Ночной сторож

— Когда ж машина будет?

— Часа через два ждем, да что вы на машине увидите? Трещина есть трещина.

— Значит, через два часа я буду здесь,— сказала она.— Пойду ваш базар и магазин посмотрю.

— Огурцы у нас хорошие,— сказал механик.— Для засола лучше не найти.

Ну вот, уже и огурцы.

Серое и зеленое, любимая ее погода, она не терпит жару, она пошла пешком, серые облака на сером небе, в переулке близко блеснуло озерцо, пахнуло болотом и навозом, на вытоптанном плоском берегу гоготали гуси, конечно, если здесь живешь, быстро к этому привыкаешь и все колдовство кончается, а фиктивные путевые листы остаются, но все-таки здесь тихо. Может быть, ей не тонизирующее нужно, а тишина? Маринка босиком по лужам — абсурд.

Позавтракала в столовой сметаной и чаем, пошла по базару, он пропылен, выбита машинами земля, кое-где под пылью и асфальт имеется, и пробивается трава. Площадь большая, зеленые ларьки окружают два крытых торговых ряда и глухими задними стенами смотрят на дома. Тут метизы, галантерея, обои, краски и, конечно, то, что нужно, детская одежда, закрыто на переучет, поперек двери кованый засов и в проушине замок величиной с дыню. Купила несколько ранних кислых яблок, помыла у водопроводной колонки и положила в сумочку. Обратным путем снова увидела в конце боковой улочки озерцо, пошла к нему, за последними заборами берег в коровьих лепешках, ковыляют навстречу гуси, совсем низко по серому небу, как космы дыма, тянутся облака, зеленое и серое мешаются в воде и над водой, она пошла вдоль заборов среди лопухов и крапивы, потом по тропке, огибающей озеро, к ручью, к чистой воде, но в конце тропинки стояли три коренастые женщины, глядели на нее, идти мимо них не хотелось, повернула назад.

Машина уже была на месте, стояла перед боксом, это была модификация бортовой машины с металлическим кузовом. Механик сказал:

— Начальник ваш уже смотрел. Тоже будете смотреть?

— Вроде для этого меня посылали,— сказала она.— Халатика у вас не найдется?

Он ушел, она оглядела раму со всех сторон, нигде никаких вмятин и царапин, следов удара не видно, внимательно осмотрела передний бампер и задний борт, не похоже, что машина побывала в аварии, не похоже, чтобы на ней что-нибудь заменяли, неужели же трещина — заводской дефект, это, конечно, возможно, но тут она заметила кронштейн, приваренный к раме напротив третьей поперечины, что-то она такого кронштейна не помнит, пригляделась: так и есть, самодельный. Механик вернулся с халатом, сорвал с него ярлычок, показывая: новый, из кладовой, не бойтесь надеть, она положила сумочку в кабину, натянула халат, размером он на крупного мужчину, подвернула рукава, полезла на спине под машину. Трещина на третьей поперечине была еле заметна.

— Как вы ее ухитрились разглядеть? — спросила она из-под машины.— Сто лет еще можно было ездить,

— Начальник ваш говорит, надо отправлять на завод на исследование,— сказал механик.

Она выползла, перебирая ногами, он стоит рядом, не сообразит отвернуться. Держа перед собой замасленные руки, она сказала:

— Что тут исследовать, причина ясна. Вы зачем этот кронштейн приварили?

— Специфический груз…— стал объяснять механик смысл рационализации.

— Кто вам это разрешил? Термические напряжения при его приварке и явились причиной трещины. Если в другой раз надумаете переделывать конструкцию, пока машина на гарантии, советую запрашивать наше согласие.

Он наконец протянул ей какую-то тряпку, она вытерла руки.

— Мы отвечаем за нашу машину, а не за вашу самодеятельность, давайте составлять акт.

