Всё, что сердцу - Мила

Елена Зайцева

(1 голос)

0 0

Аннотация: – Выключаю, выключаю, выключаю, – сказала Мила, чтобы уж точно запомнить. Не хотелось дёргаться ещё и из-за утюга, день и так обещал быть красочным – предстояло везти бабушку в банк. – Поедем за доверенностью! Помнишь? Сегодня!

Книга добавлена:

12-01-2023, 13:04

329

Содержание

Начало

Читать книгу "Всё, что сердцу - Мила"

1 2 3 4 5 6

Когда удалилась эта делегация, она призадумалась так же.

– И... что надо этим сучкам?

Мила ходила из угла в угол. Ей чего-то хотелось, но чего – она поняла только когда услышала, как мама звонит Танюхе. И увидела, как мама сидит и ждёт эту самую Танюху. Миле тоже хотелось говорить! Пересказывать, объяснять, жаловаться. Но своей Танюхи у неё не было. Была Света, и это было другое.

Про себя Мила звала её – Зёбра. Однажды на ботанике Свету озадачили царством грибов. «Зёрна, зёрна волютина, зёрна, зёрна!» – шептали ей со всех сторон. «Зёбра!» – расслышала Света...

Света сильно и странно красилась: и так довольно чистое лицо она зачем-то покрывала толстенным слоем кирпичного тона, а и так небольшие глазки узенько подводила где-то изнутри, что делало их и вовсе крохотными. Макияж этот выглядел несвежим. И Мила знала секрет, он действительно был несвеж: Зёбра красилась с вечера, отправляясь на свою романтическую (да чего уж там – эротическую) охоту. В прошлом году она стала ездить к курсантам, и если её и волновало что-нибудь из царства грибов, то это была молочница... Что же могло объединить Милу – и Зёбру? Случай (парта) – и необходимость. Школа была сплошь такой необходимостью. А каникулы – сплошным отсутствием. Как необходимости, так и Зёбры...

– У меня нет друзей, потому что у тебя нет друзей! – крикнула как-то, в запале, Мила.

– И у крокодила есть друзья, – сказала мама спокойно. Она не любила ничьих запалов и надрывов. – И потом, звини конечно (мама всегда говорила «звини», а не «извини», это была шутка), что ты понимаешь под этой самой дружбой? Такого же, как ты? Вторую тебя? А если её нет? Просто – не бывает?

Вот и Танюха не была маминой подругой, она была родственницей – сестра папы. Надежда – старшая, Танюха – средняя. И это единственный ряд, куда их можно было поставить вместе.

Таня была самым доброжелательным человеком, какого Мила, за свои четырнадцать с половиной, встречала. И самым внимательным – Таня слушала. Слушала не «по Карнеги», а просто потому что ей было интересно. Это был нестойкий, летучий интерес, он распылялся на всех без разбора и ни на ком дольше, чем глаз, не задерживался. Но в тех, кто находился в поле зрения, Таня вникала моментально. И с какой-то особой мягкостью, – такая бывает у переживших большое горе. Большого горя не было, была большая глупость. Тане было сорок. И добрые две трети из них она отдала авторскому проекту переубеждения своей во всём убеждённой родительницы. Переубеждения в чём? Во всём!

Танюше не исполнилось и двенадцати, когда она, поддерживая отца, решила доказать, что и курящие – тоже люди. В пятнадцать она настаивала, что вовсе не алкоголь делает нас дебилами, в семнадцать – что счастье не в дипломе, в восемнадцать – что любовь, а не штамп в паспорте. Следующие пару десятков лет – что и курящие тоже, что не алкоголь, не диплом, не штамп, не штамп, не алкоголь, не алкоголь, не алкоголь. В двадцать девять она закодировалась. Этого хватило до тридцати. В тридцать девять закодировалась снова. Хватило до тридцати девяти с половиной. Перед тем как сорваться, Таня в очередной раз посетила родительницу. Это называлось приехать «на общение» и произносилось как «на заклание» – Танюша, особенно в последнее время, явно этим тяготилась, выполняла свой священный долг всё реже, но – выполняла.

–...Ну, какие дела... Строим. Работы много, зато деньги хорошие, – выбиралась Таня, как на канат, на общие темы.

– Не в деньгах счастье, – рубила родительница. – С кем ты работаешь?

– С людьми, мама!

– С людьми? Какое у них образование? Они пьют?

Больше Таня у них не появлялась, и Милу это расстраивало. Она любила Танины визиты – только обычные, а не закодированные. Обычно, выруливая из бабушкиной комнаты, со своего общения-заклания, Таня направлялась прямиком на кухню, где её ждало общение-угощение, ждала мама. Готовила, правда, мама отвратно, но ведь рассматривалось это как закуска – то есть вовсе не рассматривалось, пускалось в дело не глядя. Набирались они так, что не раз и не два Таня (Танюха! – звала её мама) оставалась ночевать. Мила всё это время занималась какими-нибудь «своими делами», но с интересом, с каким-то спокойным удовольствием – как радиоспектакль – выслушивала всё, что творилось на кухне.

– Я – агент, понимаешь? Агент, Танюха!

– Дурочка ты, лапа. А не агент. Пьяная. И я такая же.

– Вот смотри: мы на балконе стояли – солнце садилось, да? помнишь? Ты смотрела на него?

– На кого? Я на пепельницу смотрела.

– А я на солнце. А если бы я не смотрела, то оно как бы... без присмотра было, да? Нет, понятно, что из какой-то другой точки на него кто-то в любом случае смотрит, но из нашей-то – только мы? И вот надо всё время смотреть, понимаешь?

– Куда? На солнце?

– Да неважно – вообще, смотреть. Если я не буду смотреть, то всё без присмотра останется, всё... безжизненным станет. Присмотр – это жизнь, это как... это как с младенцем – надо присматривать, чтобы не потерялась жизнь, понимаешь? Почему ты об этом не думаешь?

– Почему? Думаю. Хочешь про младенцев – давай про младенцев. Милка у вас уже взрослая, а сына так и не надумали... Назвали бы его как-нибудь – чтоб все соседи обосрались, Лучезаром каким-нибудь! Вот он бы и был – агентом. Ноль-ноль-семь. И человеком-пауком. Сколько сейчас костюмчиков хорошеньких!.. А то – тоже мне, агент. По присмотру что ли?

...Танюха пообещала, но не приехала. «SOS! Не по телефону! Ждём и умоляем!» – звала мама в трубку. Ночью, в полвторого, пришла смска – почему-то на Милин сотик: «Нмогу в такомсостоянии прости лапа».

9. Ребёнок, покрытый струпьями

Материал вышел в следующую субботу. «Семейный еженедельник», июль, № 27, Валерия Якимцева, «О долгах наших перед...»:

«Перед кем? Речь пойдёт о нашей боли, наших стариках и детях. Уже не впервые в редакцию «СЕ» поступает тревожный сигнал, и всегда мы откликаемся, выезжаем на место, анализируем сложнейшую семейную ситуацию. Сегодняшняя цель нашего визита – разобраться, что же на самом деле происходит в этой ничем неприметной хрущёвке под номером 16 пригородного посёлка Отрадное. В этом доме проживает семья из четырёх человек, один из которых, по роду своей деятельности, постоянно отсутствует. Трое других – пожилая немощная женщина, девочка школьного возраста и женщина, которая является её матерью – живут по законам, установленным этой, с позволения сказать, матерью. По словам соседей, дочь называет её «мамёнок». Возможно ли, чтобы эта неуравновешенная женщина, страдающая сильнейшей алкогольной зависимостью, была в состоянии исполнять свой родительский долг, вести домашнее хозяйство, планировать семейный бюджет? Долго мы стучимся в давно некрашеную дверь, долго на это не реагируют, но благодаря нашей настойчивости и профессионализму мы всё-таки проникаем внутрь. Нам открывает незадачливая мать, эта ещё молодая, но уже неопрятная и нетрезвая женщина. Состояние квартиры катастрофически запущенное, имеются насекомые, пыль, сырость. В углу, на кровати, лежит немощная пенсионерка Шемякина Галина Владимировна, 1935 г.р. «Галина Владимировна, вы сегодня кушали?», спрашиваем мы пенсионерку, пенсия которой уже не первый год находится в распоряжении «мамёнка». Ответ пенсионерки повергает нас в шок... Здесь же, неподалёку, другая цель нашего визита, девочка. Лицо ребёнка покрыто какими-то струпьями. Вероятно, имеют место и неврологические нарушения, девочка не может стоять спокойно, затрудняется ответить на элементарные вопросы. Её заморское имя, экзотическую прихоть матери, тоже подсказали нам соседи. Девочку зовут Эмми. «Эмми, ты ела сегодня?», спрашиваем мы. «Я не ела!», буквально кричит девочка...».

– Да, изящненько... – вяло прокомментировала мама, зашвыривая за тахту свой экземпляр еженедельника. Экземпляров было три – об этом прямо с утра позаботилась Зоя, несколько обескураженная тем, что о ней в статье почти не упомянуто. Два с половиной часа, оказывается, разговаривала с ней «та комиссия», и даже чаем она их напоила, и вот результат – безликое «по словам соседей»...

– Эмми, а Эмми, – как всегда, вдруг, переключилось мамино настроение. – А ведь эта клуша с пятого этажа – обиделась!

Мила не ответила. Она лежала, уткнувшись в подушку, – лицом, покрытым струпьями.

10. Гули-гули

Мама провалялась на тахте до обеда. Мила тоже лежала. В этом была какая-то дружественность, синхронность. Мила вспомнила, как из такого же затишья спросила: «Ма, а ты меня любишь?». «Да-а... – протянула мама. – Это не Милёнок, это... тупёнок какой-то. Слушаем и запоминаем. Всё, что сердцу – Мила...»...

Но к полудню маме, по всей видимости, стало скучно, и она стала собираться. Миле это не нравилось, но она молчала. Мама всё равно уйдёт. И придёт часа через два, пьяненькая.

Пила мама, чаще всего, гуляя. Не в том смысле, в котором была убеждена бабушка, а – прогуливаясь. По улицам, площадкам. Усаживаясь на лавки во дворах.

– Да это кошмар. Кошмарно это выглядит, мама!