Детектив и политика 1991 №6(16)

— Вот увидишь, у нас с тобой все кончится очень хорошо, не сомневайся. Твое здоровье!

Они выпили и закурили.

— Гольбах не говорил, откуда взял свою историю, может быть, и выдумал, Грета, во всяком случае, именно так и считает. Ну, слушай. Жили два неразлучных друга, один, наверное, чуть постарше — Гольбах, чтобы различить, называл их Старший и Младший.

— Мог бы придумать имена, — улыбнулся Вики и отпил из бокала.

Барри кивнул и продолжал:

— Так вот. Младший стал вдруг грустить, чахнуть, вроде заболел. Старший заметил, но никак не мог понять, в чем дело. Он спрашивал друга, что случилось, но тот только плечами пожимал, может, и сам не знал. Было это весной. А в начале лета Младший пригласил друга на прогулку — мол, такой хороший день, давай двинем куда-нибудь в лес, в поля… — Оба засмеялись. — Точно как в той песне, что пела Грета Гароне. Но тут другое, вот доскажу, сам убедишься. У Гольбаха все иначе… Старший, понятно, согласился, и они отправились. Шли куда глаза глядят, по лугам, полям, прошли рощу, остановились у озера, поговорили об утках, пошли дальше и оказались в очень красивом месте. Вдали, на востоке, виднелась деревушка, на юге тянулся лес, на западе поля и луга, а перед ними расстилалась поляна цветущих маков. Постарайтесь представить себе, сказал Гольбах, целое море прекрасных цветов, белых и красных. Захватывающее зрелище. Они не могли глаз оторвать, и Младший предложил посидеть. Они сели на межу. Слышишь? — Барри вдруг прервал свой рассказ и кивнул на соседний столик.

Дамы как раз обсуждали рецепт приготовления рождественского карпа.

— Давай дальше, — поторопил с ухмылкой Вики.

— Ну, значит, отдыхали они там, любовались маковым полем, и Старший заметил, что его друг, еще недавно такой вялый и слабый, на глазах оживает. Солнце шло к закату, начинался вечер, и цветы стали менять свою окраску. С поля повеяло ароматом. Удивительным, чарующим, словами не передать — так говорил Гольбах. В Младшего точно по волшебству вливались силы. Он разрумянился, тоску как рукой сняло — будто вдруг исцелился. Гольбах всю эту перемену подробно описывал, актеры — всегда хорошие физиономисты. Солнце закатилось, и они поднялись. Деревня на восточном склоне потемнела, верхушки деревьев вспыхивали одна за другой, а поля и луга на западе тонули в багрянце — так бывает на закате. На западе светло, а на востоке сгущаются сумерки — такой оптический обман. Друзья взглянули напоследок на цветущие маки, вдохнули их запах и вернулись в город.

— Барри, — прошептал Вики, — мы давно знаем друг друга, но я и не подозревал, что ты так здорово умеешь рассказывать, ну прямо как поэт…

— Нечего издеваться, — отмахнулся Барри, — Гольбах рассказывал гораздо лучше… Ну вот… на обратном пути Старший уже ясно видел, что его друг каким-то чудом преобразился, точно на курорте побывал. Он решил, что это действие прогулки, и задумал сходить туда еще раз — посидеть на маковом поле. Через неделю друзья снова отправились в те места. Они сидели на меже и любовались цветами. На закате окраска цветов приняла другие оттенки, и целое море запахов хлынуло на них с поляны. Младший еще больше воспрянул духом, возвращался домой спокойным и веселым. После того они не раз ходили по привычной дороге. Однажды поле совершенно переменилось. Цветы уже опадали, обнажились зеленые маковые головки. Друзья сидели на меже. На закате зелень превратилась в синеву, сильный запах заполнял вечерний воздух. Младший чувствовал себя все лучше. На следующий раз — снова перемена. Мак созревал, головки стали коричневыми, а к очередной их прогулке — фиолетовыми. По полю разливался такой густой сладкий аромат, какого они еще тут не ощущали. Но это еще не конец.

Барри опять покосился на соседний столик. Дамы рассуждали о тортах и пирожных.

— Ты у нас ясновидящий, Барри. Та, что пришла последней, делится каким-то рецептом. Рассказывай.

— Скоро закончу. Друзья еще раз пришли на маковый клин, и он еще раз переменился. Вместо фиолетовых маковых головок они увидели голую стерню. Маковые головки собрали, стебли скосили, ничего не осталось. Они посидели на меже, но красота вся исчезла. Исчезли и ароматы. Солнце зашло, воздух такой же, как и везде. Грустные и поникшие, побрели они домой. Ничего странного — это Гольбах так сказал, — человеку всегда трудно терять то, к чему привык. Друзья возвращались как с похорон. Младшему скоро снова стало плохо, снова тоска, подавленность, полный упадок сил — просто страшно было глядеть на него. Друг его впал в отчаяние, не знал, как ему помочь. Ну, и отвел к врачу, а тот через неделю отправил больного в лечебницу — большое мрачное здание с зарешеченными окнами, высокой трубой и тяжелыми дубовыми воротами. Младший недолго там пробыл — совсем погрустнел, зачах и однажды ночью, через месяц, тихо, почти без страданий умер. — Барри помолчал, бросил взгляд на соседок и стал рассказывать дальше: — На следующий год, в начале лета, друг покойного по знакомой дороге отправился за город, теперь уже один. Он долго шел и пришел как будто на то же место. Вдали на востоке он увидел знакомую деревеньку, на юге лес, на западе поля и луга. Вот и высокая межа, поросшая травой, но маковой поляны как не бывало. Перед ним лежало картофельное поле, кое-где торчали сухие стебли. Может быть, он ошибся и это совсем другая деревня? А может, ни деревни на востоке, ни леса на юге никогда в помине не было и всю эту картину он сейчас себе внушил? Долго он искал, исходил вдоль и поперек все окрестности, но макового поля так и не нашел, нигде и никогда не нашел, до самой смерти. Вот и все.

