Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

III

Третьего декабря 1992 года Нил Папуорт, двадцатидвухлетний программист, сотрудник телекоммуникационной компании Sema Group, отправил со своего компьютера первое короткое текстовое сообщение. «С Рождеством», — говорилось в нем. По правде говоря, первые слова, сказанные Александром Грэмом Беллом по телефону своему помощнику Томасу Ватсону 10 марта 1876 года, были столь же незабываемыми: «Мистер Ватсон, идите сюда, вы мне нужны». Мистер Ватсон не ответил. Получатель сообщения Папуорта, исполнительный директор Vodafone Ричард Джарвис, который прочитал его на своем сотовом телефоне Orbitel 901 стандарта GSM, весившем более двух килограммов, тоже не смог ответить на поздравление.

«Я понятия не имел, насколько популярными станут текстовые сообщения и что их популярность приведет к появлению смайликов и мессенджеров, которыми пользуются миллионы», — сказал Папуорт[430]. Сначала текстовые сообщения имели ограничение в 160 символов. Ранние пользователи решили эту проблему, придумав «txt spk», специальный язык сокращений, где, например, было сокращение LOL («laughing out loud» — громко смеюсь) и смайлики — рожицы из текстовых символов, двоеточий, тире и скобок, придуманные для выражения эмоций. Позже они вдохновили на создание первых эмодзи (небольших картинок, вставляемых в текст, изображающих предметы и символизирующих эмоции). Позже службы коротких текстовых сообщений (SMS) будут доработаны для обмена мультимедийными сообщениями (MMS), так что пользователи смогут со своих мобильных телефонов отправлять и получать изображения, видео- и аудиоклипы. То, во что развилось простое «С Рождеством», превзошло самые смелые фантазии Нила Папуорта.

Что именно оказалось революционным в обмене текстовыми сообщениями, описывает социолог Зигмунт Бауман в своей книге 2003 года Текучая любовь: «Одно сообщение мигает на экране, сменяя другое… Вы остаетесь на связи — даже если вы постоянно в движении и несмотря на то, что невидимые отправители и получатели звонков и сообщений также перемещаются, следуя своим собственным траекториям… Окруженные коконом из звонков и сообщений, вы неуязвимы… В эту сеть всегда можно нырнуть в поисках убежища, когда окружающая вас круговерть толпы становится, на ваш вкус, излишне безумной»[431].

Действительно, текстовые сообщения символизируют то, что социологи Люк Болтански и Эв Кьяпелло[432] называют коннективистским, или сетевым, капитализмом, полностью отвечающим духу постмодернизма и неолиберализма. Метафора сети раньше использовалась для описания организованной преступности и подрывной деятельности, но теперь этот термин применяют для обозначения нового духа капитализма. У капитализма теперь дружелюбное лицо: его иконами являются Бен и Джерри[433], Билл Гейтс и Стив Джобс, предприниматели и строители сетей, избавившиеся от атрибутов корпоративной власти. Они неформальные и, как кажется, дружелюбные участники общего сетевого дела, не демонстрирующие формальные символы власти и централизованного контроля, но гораздо лучше мобилизующие сотрудников на усердную работу, побуждая их разделять квазирелигиозную философию своих начальников. Подобно тому как эти предприниматели выросли на контркультуре шестидесятых и под ее влиянием, новый дух капитализма опирается на либертарианские и романтические течения конца 1960-х годов.

В этом контексте текстовые сообщения полезны для нового общества, в котором традиционные связи и обязательства ослабляют свою удушающую хватку. Предполагавшиеся как вечные и прочные, узы семьи, класса, религии, брака и, возможно, даже любви уже не так надежны и не столь желательны, как раньше. По мнению Зигмунта Баумана, широкая сеть — или, как он ее называет, текучая современность — не опирается на такие родственные связи и ей постоянно необходимо использовать навыки, смекалку и преданность делу, чтобы создавать временные связи, достаточно слабые, чтобы они не ощущались как удушающие, но достаточно крепкие, чтобы давать необходимое чувство безопасности в то время, когда традиционные источники утешения стали еще менее надежными, чем когда-либо. Мы должны продолжать постоянно двигаться вперед, заново изобретая себя, если мы хотим победить наш страх стать неконкурентоспособным на работе, страх остаться без друзей, страх не быть любимыми. Эпиграфом более поздней книги Баумана Текучая жизнь стала цитата из книги Ральфа Эмерсона О благоразумии: «При катании по тонкому льду наша безопасность заключается в нашей скорости». Сеть в который раз имеет решающее значение: наша безопасность — в скорости нашего подключения к интернету.

Как утверждал Фрейд, мы разрываемся между свободой и безопасностью; но при сетевом капитализме наша задача — создание приемлемого баланса между ними. Тех, кто слишком сильно склоняет чашу весов в сторону свободы, считает Бауман, мы часто видим бегущими от нее в поиске дома, отчаянно желая быть любимым, желая восстановить общину. Но это не значит, что современные «текучие» люди хотят вернуть свою прежнюю «удушающую» безопасность. Мы хотим невозможного: сидеть на двух стульях, быть и свободными, и в безопасности.

Для Баумана the medium isn’t the message[434], средство коммуникации — не сообщение. Технологии, которые мы используем, вряд ли определяют, кто мы есть. Но и сообщения, которые люди отправляют друг другу, едва ли имеют значение сами по себе; скорее сообщение состоит в распространении сообщений. Чувство принадлежности или безопасности, которое создает текучая современность, заключается в том, что она окутана паутиной сообщений. Мы надеемся, таким образом, избавиться от мучительной проблемы выбора между свободой и безопасностью.

Отправка текстовых сообщений позволяет пользователям устанавливать личные параметры баланса свободы и безопасности. Это, помимо всего прочего, объясняет, почему текстовые сообщения вытеснили телефонные звонки. К 2014 году отправка сообщений для американцев моложе пятидесяти стала более привычным явлением, чем телефонный звонок. В 2016 году более трех четвертей взрослого населения Великобритании владели смартфонами, но 25 % не использовали их для звонков — по крайней мере, так они утверждали. С тех пор рост популярности текстовых коммуникационных инструментов, таких как WhatsApp и Instagram, означал и взрывной рост мессенджеров для прямого обмена текстами.

В частности, считается, что люди в возрасте от двадцати до тридцати лет страдают аллергией на телефонные звонки. Обозреватель The Guardian Дейзи Бьюкенен объясняет, почему миллениалы, такие как он, в частности, вряд ли будут звонить друг другу по телефону и тем более отвечать на звонки. «Мы выросли в среде с огромным количеством доступных нам способов коммуникации, и мы тяготеем к наименее навязчивым из них, потому что знаем, каково это — подвергаться бомбардировке информацией в цифровом формате по множеству различных каналов одновременно». Ценность смартфонов в том, что они дают пользователям не только свободу что-то делать, но и свободу от необходимости что-то делать. Только наивный человек будет отвечать на звонок со скрытого номера. «Я полагаю, что всякий раз, когда кто-либо пытается дозвониться до меня по телефону, — пишет Бьюкенен, — это означает чрезвычайную серьезность ситуации, возможно, потому, что я где-то накосячил и им нужно срочно связаться со мной, чтобы отчитать. Поэтому я отбрасываю телефон, как будто это живая змея»[435]. Текст, будь то SMS или сообщение в мессенджере, позволяет оптимизировать баланс между личной свободой и безопасностью от назойливых собеседников и в то же время обеспечить ваше постоянное нахождение на связи, постоянное присутствие внутри сети.

Таким образом, Деррида кое-что понял, если написал «Il n’y a pas dehors du texte» (нет ничего за пределами текста[436]) — хотя и не по той причине, которую он предполагал. Страх тишины и подразумеваемой ею изоляции, исключения из сети, заставляет нас беспокоиться о том, что наша гениально созданная система безопасности развалится. Действительно, страх исключения, который Бауман назвал причиной того, что мы тратим слишком много времени на текстовые сообщения, с тех пор стал ключевым в успехе Кремниевой долины.

В то время как некоторые утверждали, что постмодернизм — это доцифровое явление, многие явления постмодернизма — особенно понятия симулякров, подделки, иррациональности, презрения к правде и сомнения в реальности — достигли своего апогея благодаря еще одной пустыне, которая пленила Бодрийяра, а именно Кремниевой долине. Это не Долина Смерти и не иракская пустыня, а то, что Бодрийяр называет «пустынной зоной, отданной ионам и электронам; сверхчеловеческим пространством, зависящим от человеческих решений»[437]. Для него Долина, как и университет Санта-Крус, была населена теми, кого он называл «уцелевшими после оргии (а секс, политическое насилие, война во Вьетнаме, Вудсток, так же как и этническая и антикапиталистическая борьба, и одновременно желание разбогатеть, стремление к успеху, передовым технологиям и т. д. — всё это оргия современности)»[438].

После оргии модернизма бывшие ветераны контркультуры из Кремниевой долины создали вокруг себя деэротизированный постмодернизм: «Сниженный темп работы, децентрализация, кондиционирование, мягкие технологии, рай». Но Бодрийяр не может сопротивляться дьявольскому соблазну напомнить, что «достаточно ничтожных изменений, скажем, перестановки определенных акцентов, чтобы вообразить во всем этом ад»[439].

Бодрийяр также назвал нашедших убежище в Кремниевой долине неогностиками, как если бы для них — как и для их предшественников, которые считали этот материальный мир порождением злобного слепого демиурга — отвергнуть пустыню реальности и возделывать сад киберпространства было бы не просто возможно, но и правильно. По мере того как в Долине разрастался сад виртуальных миров, в нее начали приходить и деньги. С начала 1990-х интернет стал стремительно коммерциализироваться, а после 1995 года на фондовом рынке интернет-стартапы, которые получили прозвище «доткомы», стали восприниматься как золотые фишки. Купившись, подобно игрокам из Вегаса, на отвлекающий шум, гламур и блеск, венчурные капиталисты готовы были неограниченно вкладывать средства в любую компанию, название которой заканчивалось на `.com`. Никто не хотел упустить шанс заработать на росте интернета и онлайн-сервисов. Льющиеся рекой деньги раздули капитализацию даже тех стартапов, у которых не было ни обширного портфеля патентов, ни работающей бизнес-модели, ни стабильных доходов, не говоря уж о прибыли. В результате с 1995 по 2000 год индекс Nasdaq, в котором преобладают акции технологических компаний, со стартовых трехзначных взлетел до значений, превышающих 5000. Закономерно, что к концу 2001 года большинство доткомов обанкротились. Даже цены на акции таких «голубых фишек», как Cisco, Intel и Oracle, потеряли более 80 % своей стоимости. Несколько ведущих высокотехнологичных компаний, таких как Dell и Cisco, выставили огромные лоты своих акций на продажу, что вызвало панику среди инвесторов. В течение нескольких недель фондовый рынок рухнул, утратив 10 % капитализации, а инвесторы утратили доверие к высоким технологиям.