Время шло. Она отмыла руки в туалете, привела себя в порядок, чтоб он пропал, этот Коля, он, видно, намерен тут неделю проторчать. Главный инженер пригласил ее к себе. Сидел механик и еще кто-то. Этот кто-то пенсионного возраста, видимо, бывший шофер, что называется практик, явно был изобретателем кронштейна и горячо доказывал, что приваривал кронштейн он сам и никак это не может быть причиной трещины, и долго рассказывал, изображая руками, как он варил, и похоже было, что он не врет. Она дала увлечь себя в спор, о чем потом вспоминала со стыдом, так как разговор сразу принял не то направление, какое нужно, потому что вина автобазы была бесспорной. Главный инженер казался глуховатым, говорил медленно и невнятно, словно каждое сказанное слово отдавалось болью в голове. Время от времени без видимых причин он поворачивал голову в сторону окна и долго сидел так. Начали писать черновик акта. Так долго отыскивалось каждое слово, такая задумчивость появилась на всех лицах, что не хватало никакого терпения, она извелась. Наверно, дел у них было гораздо больше, чем у нее, она, в сущности, никуда не спешила, но она не могла выносить эту медлительность. Обычная ее беда: если собеседник молчит, говорить за двоих. Начала подсказывать, хоть ей нужно было спокойно развалиться в кресле и смотреть в окно. Полчаса описывали трещину. Дошли до причин, погрузились в нирвану. Она уже всерьез злилась: ведь не высидят же ничего, раз самовольно изменили конструкцию, то и рассуждать не о чем. Нет же, все сидели, предлагали нелепые формулировки, она отвергала, нервничала, а они оставались спокойны. Она сама диктовала: «Причиной трещины являются термические напряжения при сварке…» — «Как вы… предлагаете?» — «Ну господи, я уже несколько раз говорила: термические напряжения при…» — «Но… это…» — «Хорошо, не хотите «являются», пишите «могут явиться причиной», мне все равно, ведь изменение конструкции вы не можете отрицать, значит, рекламацию вам не удовлетворят!» Молчат. Думают. Она опять первая не выдерживает: «Да пишите же, что хотите, лишь бы было указано, что самовольно изменили конструкцию!» — «А что, если…» — начинает механик и замолкает. Они сидели час, ей казалось, что это она отрывает их от дела, она старалась соглашаться где только возможно, и на черновике у механика получалась явная несуразица, ясный вначале вопрос запутывался, и когда появился наконец Коля и по его требованию механик прочитал свое сочинение вслух, Коля сказал:

— Что за чепуха! Мария Борисовна, вы слышали? Получается, что они навешивают на нас рекламацию!

Со вчерашнего дня он заметно изменился: лицо оплыло, кожа стала серой, нездоровой, а руки он старался упереть во что-нибудь, чтобы они не дрожали. Она покраснела и сказала:

— Почему же, так не получается.

Главный инженер поднялся с неожиданным раздражением:

— Черт-те что, над одной бумагой два часа сидим.

Она же, оказывается, и виновата, кругом виновата, Коля держится ее спасителем, а он-то и кронштейна самодельного не заметил, называется, осматривал машину, и она же еще их всех задерживает!

— Мария Борисовна, вы посмотрели вчера путевые листы? Я вас просил.— Коля прямо на глазах принимал форму большого начальника.

— В двух листах записан груз в двенадцать тонн,— сказала она так, будто сама нарушила инструкцию.

— Почему это не отметили?

— Да двенадцать тонн написали, чтобы шофер заработал, там и двух тонн не было,— сказал механик страдальчески.

— Этого я не знаю,— сказал Коля.— Я верю путевому листу, официальному документу. А если в нем приписка, то дайте мне справку из ОБХСС, что вашим документам верить нельзя.

Изобретатель хохотнул тенорком. Он был рад, что его кронштейн оставили в покое.

— Возьмите новый лист бумаги,— сказал Коля.— Я продиктую.

Он изображал усталость: даже такой пустяк никому нельзя доверить.

— Кстати, о каком кронштейне тут была речь?

Она рассказала. Коля повернулся к главному инженеру и развел руками: мол, вы даже меня, видавшего виды человека, и то удивили. Главный инженер зашевелил бумагами на столе.

— За что водителя перевели в слесари? — сказал Коля,— и не стыдно было нас вызывать? Двух инженеров оторвали от работы, командировочные,— думаете, это заводу бесплатно? Если каждая автобаза… Вы нам еще за свой счет оплатите командировку!

— Что ж это вы так, товарищи заводчане,— с вымученной улыбкой сказал главный инженер.— Вроде мы вас ничем не обидели…

— Мария Борисовна, кстати, вы устроились с гостиницей? — спросил Коля.

— Устроилась.

— А я, представьте, так я не сумел, да.

- Кажется, я здесь не нужна? — спросила она.— Отпечатаете акт на машинке, я подпишу.

— Вы далеко, Мария Борисовна? — сказал Коля.— Я бы попросил вас задержаться еще на три минуты. Вы поможете мне сформулировать о кронштейне.

Она и забыла, что этот инженер из неграмотных.

Прежде чем диктовать, Коля задумался на секунду и сказал:

— Достаточно одного кронштейна. Про путевые листы можно ж не писать в акте. Или как? Будем писать?

— Товарищ волк лучше знает, кого ему первого кушать,— ответил механик.

— Николай Сергеевич, мы же не в первый и не в последний раз встречаемся,— сказал главный.

Они написали все бумаги, отметили командировочные, и был уже конец дня. Коля задержался в кабинете главного инженера, механик проводил Машу почти до ворот. Он опять меланхолично ругал начальство, ругал приписки и говорил, что ему не с кем работать.

— Ваш завод — величина,— говорил он, как будто из-за размеров завода не приняли рекламацию.— Культура производства, техническая революция… Вам вот, к примеру, сколько платят?

— Сто двадцать рублей,— сказала она.

— Вот видите. И премии, наверно.

— Бывают.

— Рублей сто сорок выходит в общем? Вот видите.

Она не стала уточнять, что она должна видеть. Пенсионер-изобретатель вертелся около, нетерпеливо ожидая, когда можно будет вступить в разговор. Он стал доказывать ей, что из-за сварки никак не могла треснуть рама, и снова стал объяснять, как он варил шов.

— Может быть, вы и правы,— сказала она. Появился Коля, все простились, пошли на остановку автобуса.

— Уговорили меня не требовать, чтобы командировка за их счет,— сказал Коля. Она не сомневалась, что его уговорят. Он пояснил: — Не в последний раз сюда приезжаю… Как я их?

— Где вы были весь день? — не выдержала она.

— Само ничего не делается.

— Кое-что делается.

— Проверил маршруты. По инструкции наши машины для дорог с твердым покрытием. Ну, тут у них нарушений нет.

— Как же вы проверяли маршруты? — Ей хотелось сбить с него самодовольство.

— Тут у них нарушений нет. Всюду асфальт. Я прямиком проехал по маршруту, не отклоняясь…

— Я могу представить, как их машины проезжают по залу ресторана, но не представляю, как они поднимаются по крыльцу.

Он осекся, некоторое время шел молча, сказал:

— А я думал, вы простая.

Она сказала:

— Вы автобусом? Я пойду пешком.

Отродясь она простой не была. Не сподобил господь.

— Погодите,— сказал он.— Зачем, не понимаю, капризничать? Вроде делить нам нечего, поработали мы хорошо, теперь можно по магазинам походить, отдохнуть, убытие я отметил завтрашним числом…

— Как завтрашним? Разве сегодня нет поезда?

— Есть ночной, но какой смысл ночь не спать, не понимаю. Поедем завтра в семь ноль две, в два часа будете дома.