Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

(4) Жизнь для города. 1981. Нью-Йорк / Лондон / Паундбери

В Побеге из Нью-Йорка заключенный Змей Плискин (Курт Рассел), бывший спецназовец, ограбивший хранилище федерального резерва, приземляется на крышу Всемирного торгового центра. Затем он спускается вниз, чтобы исполнить миссию по спасению президента, захваченного преступниками, которые теперь правят городом. После окончания Третьей мировой войны преступность в Америке выросла на 400 %, и, чтобы справиться с беспрецедентным числом осужденных, Манхэттен был перепрофилирован в гигантскую тюрьму строгого режима, населенную приговоренными к пожизненному заключению и окруженную двадцатиметровой стеной и заминированными мостами. По острову бродят дикие банды, а самопровозглашенный правитель Манхэттена, называющий себя Герцогом Нью-Йорка (его играет Исаак Хейс), разъезжает по улицам на роскошной машине[163], которая — по причинам, которые остаются для меня загадкой в течение сорока лет, — оснащена спереди хрустальными люстрами в дополнение к фарам. Да, я понимаю, что люстры выступают символами демонстративного потребления, но подумайте, что с ними станет при проезде через ямы на дорогах.

В 1981 году фильм Джона Карпентера мог показаться правдоподобным изображением ближайшего будущего Нью-Йорка. Мегаполис приобрел печальную славу Города страха — места, находящегося во власти уличных банд, откуда нескончаемым потоком шли сообщения об изнасилованиях, найденных трупах, серийных убийцах, отключениях электричества, нападениях, поджогах и грабежах, что отдать его преступникам могло показаться разумным вариантом. В 1961 году в Нью-Йорке было совершено 483 убийства; в 1971-м — 1466; а в 1981-м эта цифра выросла до 1826[164]. Уровень насилия в городе продолжал расти на протяжении 1980-х годов, отчасти за счет наркопреступности, связанной с появлением крэк-кокаина[165].

Но эти цифры скрывают от нас то, что больше всего от разгула преступности пострадали беднейшие жители Нью-Йорка. В особенности Бронкс — разделенный строящейся скоростной автомагистралью, которая разрезала пополам его кварталы, изгоняя из них жителей и бизнес, поскольку градостроители эпохи модерна подчинялись требованиям автомобилизации, — стал базой для многочисленных уличных банд, в то время как сквоттеры захватывали заброшенные многоквартирные дома. Рост преступности побуждал белых, принадлежащих к среднему классу, покидать город начиная с 1960-х годов, а это подрывало налоговую базу Нью-Йорка, делая невозможным финансирование государственных служб — не в последнюю очередь полиции. В 1975 году Нью-Йорк объявил о банкротстве, и мэр Эйб Бим обратился к президенту Джеральду Форду с просьбой об экстренной финансовой помощи для спасения города, но получил жесткий отказ. Нью-йоркское издание Daily News 29 октября 1975 года вышло с заголовком: Форд — Городу: Сдохни! Президент поклялся, что наложит вето на любую программу финансового спасения[166].

Сдохнуть? Это был откровенно неолиберальный ответ на социальную проблему. Программы государственной финансовой поддержки были частью социал-демократического интервенционистского прошлого. Ближайшие советники президента, в том числе Алан Гринспен и Дональд Рамсфельд, призывали Форда занять жесткую позицию, показав пример другим городам, живущим не по средствам, и тем самым продемонстрировать несостоятельность больших правительств. Сам Форд не был неолибералом, но он был достаточно проницателен, чтобы понимать стремление своей партии к идеологии свободного рынка и минимизации роли государства, идеологии, волна которой триумфально внесла Рональда Рейгана в Белый дом в 1981 году. Жителям Нью-Йорка необходимо было осознать, что город должен принять новую парадигму. Она включает низкие налоги, минимум бесплатных общественных услуг и веру в то, что на пользу беднейших слоев населения лучше всего послужит создание условий, комфортных для ведения бизнеса.

Старая парадигма, которую она сменила, представляла собой набор социальных программ, известных как «Великое общество», начатых по инициативе президента-демократа Линдона Джонсона в 1964 году и включавших увеличение государственных расходов на образование, медицину и транспорт и помощь малоимущим. Утопическая политика Джонсона, финансируемая за счет послевоенного промышленного бума, была направлена на искоренение бедности и расовой несправедливости. Нью-Йорк активно следовал программе реформ Джонсона, но теперь, когда послевоенный бум закончился, продолжать социал-демократический эксперимент в отдельно взятом городе оказалось невозможно — или, по крайней мере, так утверждалось.

Подошло к концу утопическое видение того, как люди с разными доходами могут гармонично жить вместе в большом городе. Нью-Йорк превратился из модернистского, социал-демократического мегаполиса в город, комфортный для проектов Дональда Трампа, который в 1980-х годах использовал связи своего отца и отчаянное положение городской администрации для получения колоссальных налоговых льгот, лишавших Нью-Йорк средств на финансирование образования и других муниципальных услуг, поскольку он строил недвижимость для богатых. Этот Трамп — капиталистический хищник-девелопер, которым он был до эпохи своего президентства — в романе Брета Истона Эллиса об эксцессах на Уолл-стрит 1980-х годов Американский психопат выступает олицетворением ценностей Нью-Йорка, города, где на улицах лежат трупы, сверхбогатые яппи насмехаются над бездомными, а демонстративное потребление люксовых брендов считается высшей формой человеческой деятельности.

1980-е годы были временем, когда ценности прототипа постмодернистского города, Лас-Вегаса, раньше не выходившие за границы игорной зоны в Неваде, распространились на крупные мегаполисы вроде Нью-Йорка и Лондона. Это было также десятилетие, когда принц Чарльз создал постмодернистскую сказочную страну в одном из предместий Дорчестера в английском графстве Дорсет. Время модернистского города истекло.