Старая столица

ЦВЕТА ОСЕНИ

Одним из сохранившихся по сей день свидетельств «просветительской деятельности» в годы Мэйдзи был трамвай, который курсировал на линии Китано. И вот наконец решили снять с линии этот старейший в Японии трамвай.

Тысячелетняя столица очень уж быстро перенимала кое-что у Запада. У жителей Киото есть такое в характере.

Но облик старой столицы проявлялся, может быть, и в том, что по сей день по ее улицам бегал этот старенький трамвай, прозванный «Динь-динь». Трамвайчик был настолько маленький и тесный, что пассажиры на соседних скамейках упирались друг в друга коленками.

Когда было решено трамвай отправить на покой, жителями Киото овладели ностальгические чувства, и, чтобы как-то отметить расставание, его украсили искусственными цветами и назвали «памятным трамваем». В последние рейсы на трамвае отправлялись жители Киото, одетые по моде далекой эпохи Мэйдзи. Так это событие превратили в своеобразный праздник, о котором было оповещено все население города.

Несколько дней старый трамвай курсировал на линии Китано, переполненный праздной публикой. Дело было в июле, и многие ехали, раскрыв зонтики от солнца.

В Токио сейчас редко встретишь человека, который пользовался бы зонтом от солнца. Правда, считается, что в Киото летнее солнце жарче, чем в Токио.

Садясь в «памятный трамвай» у вокзала Киото, Такитиро обратил внимание на женщину средних лет, которая скромно занимала место на последней скамейке и с улыбкой поглядывала на него. Такитиро родился еще в годы Мэйдзи и с полным правом мог ехать на этом трамвае.

— А ты почему здесь оказалась? — спросил он, стараясь подавить смущение.

— Я ведь появилась на свет вскоре после Мэйдзи. К тому же всегда пользовалась линией Китано.

— Вот оно что…

— «Вот оно что», «вот оно что»… Бесчувственный вы человек! Вспомнили меня наконец?

— С тобой премиленькая девочка. Где прятала ее до сих пор?

— Нигде не прятала. Вам должно быть известно — это не мой ребенок.

— Откуда мне знать. Женщины — они такие…

— Откуда вы это взяли! Это вас, мужчин, всегда тянет на клубничку.

Лицо у девочки матово-белое. Она и впрямь очаровательна. На вид лет четырнадцать — пятнадцать. На ней было летнее кимоно, подпоясанное узким красным поясом. Ее смущали взгляды Такитиро, и она, потупившись, тихо сидела рядом с женщиной, не решаясь поднять глаза.

Такитиро легонько дернул женщину за рукав и подмигнул.

— Тий-тян, пересядь сюда, между нами, — сказала она. Некоторое время все трое молчали. Потом женщина, перегнувшись через голову девочки, шепнула Такитиро на ухо:

— Хочу отдать ее в Гионскую школу танцев — пусть учится.

— Кто ее мать?

— Одна знакомая из соседнего с нашим чайного домика.

— Угу.

— Некоторые считают, что это наш с вами ребенок, — едва слышно шепнула она.

— Не может быть!

Женщина была хозяйкой чайного домика в Верхнем квартале семи заведений.

— Если девочка вам так понравилась, может, проводите нас к храму Китано поклониться богу Тэндзину?

Такитиро понимал, что она шутит, но все же спросил у девочки:

— Тебе сколько лет?

— Перешла в первый класс средней школы.

— Так, — пробормотал Такитиро, разглядывая девочку. — На том свете или на этом, когда рожусь заново, прошу…

Туманный намек Такитиро тем не менее был, по-видимому, понят. Недаром девочка появилась на свет в «веселом» квартале.

— Почему я должен следовать за вами к Тэндзину, влекомый этой малюткой? Она воплотилась в бога Тэндзина, что ли? — пошутил Такитиро.

— Вы угадали.

— Но ведь Тэндзин — мужчина!

— А он тем временем переродился в женщину, — парировала она. — И если девочка переродилась в мужчину, а вы имеете на нее виды, такая любовь не доведет до добра, сошлют куда подальше.

Такитиро прыснул.

— Ну, а с женщинами можно?

— Отчего же нельзя? Но я-то знаю: вам только красотки по вкусу.

— Это верно.

Девочка была бесспорно красива. Коротко подстриженные черные волосы матово блестели, глаза с двойной складкой век были прекрасны…

— Она одна у матери? — спросил Такитиро.

— Нет, у нее две старшие сестры. Самая старшая весной будущего года оканчивает среднюю школу. Потом, может быть, пойдет в танцовщицы.

— Так же красива?

— Они похожи, но старшая сестра уступает ей в красоте.

В Верхнем квартале семи заведений скоро не останется ни одной танцовщицы. Да и откуда им взяться? Теперь запрещено девушкам идти в танцовщицы до окончания средней школы.

Название «Верхний квартал семи заведений», по-видимому, восходит к тому времени, когда в этом районе было всего семь чайных домиков. Кто-то сказал Такитиро, что теперь их больше двадцати, но старое название сохранилось. В свое время, правда не столь уже отдаленное, Такитиро частенько наведывался туда в компании владельцев ткацких мастерских из Нисидзина и своих постоянных покупателей из провинции. В его памяти невольно всплывали женщины, с которыми он развлекался в ту пору. Тогда дела его лавки еще шли в гору.

— А ты любопытная, раз села в этот трамвай, — сказал Такитиро, обращаясь к женщине.

— Сожаление о безвозвратно ушедшем прошлом, наверное, самое главное в человеке. Мы никогда не забываем о наших давнишних гостях — такая уж наша профессия… — промолвила хозяйка чайного домика. — Вот и сегодня я провожала на вокзал одного из гостей, а на обратном пути воспользовалась этим трамваем. А то, что вы едете в «памятном трамвае», да к тому же один, — действительно странно.

— Ничего особенного, просто захотелось прокатиться. — Такитиро задумчиво, склонил голову. — Тому виной, может быть, приятные воспоминания о прошлом и печальные мысли о сегодняшнем дне.

— В ваши ли годы печалиться? Поедемте с нами, хоть поглядите на симпатичных молоденьких гейш.

Такитиро и сам склонялся к тому, чтобы посетить Верхний квартал семи заведений.

В храме Китано хозяйка чайного домика сразу направилась к статуе Тэндзина, и Такитиро ничего не оставалось, как последовать за ней. Молилась она долго и самозабвенно. Девочка молча склонила голову перед божеством.

— Тий-тян, простись с господином, — сказала женщина, закончив молитву.

— Ага.

— Возвращайся домой, Тий-тян.

— Спасибо вам. — Девочка поклонилась и пошла. По мере того как она удалялась, ее походка становилась все более похожей на походку обычной школьницы.

— Кажется, девчонка пришлась вам по душе. Через два-три года мы ее пустим в дело. Не теряйте надежды… К тому времени она станет настоящей красавицей.

Такитиро промолчал. Уж если он здесь, неплохо бы прогуляться по обширному саду святилища, подумал он. Но было слишком жарко.

— Пожалуй, зайду к тебе передохнуть. Устал что-то.

— Буду рада., буду очень рада. Когда они подошли к старенькому чайному домику, хозяйка поклонилась и сказала, как положено:

— Добро пожаловать, давненько вы не изволили посещать наше заведение, хотя слухи о вас доходили и до нашего скромного чайного домика.

— Хочу отдохнуть, прикажи принести подушки. И еще: пришли кого-нибудь поболтать — попокладистей! Только не из прежних знакомых.

Он стал уже задремывать, когда появилась молодая гейша. Она молча присела у изголовья, не решаясь нарушить тишину: гость был незнакомый и, судя по всему, с претензиями. Такитиро лежал тихо, не желая первым начать разговор. Чтобы привлечь внимание гостя, расшевелить его, гейша стала рассказывать, что работает здесь два года, что из всех гостей, какие у нее перебывали, ей понравились сорок семь.

— Столько же, сколько в пьесе о сорока семи самураях[49]. Среди них были и сорока-, и пятидесятилетние. Сама теперь удивляюсь. Надо мной даже подтрунивают: мол, как это можно стольких любить без взаимности?

Такитиро окончательно проснулся.

— А теперь?.. — спросил он.

— Теперь остался только один. В комнату вошла хозяйка.

Гейше не больше двадцати, неужели она и вправду запомнила эту цифру «сорок семь», — ведь связи с гостями столь мимолетны, подумал Такитиро.

Тем временем гейша рассказала, как на третий день ее работы в заведении один малосимпатичный гость попросил проводить его в туалет и по пути стал грубо ее целовать. Она так разозлилась, что укусила его за язык.

— До крови? — спросил Такитиро.

— Да, кровь ручьем полилась. Гость разбушевался, потребовал денег на лечение. Я расплакалась. В общем, шум поднялся невообразимый. Гостя с трудом выпроводили. Теперь я даже имени его не помню.

— Так-так, — произнес Такитиро, разглядывая гейшу и представляя, как эта тоненькая, с покатыми плечами киотоская красавица впилась гостю в язык. В ту пору ей, наверное, было лет восемнадцать, не более.

— Ну-ка покажи зубы, — приказал Такитиро.

— Зубы? Мои зубы?! Разве вы их не видели, пока я говорила?

— Как следует покажи.

— Зачем? Это неприлично, — захихикала гейша. — Увольте, господин, ваши слова лишили меня дара речи.

Зубы гейши были мелкие и очень белые.

— Наверное, обломала зубы — пришлось вставлять новые? — пошутил Такитиро.

— Вот уж нет! Язык-то мягкий. Ой, что я говорю — это все вы виноваты, — воскликнула гейша и смущенно спряталась за спину хозяйки.

Поболтав с хозяйкой, Такитиро сказал:

— Уж раз я оказался в этих местах, не заглянуть ли и к Накадзато?

— И правда! Госпожа Накадзато будет рада принять такого гостя. Позвольте проводить вас. — Хозяйка вышла из комнаты. Наверное, слегка подкраситься перед зеркалом.

Внешне чайный домик Накадзато не претерпел особых перемен, но комната, где принимали гостей, была заново переоборудована и обставлена.

К их компании присоединилась еще одна гейша, и Такитиро пробыл у Накадзато до позднего вечера…

Когда Хидэо постучал в двери лавки, Такитиро еще не вернулся. Юноша сказал, что хотел бы повидать Тиэко, и та вышла к нему.

— Я принес обещанный эскиз. Помните, в праздник Гион говорил, что нарисую… — пробормотал Хидэо.

— Тиэко, — окликнула ее Сигэ, — пригласи гостя в дом.

— Сейчас.

Тиэко провела его в комнату, выходившую в сад. Хидэо развернул эскизы. Их было два. На одном — узор из цветов и листьев хризантемы. Форма листьев была изрядно стилизована, и не сразу можно было догадаться, что там изображено. На втором эскизе — красные кленовые листья.

— Чудесно! — воскликнула Тиэко, не в силах оторвать взгляд от эскизов.

— Я безмерно счастлив, что вам понравилось, — сказал Хидэо. — Какой из рисунков вам более по душе?

— Какой же выбрать? Пояс с хризантемами можно носить круглый год…

— В таком случае позвольте выткать пояс по этому рисунку?

Тиэко потупилась, лицо ее погрустнело.

— Оба рисунка хороши… — сказала она нерешительно. — А вы не могли бы выткать на поясе горы, поросшие криптомериями и красными соснами?

— Пояс с горами, поросшими криптомериями и красными соснами? Трудновато, но я подумаю. — Юноша с недоумением поглядел на Тиэко.

— Прошу прощения за мое своеволие, господин Хидэо.

— Почему, собственно, вы должны просить прощения?..

— Дело в том… — Тиэко запнулась, — дело в том, что тогда вечером в канун праздника Гион вы пообещали выткать пояс не мне. Вы приняли за меня другую.