Бусы из плодов шиповника

* * *

Лето в Могилеве-Подольском было такое же жаркое, как в Питере, когда я уезжал оттуда.

Наталья встретила меня очень радостно. И я почувствовал, как лед сомнений, который держался во мне всю весну, начал таять. «Значит, она по-прежнему любит меня! И я, уже ясно, люблю ее. И все у нас будет хорошо!» – такие мысли пробежали у меня в голове в первую минуту нашей встречи на вокзале, после ее таких искренних слов: «Молодец, что приехал! Я так тебя ждала!»

И теперь это была та, прежняя, «осенняя» Наталья, а не та, почти не знакомая мне холодная женщина, уезжающая в Таллин нынешней весной.

Когда мы перешли в Атаки и вышли на главную улицу поселка, первое значительное сооружение, которое я заметил в ее конце, был небольшой деревянный православный храм, в ограде которого, как я узнал от Наташи, и была похоронена Горчакова.

Перед церковью было довольно обширное незаасфальтированное пространство, по форме напоминающее неправильный четырехугольник, с одной из боковых сторон которого, справа, примостился крашенный желтою краской продуктовый магазин, покоящийся на высоком красного кирпича фундаменте, со множеством больших и мелких выщербин, в нем.

С широкого пятиступенчатого крыльца магазина, с сеткой, заполненной буханками хлеба, спускалась худенькая девочка-цыганка, «похожая на веник». Чтобы сетка не ударяла по ступеням, она наклоняла свой гибкий стан в противоположную от ноши сторону. Ступив на землю, вернее, на прогретый песок площади, она с видимым удовольствием начала взбивать голыми ступнями пыль, поднимающуюся клубами до ее колен и скрывающую на мгновение от нашего взора и сетку, набитую хлебом, и ее смуглые стройные ноги.

Девочка двигалась в нашу сторону, попеременно меняя руки и наклоняясь для противовеса то в одну, то в другую сторону. Видимо, авоська ее была все-таки тяжеловата для такого хрупкого создания.

Лицо девочки, оголенные до плеч руки были также смуглы. Черные волосы, видимо, с утра нечесанные, свободно спадали на плечи, приглаживаемые легким ветерком. Темные глаза юной цыганки весело блестели. Ей явно нравилось поддевать ногой теплую пыль.

Когда она подошла к нам поближе, я заметил в ее ушах тяжелые, оттягивающие мочки серебряные серьги, по-видимому, старинной работы.

В очередной раз переместив сетку с «кирпичами» хлеба в другую руку, девочка с безразличным видом, как будто она была здесь одна, в некотором отдалении прошествовала мимо нас…

Гибкость и легкость ее движений, несмотря на нелегкую ношу, напомнили мне упрямый ивовый прутик, колеблемый ветром, но каждый раз выпрямляющийся вновь.

– Странно, – проводив девочку взглядом, обратился я к Наталье. – На вашей «славянской» стороне я не встречал ни одного православного храма, а здесь – есть. И почему я не заметил его прошлой осенью?

– Потому что мы тогда с тобой в поселок не заходили, а были лишь на пустыре, на его окраине… А этот храм здесь еще с девятнадцатого века. У нас же в городе живут в основном «западенцы». Они ближе к Польше, то есть к католичеству, чем к «москалям» и православию. Впрочем, и костелов, как ты наверняка заметил, в нашем городе тоже нет.

– А ты хотела бы обвенчаться в таком маленьком, уютном тихом храме? Помнишь, как это чудесно описано у Пушкина в «Метели»?

– Очень смутно… А первый твой вопрос риторический или есть какие-то конкретные предложения?

– Но ведь ты на него еще не ответила.

– Если с тобой, то, пожалуй, хотела бы… Впрочем, не в храме. К венчанию я, наверное, не готова… Мне что-нибудь попроще. Скажем, обычная «регистрация брака». А ты сам-то не боишься венчания?

– Не знаю…

– Ладно, пойдем. Я отведу тебя туда, где можно купить хорошего вина. Только запомни, что сначала будут предлагать попробовать отнюдь не лучшее. Так что не промахнись.

В подвале под домом, стоящем на высоком берегу Днестра, было прохладно и сумеречно. Свет проникал сюда только из щели неплотно прикрытой двери, ведущей в это просторное помещение – не из дома, а с улицы, точнее, из огороженного частым палисадником приусадебного участка, да еще из крохотного оконца в конце подвала.

Тропинка, по которой мы пришли сюда, была проделана меж грядок, зеленеющих луком, петрушкой, салатом, укропом, редиской. И свежий запах всей этой растительности с капельками влаги на молодых сочных листьях уже «второй редиски» был так притягателен для взора и приятен для обоняния!

В подвале молдаванин подошел к дальней бочке, лежащей на боку, на специальных подставках из досок, вырезанных полукругом и стоящих на цементном полу.

Открыв кран, расположенный снизу бочки, сантиметрах в пятнадцати от пола, он налил мне красного вспенившегося от упругой струи вина. Я отпил несколько глотков и, хотя вино мне понравилось, отрицательно покачав головой, передал хозяину стакан. Он выплеснул остатки вина в проделанный по всей длине подвала забетонированный желоб, выходящий под фундаментом дома во двор и подошел ко второй с краю бочке, нацедив мне теперь уже только четверть стакана белого вина. Причем струя не была здесь такой упругой, как в первой бочке…

– Хорошее вино, – сказал он, передавая мне стакан. Трехлетнее.

Я сделал несколько глотков, и вино мне показалось значительно хуже первого. Видимо, мне не хватало изысканности вкуса.

– Нет. Не то, – снова отрицательно покачал я головой, теперь уже искренне. – Мне нужно сухое красное вино. И, если другого нет, я возьму то, – указал я рукой на дальнюю бочку.

Хозяин глубоко вздохнул, словно давая мне понять, что я ничего не смыслю в вине. А потом, едва заметно улыбнувшись, подвел к третьей, последней, бочке, вылив остатки вина из стакана в стеклянную банку, стоящую у бочки.

Тонкой струйкой он нацедил мне несколько глотков красного вина.

Вино было великолепное!

– Это! – сказал я, опорожнив стакан.

Молдаванин снова, но теперь как-то грустно, как мне показалось, улыбнулся и спросил:

– Сколько возьмешь?

– Три литра.

– Всего?! – притворно удивился хозяин, принимая у меня из рук трехлитровую банку с металлической крышкой и ручкой. – Я думал, ты литров сто у меня попросишь, на сотку. Обычно для свадьбы меньше не берут, – весело подмигнул он.

– Это не для свадьбы, – ответил я, и почему-то мне стало грустно.

– Понимаешь толк в вине! – продолжал улыбаться молдаванин. – А кто понимает толк в вине – тот понимает толк и в женщинах, – заговорщески подтолкнул он меня локтем и передал наполненную рубиновым вином банку. – Красавицу свою, гляди, не упусти. Такую мигом уведут. И за вином теперь только ко мне приходи.

– Может, и приду, как-нибудь, – улыбнулся я ему в ответ.

– Если на свадьбу пригласишь, пятьдесят литров вина – мой подарок, – похлопал он меня по плечу, направляя к невысокой, массивной двери в фундаменте дома, распахнув которую, из полутьмы, прохлады и легкой сырости подвала мы сразу же оказались в море солнечного света и тепла. Однако самой теплой и светлой была лучистая Натальина улыбка, которой она встретила нас, опершись плечом о ствол отцветшей вишни.

– Давай заглянем на «привоз». Мне нужно там кое-что взять, – предложила Наталья, когда мы пришли на украинский берег. – Хочу накормить тебя настоящим украинским борщом. Правда, придется потерпеть, потому что готовится он часа четыре, не меньше. Сдюжишь?

– Постараюсь, – не совсем, впрочем, уверенно ответил я.

– Все понятно, – догадалась Наталья. – Сейчас возьмем пучок редиски, полбулки черного хлеба и где-нибудь в закутке перекусим да выпьем по стаканчику вина для подкрепления душевных и телесных сил. Ты никогда не закусывал красное вино ядреной редиской и хлебом с солью?

– Нет.

– Попробуешь. Это такая вкуснятина!

«Привоз» был не таким многолюдным, каким обычно бывает ранним утром, но все еще разноголосо гомонил: криком растревоженных гусей; истошным визгом поросят, засовываемых покупателями в мешки; громкими, крикливыми голосами необхватных торговок, о чем-то азартно спорящих между собой.

На сочных, крепких листьях салата, редиски, свеклы – в лучах уже позднего, но все еще утреннего солнца сверкали замершие радужные капли воды.

Роскошное изобилие царило здесь повсюду: в мясных рядах, где Наталья выбирала молодую постную свининку с косточкой; в овощных – где она покупала какую-то особую, белую, фасоль и свеклу (обязательно чтоб с непожухшей ботвой).

Купив что-то, она переправляла это в сумку, которую нес я, следуя за ней на некотором расстоянии, чтобы не мешать торгу, и устремлялась к следующим рядам торговцев, весело торгуясь с ними и ожидая, пока я подойду…

Сумка с продуктами становилась все тяжелее, а банка с вином, ручка которой была приделана к металлическому ободку, охватывающему ее горловину, казалось, весила все меньше.

– Ну, хорош. Все, что надо, взяли. Пошли, – наконец сказала Наталья. И мы, выйдя с рынка, дошли с ней до небольшого тенистого парка с наполовину заросшим старинным прудом, расположившегося почти в центре города.

– Давай здесь перекусим, а заодно и отдохнем, – присела она на широкую деревянную скамью с удобной спинкой.

Лавка стояла в тени раскидистого дуба, через узорчатые листья которого солнечный свет лишь небольшими светлыми пятнами ложился на скамью. Судя по могучему стволу, дуб, под которым мы расположились, мог помнить и польских шляхтичей Речи Посполитой, занимавших эти места, и Малороссию Гоголя…

Наталья достала из пакета, лежащего в сумке, пучок редиски, которую она заранее вымыла под упругой холодной струей воды у колонки, расположенной на краю «привоза». Соль, черный хлеб, два граненых стакана она извлекла из своего цветастого пакета.

– Не могу пить вино из одноразовых бумажных стаканчиков, – словно извиняясь, сказала она. – Поэтому и купила стеклянные. По шесть копеек за штуку, – добавила она.

Аккуратно разложив на своем ставшем теперь пустым пакете нехитрую снедь, она весело скомандовала:

– Наливай! Только хлеб ломать придется. Ножа нет…

Мы заворачивали редиску в ее же листья, макали в насыпанную горкой соль и, сделав по нескольку глотков вина, хрустели потом ею, отщипывая от еще теплой буханки ароматный хлеб и снова запивая все вином.

– Ну что? Еще по стаканчику или домой? – спросила Наталья, когда мы неспешно допили вино.

Уходить никуда не хотелось. Так было хорошо, нежарко у пруда. Да еще дуб загадочно шептал о чем-то своей кроной. Жаль, что мы не понимали его языка. Ведь ему наверняка было о чем рассказать из минувших за время его жизни столетий…

– Давай еще немного посидим, – не сразу ответил я. – Здесь так хорошо… И вино, и редиска – такие вкусные…

– Ты еще борща моего не пробовал!

– Надеюсь, что попробую.

– Конечно. И не раз, – беспечно отозвалась Наталья, как будто стопроцентно веря в то, что нам предстоит долгая и обязательно счастливая совместная жизнь. – А давай еще по стаканчику, – махнула она рукой. – Думаю, не повредит. За все хорошее!

Я налил в стаканы вино. И Наталья вдруг ни с того ни с сего весело рассмеялась.

– Наверное, со стороны мы похожи на двух алкашей…

– Вряд ли, – усомнился я и рассмеялся вслед за ней, почувствовав вдруг такую полноту и радость жизни, которых, казалось, раньше никогда и не знавал…