Время приближалось к одиннадцати. Барри подозвал официантку и сказал, что хочет расплатиться. Дамы уже рассчитались, надели свои шубки, а когда выходили из кафе, отражаясь во всех зеркалах, оглянулись на них. В окно Вики видел, как они прощаются и расходятся. Одна вправо, другая налево, третья перешла дорогу — точно живописный трилистник, разлетелись они по сторонам.

Старший официант, сын хозяина, подошел и без блокнота и карандаша назвал сумму.

— Эти дамы актрисы? — небрежно спросил Барри. — Где-то я их видел.

Официант вежливо улыбнулся:

— Певицы. Из Государственной оперы…

Барри удовлетворенно кивнул.

День стоял прекрасный, выглянуло солнце. Прохожих прибавилось, хотя толчеи еще не было. Барри повел Вики к мосту Зайбта.

— Как видишь, рассказ Гольбаха не имеет ничего общего с песней Греты Гароне.

Они остановились перед писчебумажным магазином с витриной, заполненной рождественскими подарками. Все было обернуто яркой бумагой, станиолем с золотыми бантами. На заднем плане картонные ясли, ангелы со свечками и ящики с белоснежными каталожными карточками.

— Значит, в гимназии интересуются твоими поисками? Рихтер, кажется, отличный парень, чего не скажешь о Гофмане, сыне издателя.

Вики, засунув руки в карманы, разглядывал карточки. Ящик обвязан был розовой лентой и украшен великолепным мухомором из папье-маше и серебряной подковой на счастье. Несколько прохожих тоже задержались вслед за ними у витрины. Друзья пошли дальше.

У моста Эгидия Зайбта, не доходя до стоянки, они повернули направо, на улицу Келиха. Вики вспомнил, что как раз здесь позавчера проходили супруги со щенками и одна из собачек, наверно, попала под машину. Теперь они остановились у оружейного магазина. В витрине красовались духовые ружья, винтовки, пистолеты и револьверы, пугачи, патроны и мишени, висели цветные фотографии зверей, среди них и оленя с надписью "Счастливой охоты", обрамленная всякими рождественскими украшениями.

— Отец не узнает, что я вчера стрелял. — Вики разглядывал в витрине отражение Барри в белом свитере и черных брюках с широким желтым ремнем. — Камердинер заложил дыру и закрасил краской да еще и картину перевесил. А если узнает, мне все равно. Пусть он хоть застрелит меня, я все-таки пальнул из его револьвера…

— Есть о чем говорить! Некоторые ходят на охоту, стреляют, еще и гордятся этим.

Пошли дальше. Улица Келиха длинная, тянется на два квартала. Посреди Биологический институт, тут Бернард Растер препарирует скелеты. Они свернули на улицу, носящую имя великого астронома, и остановились перед магазином игрушек. В витрине — клоуны, куклы, зверушки, конструкторы, автомобили, железные дороги, самолеты. Кукольные театры, шары, роликовые коньки. И снова Барри в белом своем свитере отражается в стекле. Вики улыбнулся его отражению и стал что-то искать глазами в витрине. Не успел он раскрыть рот, Барри засмеялся, опередил его:

— Карманных игр здесь нет. В этом магазине твоему детоубийце нечего делать.

Оба рассмеялись, и Вики предложил:

— Встретимся еще до праздников?

— Конечно, — ответил Барри. — Рождество только послезавтра. Жаль, что ты с нами не едешь. Что мне там одному делать? Грета с отцом на лыжах будут ходить, а у меня этот спорт уже из ушей лезет. Потные морды… Защитники, хавбеки… Пыжатся, суетятся. Смотреть противно. Ты обращал внимание, с каким самодовольством несут они свои здоровые организмы, упакованные в спортивные формы, со всяких соревнований? Нет, бить по мячу, гасить, плавать… это не по мне. На пасхальные каникулы ты обязательно с нами поедешь, если, конечно, мы куда-нибудь соберемся. Не может же он не отпустить тебя на неделю! Не в тюрьме же ты!

Попрощались. У дома, окруженного высоким забором, под которым стояла сгорбленная старуха. На земле, у нее под ногами, был расстелен платок, а на нем пучки петрушки и хрена.

Попрощались весело. Вики был в отличном настроении.