Детектив и политика 1991 №6(16)

— Неужели это вообще возможно? — удивилась госпожа Мейербах.

— Мало того, — развел руками Хойман, — он ухитрился замести следы и добраться сюда к нам. То ли с фальшивым паспортом, то ли без него, во всяком случае, ему удалось достать подложные документы, деньги и одежду, и он проживал в нашей стране под фамилией Брикциус. Подозрение, что Брикциус и Стопек одно лицо, к сожалению, появилось лишь в начале декабря. О нем проговорился кто-то из преступного мира. И только тогда стало ясно, что это тот человек, которого мы разыскиваем — кроме прочего, и в связи с детоубийством.

— Он уже сознался? — спросила генеральша.

Хойман переглянулся с Ваней и усмехнулся:

— Нет. Его ведь еще не поймали.

Полковник Зайбт уже развесил все бенгальские огни и теперь зажег один из них, прыснувший искрами.

Госпожа Ваня поглядела на торшер в углу и люстру, точно хотела погасить их, но не тронулась с места, ограничившись назывным предложением.

— Очень умный убийца, — сказала она, глядя на огонь.

Ваня, тоже засмотревшись на снопы искр, ответил:

— Ошибочно считать, что убийца разумнее нас, если мы его не задержали. Обычно такие преступники — весьма ограниченные люди. Их выручает не интеллект, а инстинкт, хитрость и коварство.

— Кроме того, им помогают другие, — добавил Хойман. — Не сам же он доставал бумаги, одежду, деньги — кто-то его всем этим снабдил. Брикциус — слабоумный психопат. Сведения из Бельгии и Польши доказывают, что он почти что сумасшедший.

— Кто же ему помогает и с какой стати? Кому он нужен такой? — удивилась госпожа Мейербах.

— Преступный мир — и скорее всего именно потому, что он таков, какой есть, — ответил советник.

Вошла экономка Бетти, и на столе появились высокие бокалы и шампанское в ведерке со льдом. Хойман поблагодарил кивком и составил бокалы в ряд.

— Значит, других подозреваемых нет, — улыбнулся Зайбт. — А что скажешь, Виктор, о наших пистолетах?

Хойман достал бутылку из ведерка и стал медленно вытаскивать пробку.

— За исключением нескольких, в том числе и того пистолета, который потерян в Египте, копенгагенского и твоего, все остальные в наших руках. Завтра, в первый день Рождества, мы вернем оружие владельцам. Не за что ухватиться.

Пробка выстрелила в потолок. Хойман твердой рукой, с каменным лицом разлил шампанское.

— Пройдут праздники, и во всех газетах начнется свистопляска. Через шесть часов после оттингенской находки мне звонил министр и спрашивал, не подключить ли Интерпол.

— Ничего удивительного, — отозвался Зайбт, — три убийства за четыре месяца, убийства детей. Но ты ведь сам сотрудник Интерпола…

— Он этого в расчет не принимает, — нахмурился советник. — Его-то ни при каких обстоятельствах не уволят, все на наших плечах. Министр понятия не имеет ни о криминалистике, ни о работе полиции, хоть и был прежде председателем суда.

Все подняли бокалы.

— Будем здоровы, — не очень весело провозгласила госпожа Мейербах.

— Будем здоровы, — повторил Ваня.

— И желаем вам поскорее задержать убийцу, — заключил полковник.

Догорели бенгальские огни, отзвучали хоры.

Вики улыбался, сердцебиение утихло, хотя усталость не проходила. Лицо его заливала бледность, туман вокруг сгущался, но спокойствие не покидало его.

Разговор об Оттингене показал, что отец встревожен. "Его не уволят", — сказал он о министре.

На елке горели новые свечи. По радио звучали старые американские "вечнозеленые" песни, а Вики косился на часы и думал: "Он уже сто раз мог заметить, что часы у меня. Отчего же он молчит? И о Барри не упомянул. Из-за гостей? Ждет, пока уйдут?.." Он оглядел сидящих за столом, задержал взгляд на Хоймане, на холодном, жестком его лице, на ледяных глазах, прикованных к пустым бокалам.

Вики видел всех в неверном свете свечей, туман сгущался. Ваня, его жена, генеральша, полковник, экономка — все напоминали скелеты медвежат, тонущие во мгле. Разговор оживился, но Вики почти не слушал, смотрел на часы и думал о Барри, о Грете и ее подарке. О том, что утром они уезжают на неделю в горы. О том, что в летние каникулы он вместе с ними поедет в Турцию.

Свечи еще не догорели, "вечнозеленые" песни еще не отзвучали, когда госпожа Ваня вдруг встала и своим тихим, бесцветным голосом проронила: "Ну что ж, пора потихоньку собираться". Хойман возразил, что еще рано, нет еще и двенадцати, будь здесь камердинер, непременно подумал бы: "Господин советник соблюдает приличия", тем не менее гости один за другим стали подниматься. Полковник погасил свечи, и все вышли в зал со свертками и пакетами. Вики прощался со всеми первым, ему хотелось поскорее уединиться в своей комнате. Прощаясь с генеральшей, стоявшей уже в черном своем пальто и ужасной мохнатой шляпе с бантом, он вспомнил кошку из карманной игры. А госпожа Ваня выглядела нездоровой и бледной, хоть и не ела уху…

Поймав на себе взгляд комиссара Вани, Вики улыбнулся ему, а полковник Зайбт, хлопнув Вики на прощание по плечу, проговорил:

— Хорошо тебе, каникулы, можешь спать хоть до двенадцати, а нам через три дня на службу.

У Вики в комнате было жарко, и он приоткрыл окно. Снова шел снег, крупные хлопья падали на гараж и дорожку, подмораживало.

Напротив, у Растера, освещены были все окна, там праздник продолжался, "а у нас кончился раньше времени", — сказал себе Вики.

Он закрыл окно, разделся и лёг. Лежал бледный и усталый, в глазах стоял туман, но на душе было покойно.

"Обошлось, — думал он в темноте, — никто ничего не заметил".

Он прислушался. Вот сейчас, когда гости уже разошлись, раздадутся шаги, и он войдет. Вики снял часы, положил на столик. Снова вслушался. Нет, шагов не слыхать. В ближайшем соборе зазвонили колокола. Из столовой или из гостиной, где стояла елка, слышалась музыка.

Вики улыбнулся, вздохнул с облегчением и заснул.