Ночной сторож

— Из Богатова.

— А я думала, ты уже вернулась! У нас все хорошо, Машенька, дедушка кормит Маринку на кухне! Погоди!.. Маринка, хочешь с мамой поговорить? Мариночка!

— У меня только три монеты,— предупредила Маша.

— Маринка, ну!.. Не хочет! Привет тебе передает! Дед забрал ее из садика, на ужин кашку рисовую сварил, ты ж знаешь, как он ее кормит! Я на это смотреть не могу, ухожу из кухни! По-моему, лучше недокормить, чем перекормить! Весь рот ей перемажет, фу, и только зря мучает ребенка! Дали вот ей посмотреть «Спокойной ночи, малыши»…

Загорелась надпись на таксофоне, Маша сказала:

— Осталось тридцать секунд, бабушка.

— Все нормально у нас, Машенька, не волнуйся,— заторопилась бабушка.— У нас тут гости, чай пьем, скоро начнем укладывать Мариночку, дед ей ножки вымоет перед сном… Может быть, искупать ее, как ты думаешь?

Автомат отключился, Маша не стала разменивать монеты, чтобы ответить на вопрос.

Было еще светло, но фонари уже зажгли, и они висели сине-белыми застывшими каплями в молочном небе. Пустой и тихой показалась площадь, деревья в сквере на другой стороне сгустились в единую темную массу, пахло флоксами, становилось прохладно. Странное чувство для человека, родившегося в крупном городе: приезжая в такие вот маленькие города, чувствуешь, будто возвращаешься домой.

В небольшом ресторане вкусно пахло пряным жареным мясом, табаком и вином. В дальнем углу стояла радиола, сладко и молитвенно звучал на грампластинке ансамбль теноров, заглушаемый ресторанным гулом. Маша выбрала столик поближе к двери и села к ней лицом, чтобы не проглядеть Колю.

За соседним столиком пили водку мужчины.

Они громко спорили, и кто-то из них — лучше было не смотреть в их сторону, чтобы не показать, что слышишь сквернословие,— судя по голосу, молодой парень, пытался, явно имея в виду соседство, унять приятелей: «Кончайте ругаться, женщины здесь, кончай же, ну ё-моё, кончайте, ребята». Напротив сидел за отдельным столиком парень лет двадцати в шелковой рубашке и ярком галстуке, без пиджака. Откинувшись на спинку кресла, он время от времени лениво отхлебывал из фужера белое вино и беспрерывно курил. Движения его были неестественно замедленны и представляли для него какую-то самостоятельную ценность. То ли он ждал кого-нибудь, то ли проводил так время.

Заказала два салата, шашлык, бутылку минеральной воды, сыр, два пирожных и кофе. Заказала бы больше, но постеснялась. И вина бы выпила сейчас, если бы не боялась привлечь внимание. Деньги были. Ей сказали, что в маленьких городках можно иногда наткнуться на хорошие вещи, и она взяла с собой деньги на пальто для Маринки, а сегодня решила ничего не жалеть.

— …один рейс в «Светлый путь»,— говорили рядом,— и тонно-километры будут и леваков прихвачу, а что завод? Он мне…

— Ему ж кого-то надо на завод посылать.

— А пусть они…

— Кончай,— вставлял кто-то по инерции, механически, без веры в успех своей культурной миссии.

— …тоже хорошо. Со стороны смотреть, и то стыдно. Видали, как он сегодня вокруг нас вертелся? И так каждую получку. А тут ведь высшее образование. Ты образование свое уважай!

— Образование…

— Кончай-ай.

— Не хватает тебе на бутылку, так выкинь к матери диплом, садись за баранку.

Хотелось, чтобы тот, о ком не совсем понятно говорили водители, оказался не механиком. Он понравился чем-то. Наверно, тем, что выглядел измотанным и занятым. Некоторым это идет.

Принесли ужин, все сразу, даже кофе, ну да не скандалить же, наверно, не ей первой так. Водители и одинокий парень посмотрели, что ей принесли, хорошо, что не заказала два шашлыка.

