Бусы из плодов шиповника

– Да замолчите вы наконец! – подал голос из своего угла рыхлый Кулаковский, престарелый соискатель кандидатской степени. – Работать мешаете, – уже более примирительно закончил он.

Алла Нодаровна ничего не ответила Бергеру. В комнате наступила тишина, и я вдруг испугался, что все сейчас услышат гулкие удары моего сердца…

Но самое странное, я не знал сейчас точно: хочу ли я видеть Наталью? Или не видеть, но мечтать о ней для меня предпочтительнее, хотя бы потому, что спокойней.

В номере Натальи было предвечерне-сумеречно (горела только настольная лампа на прикроватной тумбочке), казенно и как-то необъяснимо грустно, словно я случайно забрел в давно покинутое людьми жилище. Впрочем, такое ощущение возникало у меня почти всегда и почти в любой гостинице…

Передо мной в белом махровом халате, слегка распахнутом на груди, с полотенцем, замотанным вокруг головы в виде чалмы, из-под которого выбивалась прядь влажных волос, стояла, казалось, совершенно не знакомая мне, красивая женщина.

– Проходи, – слава богу, знакомым голосом сказала она мне. – Я только что из ванны… Так что извини. Не успела привести себя в порядок к твоему приходу. Я ведь думала, ты придешь через два часа, как обещал… Посиди немного, поскучай – я сейчас… Только волосы феном просушу… Ненароком уснула. А проснувшись, поняла, что не могу показаться тебе заспанной и недовольной – потому и душ приняла… Да ты как будто мне не рад? – остановилась она на пороге ванной комнаты. – Или не узнаешь?

– Второе – вернее. Ты стала какая-то другая.

– Ты тоже изменился. Но я тебя, мой милый рыцарь, узнаю…

– Можешь пока там полистать журналы! – повысила она голос уже из-за двери ванной комнаты.

Я с удовольствием погрузился в мягкое кресло и включил проводное радио, которое, к счастью, ответило на мой мысленный призыв не новостями или безвкусицей эстрады, а хорошей музыкой…

Минут через пятнадцать Наталья появилась: в красивом платье, с тщательно уложенными волосами. Она будто сошла с обложки модного, консервативного журнала, повествующего отнюдь не о такой уж простой жизни красавиц из приличного общества.

– Может быть, спустимся на двенадцатый этаж? Там небольшой уютный ресторанчик с хорошей кухней. Поужинаем, поболтаем. Я, честно говоря, голодна. С утра ничего существенного не ела…

Мысленно поблагодарив Бергера за то, что ссудил меня деньгами «на цветы», остатка которых, если не шиковать конечно, могло хватить и на ресторан, я согласился.

– Мы ведь не виделись почти три месяца, четверть года, – продолжила Наталья. – Нам надо заново привыкнуть друг к другу. – Она приветливо и ободряюще улыбнулась. – Отметим нашу встречу. Тем более, что в осенних встречах, как в хорошем шоколаде, всегда присутствует приятная горчинка… Да встряхнись ты, Игорь! Что тебя смущает?! Что не так? За ужин, учти, платит приглашающая сторона, то есть я. И никаких возражений. Деньги у меня есть. Да и отдариться я должна – за такой чудесный букет. Вперед?

– Вперед, – в ответ ей улыбнулся я.

С двадцатого этажа на лифте, мы спустились в ресторан и заняли столик на двоих у окна – почти во всю наружную стену, у которой стоял стол.

Народу в зале было совсем немного. Музыка звучала негромко, поэтому можно было спокойно, не напрягая голоса, говорить.

После второй рюмки коньяка и общих фраз, пока мы дожидались заказанные фирменные блюда, я спросил Наталью о том, что больше всего волновало меня в данную минуту. Почему она не ответила ни на одно мое письмо с Белого моря?

– Понимаешь, – разрезая на кусочки лангет, серьезно начала она, – я совершенно не умею и не люблю писать письма. Для меня это тяжкий труд. Вот по телефону могу говорить часами… А ты, как я заметила, наоборот, не любишь телефонные разговоры. Сегодня, например, ты говорил со мной как-то уж больно напряженно… Но зато, – переключилась она на беззаботный тон, – какое удовольствие я получила от твоих писем! Сколько в них чувств, сколько точных деталей… Скажи, – после некоторой паузы спросила она, – ты действительно так сильно любишь меня?

Доверив свои чувства письмам, вслух я о них еще не говорил. И поскольку основной мучивший меня вопрос, о ее молчании, был снят, я почувствовал себя раскрепощенно и с легким сердцем, искренне ответил:

– Да…

– Ну что ж, давай тогда выпьем за это прекрасное и такое по-настоящему редкое чувство, – задумчиво проговорила она и я, снова до половины, наполнил рюмки коньяком.

– Кстати, я собираюсь похитить тебя на недельку. Можешь поехать назад со мной, отправившись из этой петербургской слякоти – на юг. Я приглашаю тебя в гости – дня на три, до следующей своей группы, с которой я, скорее всего, отправлюсь в Москву. Вместе с дорогой туда и обратно на все уйдет дней семь. Сможешь отпроситься на пять рабочих дней?

– Сейчас вряд ли… Шеф лютует. Торопит с обработкой беломорских материалов. А вот в октябре – пожалуй…

– Ну, приезжай в октябре… – уже без прежнего энтузиазма произнесла Наталья. И, выпив коньяк, перевела взгляд на незашторенное окно, за которым стояла густая темнота.

