа я хорошо знал, что-то знал деталями, а чего-то не знал вовсе. Вот, что она мне сказала.
Папа мой, Александр, был самым талантливым мальчиком во всей деревне, в четыре года научился читать. Когда он был маленьким, часто злился и никто его не мог успокоить, да родители его вовсе и не старались «под зад нагой дам, чтобы не кричал, всё». Вырос он человеком ярким, но очень вспыльчивым. В городе, когда учился, познакомился с моей мамой, затем родился я. Папа часто избивал маму, бил он её, когда был пьяным. Мама плакала и жаловалась бабушке, но бабушка говорила: «Ничего, Танечка, терпи, терпи». Видимо, когда родился я, папа бросил пить, научился скрывать свои вспышки ярости, хотя я помню, как иногда он сидел один на балконе, долго-долго курил, а потом выходил к нам. Я же это списывал на творческую натуру папы. Маму он, с моего рождения, кажется, больше не трогал. Четыре года назад он приехал на праздник Иванов день к своей маме. Ночью он со своей компанией возвращался домой, они встретили пьяных деревенщин. Папа попросил у одного из них сигарету, ему не дали. Тогда у них завязалась драка, папа разбил голову человеку, не желающему поделиться сигаретой. После чего папу ударили ножом под самое сердце. Весь город очень скоро узнал о том, что случилось. Мама решила меня больше никогда не привозить в Константиновичи, а бабушка договорилась с ней не рассказывать, как на самом деле умер мой папа. Но это, кажется, единственное, о чём они договорились, потому что больше они никогда не общались.
— И это, чтобы ты своего отца не стал ненавидеть, я же тебя пожалела!
Ком подошёл к горлу. Я бабушку не перебивал и дал ей рассказать всё так, как ей удобно. Очень может быть, что она сказала мне далеко не всё, что какие-то детали из биографии моего отца мне никогда не придётся узнать.
Я посмотрел на бабушку. Она сидела в синем халате, её морщинистое лицо выражало неизлечимую тоску. Я не хотел обижать бабушку, но видеть её я тоже больше не хотел.
— Угу. Угу. Я понял, бабушка. Хорошо, ладно, я домой уже.
Я пошёл собирать свои вещи. В комнате на меня уставился мой папа, убийца. Я не хотел на него смотреть. Бабушка кричала мне из кухни:
— Ты не обижайся, Серёжа, я же только добра тебе желаю. Ну, куда ты сейчас поедешь? Или з Анькой? С ней не иди, она же ведьма, ведьма!
Ведьма же сидела на бордюре возле дома.
— Аня, можно у тебя сегодня останусь?
— Ну а как же ещё, Серёжа, конечно. Пойдём. А завтра в Минск поедем.
Дальше помню только фрагментами. Мы много курили, много пили чай. Но очень мало разговаривали — да и о чём? Аня прекрасно поняла, что произошло, и старалась меня не задеть. Вот только, что важного между нами было сказано:
— Это кошмар, Аня. Не хочу я больше сюда приезжать никогда.
— А тебе и не надо, Серёжа. Не приезжай пока. А потом, мало ли, может, и заедешь.
— Может быть. Бабушка ведь одна всё-таки. Совсем одна.
— Зато ты теперь не один. Будем теперь в Минске с тобой видеться.
— Будем… слушай, Аня, а ты можешь сказать, какие там экзамены нужно сдать, чтобы к тебе поступить? Русский, историю — понятно, а внутренние, как там они проходят?
— Этюд надо показать, и стихотворение рассказать. Баллы там высокие, Серёжа. Но я за тебя возьмусь. Очень рада, что ты всё-таки решил пойти учиться.
— Спасибо, Аня. Не будем больше теряться.
— Не будем.
Вторая
пятница
Вторая пятница была куда хуже первой. Самый ранний поезд из Константиновичей уходил в 6:32, поэтому легли мы спать (я снова на полу, Аня на кровати) где-то в десять вечера. И хотя я искал убежища у Ани, и прекрасно понимал, что дома с бабушкой будет намного хуже, в этом доме тоже была нехорошо, поэтому я и не уснул вовсе, уже во второй раз. Я провалялся на ложе, часто выходил курить на балкон — Аня не вставала, видимо, по-настоящему заснула.
Смешно это всё, конечно, только я вот не смеялся. Помнится мне, что во вторник я почти с таким же чувством сидел последние часы до отправления поезда. Было плохо, но я думал, даже надеялся, что как только я приеду в Константиновичи, в родную деревню, в которой не был уже столько лет, то всё по итогу станет на свои места, что я найду покой и будет чуть-чуть легче. Но вот спустя всего лишь три дня я ворочаюсь в квартире на полу у Ани, и всеми силами жду, чтобы уехать оттуда, где мне плохо сейчас, туда, где было плохо три дня назад. Единственное, что осталось важно, так это Аня и дневник, который идёт к своему логическому завершению, дорогой читатель.
Смешно, конечно. Но смешнее всего Олег, я на него совсем не злюсь, сам по себе он неплохой, просто он впитал в себя все Константиновичи — что с него взять?
Вот про папу не смешно.
Но это я уже пишу дома. До этого, всю ночь и почти весь день думать я особенно не мог. Это было не мышление, не высшая рассудочная деятельность человека. Это было что-то тяжёлое, болезненно и жалкое.
Мы с Аней дошли до вокзала. Я совсем не удивился, если бы в эту самую минуту здесь оказался Олег со своим странным братом Лёшей. Кстати, нашли они его?
Но на вокзале кроме нас не было ни-ко-го. Станция в Константиновичах — всего лишь одна из многих со смешными названиями, где поезда останавливаются на две минуты. Да, кроме нас не было ни-ко-го. Даже и меня не было. Одна Аня уезжала в эту пятницу отсюда, волоча за собой неживого Серёжу.
Мы сели с Аней в поезд, я взял её за руку, и до конца поездки не отпускал. Не сделай я этого, от меня, наверное, ничего бы не осталось.
Как-то мы доехали, из всей поездки я ничего не понял, ни на что не обращал внимания, ни с кем не разговаривал, и совершенно ни на что не смотрел. Единственное, я чувствовал, как Аня на меня тревожно посматривает, и в моменты, когда я дёргался, она сильнее брала меня за руку, как будто я мог куда-то убежать.
С вокзала мы зашли в метро и в 9:40 поехали в разные стороны. Аня отправилась всё-таки в университет, я пошёл домой. Сначала она порывалась меня до дома довести, но сил во мне хватало. Да тем более это и не силы, а автопилот, который с годами становился лучше и лучше, позволяя мне добираться до дома в любое время, из любого места и в любом состоянии.
Мы договорились с Аней встретиться вечером, в моём районе, в парке, где недавно я прощался с Ваней.
Дома я начал бить себя по лицу. Пощёчинами и кулаками, щелбанами и щипками, вырывал волосы и заламывал пальцы. Когда наконец-то стало достаточно больно, чтобы кроме этой боли не осталось ничего, я пошёл спать и очень быстро заснул.
Как говорится, сны остаются с(?)нами. В принципе, во сне я не увидел ничего такого, что не могло бы произойти на самом деле: бабушка, которая ушла куда-то с Лёшей, Аню, которая утонула в озере, себя, разговаривающего с отцом, Влада и Сашу, Ваню — и всегда было тревожно, и сон совсем не принёс спокойствия, но он позволил привыкнуть к дурному, нехорошему чувству, которое поглощало меня изнутри, прорывалось через все пробоины и слабости сознания, точило, сверлило мозг, гноило душу.
Проснулся я в одежде, в своей комнате — вернулась мама с работы. Значит, сейчас где-то восемь вечера, с Аней нужно увидеться в девять.
Зашла мама и, по обыкновению заунывно, спросила меня:
— Как дела, Серёжа?
— Как дела? Как дела?! Отвратительно, мама! Я был у бабушки, я знаю, каким был папа, что он сделал и как он над тобой издевался! Я теперь всё знаю, но почему ты мне сказала раньше? Почему ты позволяла мне любить его, и почему, мама, почему ты меня не любишь? Почему ты не разговариваешь со мной, почему ты всегда такая несчастная? Зачем ты живёшь, мама? Какой в тебе смысл? Ты больше никогда не будешь счастливой, ты не можешь радоваться, мама.
Вот, что я ответил своей матери на такой вопрос, если бы это имело хотя бы какой-то смысл, если бы во мне были силы говорить эти слова, и, если бы в них не было столько правды.
— Нормально, мама. Пойду погуляю.
Мама на это ничего не ответила.
Я пошёл в парк, и смотрел на тёмную осень, которая повисла над моей головой, мне было тяжело идти, но идти было нужно, потому что, если бы я остановился, тогда бы уже сама осень в меня вгляделась.