— Извините, девушка, что мы тут… громко…— сказали за соседним столиком.

Этот Коля все-таки негодяй, она слишком устала, чтобы разговаривать с подвыпившей компанией. Появился он, когда она доедала пирожные, сказал обиженно:

— Где ты ходишь? Договорились же ждать друг друга.

Он немного воротил лицо в сторону, будто шея вывихнута.

— Вы меня искали? — сказала она.— Где же вы меня искали?

— Вы устроились в гостинице? — спросил он все с тем же странным поворотом шеи, но уже возвращаясь к «вы».

— Как? — спросила она.

— Нигде нет мест. Бегал до сих пор, понимаешь.

— Так вы еще не обедали?

— Я у одного знакомого устроился. Вы поговорите с администраторшей, когда женщина просит, это, все-таки, не то, что мужчина… Не оставит же она вас без постели.

— У вас шея болит? — спросила она.

— Что? — повернулся он, не расслышав, и она почувствовала запах спиртного, так что вопрос отпал сам собой, но она повторила:

— Мне показалось, что у вас шея болит.

— Да, шея… Ну что, Шубина, значит, отдыхаем, утром на базе встретимся.

— Я проверила сегодня путевые листы,— сказала она.

— Да?.. Ну, завтра поговорим… Меня тут человек ждет на улице.

— До завтра,— сказала она. Не швырять же было в него последнее пирожное с кремом, сама виновата, понадеялась, на автобазе уж как-нибудь, да устроили бы.

Великолепный Колин оптимизм не подтвердился, места в гостинице не оказалось. Села в кресло назло всему свету, решила всю ночь так сидеть, все равно ничего другого не оставалось.

Ей бы и сидеть всю ночь, воспитывать в себе покорность судьбе и умение довольствоваться малым, но почему-то на этом пути смирения ей всегда что-нибудь мешает, появились в холле знакомые лица, заводские парни. «Слушай, это не дочь Шубина там сидит?» — «Смотри ты, Маша!» — самовоспитание пришлось отложить, тем более что если до двадцати шести лет не воспитала себя, вряд ли можно надеяться на сенсационные результаты, да и вообще, сколько себя ни воспитывай, все равно это будет ничтожно мало по сравнению с тем, что требуется.

Их было четверо, уже неделю они налаживали здесь рессорное производство — филиал автозаводского объединения. Через полчала появился отдельный номер с душем за два пятьдесят в сутки, и пока дежурная меняла в нем постель и вытряхивала пепельницы, «уплотненные» ребята устроили в честь дамы прием с легкой закуской, и сон как рукой сняло.

Они обрадовались понимающему слушателю, они скучали здесь, и было интересно их слушать. Если ты занимаешься техникой хоть несколько лет, она въедается в мозг, как въедается в руки ее смазка. Скоро, забыв про гостью, они стали спорить друг с другом, и ей не хотелось уходить, но именно поэтому она. поднялась со стула и сказала, будто сморенная дремотой:

— Кажется, я уже отключилась.

Неожиданно для нее это задело одного из них, главного металлурга Рокеева, и он сказал самому шумному:

— Саня, на пять децибелл потише.

Саня, шумящий по поводу того, что техника, мол, это самое точное человеческое зеркало, и бить надо не по зеркалу, а по мозгам, возразил:

— Я специально, чтобы она не заснула.

— Это надо делать иначе,—сказал Рокеев, что можно было бы принять и за дерзость, но, кажется, ничего дурного он в виду не имел.

А спать ей вовсе не хотелось, она приняла душ в своем номере и долго потом вертелась на широкой кровати, жалея, что ушла от ребят, досадуя на себя, есть за ней такой грех: не упустит случая подосадовать на себя, хоть в общем-то, трудно сказать, в чем она виновата, она отчего-то не любит себя, но ведь известно, на нее не угодишь, есть люди получше, которых она тоже не любит.