Через какое-то время она задумчиво продолжила:

– Осень у нас, в Подолье, славная. Солнечная, теплая… Когда надумаешь приехать – позвони…

Когда мы покидали ресторан, он был почти пуст.

Музыканты отдыхали за столиком рядом с небольшой полукруглой сценой за бутылочкой вина, неспешно потягивая его из высоких бокалов. Когда мы проходили мимо их столика, они, без любопытства проводив нас взглядами, продолжали о чем-то негромко и устало говорить. «Обиженный» же нами чуть раньше кавказец, по-прежнему сидящий за столом в огромной, будто Тушинский аэродром, кепке, провожал нас недружелюбным и даже злобным взглядом своих черных, похожих на блестящие маслины, глаз.

Весь вечер до этого он «сорил» деньгами, через небольшие промежутки времени заказывая музыкантам «зажигательные кавказские мелодии», демонстративно кладя на кожу барабана хрустящие червонцы.

Во время исполнения заказанных мелодий (судя по преобладающей в них заунывности – азербайджанских) он во все стороны зала поворачивал голову и победоносно сверкал глазами, словно демонстрируя немногочисленным посетителям свое превосходство. Когда же взгляд его останавливался на Наталье, он начинал прямо-таки искрить, как оголенные провода…

Где-то в середине вечера он вальяжной походкой подошел к нашему столику. Белозубо улыбаясь и приложив широкую, сильную ладонь к груди, он сделал галантный поклон в сторону Натальи и просящим, но с определенным достоинством голосом проговорил:

– Разрэшите прыгласить вас на танец!

– У него надо спрашивать, – кивком головы указала она в мою сторону, продолжая разрезать мясо.

«Джигит» еще раз, как меха гармошки, на все тридцать два зуба растянул губы и, вновь приложив ладонь к отвороту идеально сидящего на нем пиджака, правда, уже без прежнего пафоса, проговорил:

– Разрэшите прыгласить вашу даму…

– Нет, – тихо и спокойно ответил я. – У нас серьезный разговор и мы не хотели бы отвлекаться… извините, – все же пощадил я напоследок самолюбие «джигита».

– Ответ правильный, – констатировала Наталья, когда явно обескураженный «танцор» нарочито небрежной походкой отошел от нашего столика. – Если б ты разрешил мне с ним танцевать – я бы, конечно, пошла, но не всем бы твоим словам после этого верила… Не люблю показушников! – переключилась она на несостоявшегося «кавалера». – Днем небось на рынке торгует. Интеллигентных седеньких петербургских старушек с их копеечными пенсиями обвешивает, а вечером шикует, словно принц каких-нибудь страшно богатых нефтью эмиратов… А сам даже кепку эту свою пошлую в помещении не снял…

В коридоре и в лифте потом тоже никого не оказалось.

Мы стремительно поднимались вверх, и Наталья совсем близко, почти касаясь моей груди плечом, стояла возле меня. Может быть, от этого мне все время хотелось протянуть руку и прижать ее к себе. И еще хотелось, чтобы лифт двигался медленно или даже вообще остановился, застряв между этажами, чтобы как можно на большее время сохранить эту тихую близость, которую мы чувствовали оба…

На табло зелеными точками высветилась цифра «20» и лифт плавно остановился.

– Может быть, прокатимся до самого низа, ты не против? – вдруг предложила Наталья. – Этакий полночный экспресс получится… И тут же вновь взлетим в поднебесье…

Я еще ничего не успел ответить, а Наталья уже нажала кнопку с цифрой «1», и мы стремительно помчались вниз.

– А как он на тебя смотрел! – вспомнил я вдруг о «джигите». – Прямо раздевал глазами.

– Да, он не скрывал своих истинных намерений, – задумчиво ответила она и, повернувшись ко мне лицом, внимательно посмотрела на меня. – А ты, Игорь, умеешь скрывать свои искренние, потаенные чувства? – все так же внимательно глядя, спросила Наталья.

– Не знаю, – отчего-то вдруг пересохшим языком ответил я, не в силах оторвать свой взгляд от ее красивых глаз.

А после встречи наших взглядов встретились наши губы… И мы, в прямом и переносном смысле слова, полетели ввысь, казалось, гораздо выше двадцатого этажа, к которому теперь стремился лифт.

Створки кабины распахнулись, приглашая нас в ярко освещенный пустынный коридор последнего этажа с уходящей от его дверей длинной, мягкой ковровой дорожкой бордового цвета.

Выйдя в коридор с двумя рядами совершенно одинаковых желтоватых дверей и почти уравновесив дыхание, мы остановились перед близкой дверью Натальиного номера. Отперев ее ключом, она некоторое время постояла в раздумье, а потом, повернувшись ко мне и весело улыбнувшись, сказала:

– Уже поздно, иди домой. Завтра встретимся… – И словно объясняя свое решение, продолжила: – Не хочу, чтобы у нас все было в казенном гостиничном номере, где витают тени иных постояльцев и иных судеб… Не обижайся на меня, ладно… Тем более, что я, кажется, тоже, – она помедлила, крутя в руках ключ от номера, – люблю тебя. Но мне еще во многом нужно разобраться и со своими чувствами и со своими мыслями. Я ведь уже говорила тебе, что я девочка взрослая. И в моей жизни всякое бывало. В том числе и плохое… Иди, – поцеловала она меня в щеку и, слегка подтолкнув в сторону лифта, открыла дверь и скрылась за нею.