Слова. Том IV. Семейная жизнь

Старость смиряет человека

Как же смиряется человек в старости! Старик постепенно теряет силы и становится похожим на постаревшего сокола. Когда сокол стареет, у него выпадают перья и крылья становятся похожими на поломанные расчёски. Помню, один член Духовного собора из монастыря Филофе́й[50] в 1914 году – ещё будучи мирянином – добровольцем поехал из Смирны воевать в Албанию, для того чтобы отомстить туркам, которые зарезали его отца. Однажды он поймал турка и хотел перерезать ему горло. Турок взмолился: «Наша вера грубая. Она учит нас резать и убивать. Однако ваша вера не такая. Христос не учит вас убивать». Эти слова настолько его перевернули, что он выбросил винтовку и немедленно удалился на Святую Гору. Он стал монахом, членом Духовного собора, однако атаманский дух из него не выветрился. Он был ответственным за все послушания, и все ключи от кладовых висели у него на поясе. Никто из братии не осмеливался сказать ему что-либо поперёк. Если кто-то из монахов забывал обратиться к нему как положено: «Старче Спиридоне», то он выходил из себя. Однажды Великим постом в монастырь пришла разбойничья шайка и потребовала у монахов сыра. Тогда к бандитам вышел отец Спиридон и «поприветствовал» их так: «Ах вы, свиньи! Великим постом пришли сыра просить?» – сказал да и повышвыривал их за ворота. В другой раз монахи разобрали паникади́ла[51], чтобы их почистить. Бандиты, увидев разные блестящие завитушки от паникадила, подумали, что они золотые. Придя в монастырь, они побросали эти завитушки в мешки и собрали со всей округи мулов, чтобы нагрузить на них эти мешки. Отец Спиридон, как только это увидел, схватил бандитов за шиворот, забрал их мешки и вывалил содержимое на землю. «Шпана вы, шпана! – сказал он им. – Да ведь это же дешёвые железки! Такие же дешёвые, как ваши медные лбы!» Этот человек не знал, что такое трусость. Однако в старости он заболел и смирился. Мне дали послушание ухаживать за ним. Однажды он меня попросил: «Помолись, Аверкий[52], что-то мне нехорошо». Я поднялся и начал вслух молиться по чёткам: «Господи, Иисусе Христе, помилуй раба Твоего старца Спиридона». – «Эй, брат, – говорит, – не „старца Спиридона“, а Спирьку!» Как же смирила его болезнь и старость! Раньше попробуй-ка не назови его «старцем Спиридоном»!

И мой отец в старости смирился от мухи. Однажды моя сестра застала его плачущим. «Что с тобой, отец? – спросила она. – Может быть, тебя обидел кто-то из внуков?» – «Нет, нет, – ответил он ей. – Что есть человек… Я хотел прихлопнуть муху мухобойкой и не смог этого сделать. Я пытался прибить её справа – она улетала налево, хотел прихлопнуть слева – она улетала направо! Я, когда был молодым, стрелял так метко, что че́тов[53] не убивал, а обстреливал их со всех сторон, так что пули ложились вплотную, и так понуждал их сдаваться. Когда мне было шестнадцать, я подстрелил львёнка, ранил его и вступил в схватку с раненым зверем. А сейчас не могу убить мухи! Э, человек есть существо ничтожное». Несчастный чувствовал одно большое «ничего», ноль, так словно бы он ничего не совершил в своей жизни.

А знаете, как смиряются старички-монахи в приютах для старых монахов в святогорских монастырях! Над ними совершают ещё один… монашеский постриг! Им обстригают волосы, чтобы они были короткими и их было легче мыть. Им обстригают бороду, потому что у них текут слюни, валится мимо рта пища, – и как их потом чистить? Этот постриг – последний постриг. Постриг смирения!