Этот Рокеев заметно огорчился, когда она поднялась. Всегда, когда они встречаются на заводе, их взгляды сталкиваются, бегают друг от друга и снова сталкиваются, и им обоим всегда неловко. Будь это любовь — другое, говорят, дело, а то ведь так, суета и томление духа, не больше.

Отсутствие тонизирующих впечатлений.

Почти всегда ей никто не нужен. Она любит свою квартиру в золотисто-коричневой гамме. В прихожей висит большое зеркало и старая репродукция Поленова, подаренная папой. В комнате золотистые стены и пушистый золотистый ковер, он — самое главное, на нем они валяются с Маринкой, читают, играют в куклы, смотрят телевизор — «Спокойной ночи, малыши» или «В мире животных». Одну стену закрывает так называемая секция под орех, там все их с Маринкой приданое, все наряды и утварь. Две другие стены — сплошь окно и вход на лоджию, а третья стена любимая, там их тахта и тумба для постели, на которой стоят лампа-ночник, будильник и транзистор. Есть еще два кресла, маленький телевизор, а в угол задвинута штука, которая называется стол-книга. Над тахтой висят книжные полочки, можно лежа дотянуться до них рукой. Когда Маринка затихает, хорошо дотянуться наугад до любого томика,— что бог пошлет,— и читать перед сном, длить в себе целых два желания: желание читать и желание спать, и когда глаза сами закроются, щелкнуть выключателем и не заметить, что уже спишь…

Утром проспала. Соседи, как она просила накануне, уезжая на свой филиал, стучали в дверь, она откликнулась и снова заснула, нет рядом Маринки, нет и чувства ответственности, не позавтракала, приехала на автобазу уже в девять часов. Колю не нашла, видно, не дождался ее, занялся делом. Встретился механик:

— Как с гостиницей устроились?

— Всю ночь просидела в кресле,— сказала она. Если было и не так, то не его заслуга.

— О,— сказал он,— значит, вы сегодня злые.

— Я посмотрела путевые листы,— сказала она.— Нарушаете инструкцию по эксплуатации.

— Как? — спросил он.

— А так.

— Что нарушаем?

— А вы читайте инструкцию, тогда будете знать, что.

— Я ее читал,— сказал он.

— Еще раз почитайте.

Она не собиралась изображать перед ним Колю, как-то сам собой получился такой тон. Вдвоем с механиком пошли смотреть путевые листы, нашла и показала: два дня возили по двенадцать тонн, механик сказал:

— Это ж явная приписка! Посмотрите наименование груза: ГКС, горизонтальное конвейерное сушило, это ж слабенький каркасик, и двух тонн не будет!

— Что же это, опечатка? — спросила она, разочаровываясь.

— Не опечатка, приписка. Невыгодный груз, вот и написали двенадцать тонн, чтобы можно было заплатить шоферу. Можем поехать на завод, посмотрите это ГКС.

Она поверила на слово. Где этот Коля? В конце концов ее дело — осмотреть машину, все остальное — его работа.

— Ладно,— сказала она.— Мое дело осмотреть машину.

— Где ж ваше начальство? — спросил механик.

— Задерживается.

— Тоже в кресле ночевал?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Сомневаюсь,— сказал механик.

Она сказала:

— Не будем строить предположения.

— Насчет путевых листов, сами понимаете,— печально сказал механик.— Непорядок, конечно, но без приписок, сами понимаете, никак.

Путевые листы его всерьез расстроили, став небезгрешным, он добрел на глазах.

— Гостиницу мы вам организуем,— сказал он.—Безобразие получается.

Ну вот, уже и гостиница.

— Жаль, что эта идея не пришла вам в голову вчера,— сказала она.— Сегодня я уж как-нибудь сама.

Он начал рассказывать, какая у него нелегкая работа. Как трудно с водителями, как трудно с главным и как трудно со слесарями. Она не сердилась на него, но для пользы дела изображала холодность, спросила: