Инклюз

К стене были приколоты кнопками фотографии с церемонии похорон. Оскар поначалу взглянул на них бегло, но вдруг стал всматриваться подробнее, выискивая себя. Наконец он нашел свой силуэт. Лицо нельзя было отчетливо рассмотреть.

Чуть привстав, музыкант нагнулся еще ближе к снимкам и стал всматриваться в лица других людей. На одной из фотографий Оскар разглядел Брайана и сразу безошибочно его узнал. В тот день, на похоронах прекрасной Эммы, скорбь заглушила весь мир, и он не вглядывался в лица. Теперь на общей фотографии музыкант присматривался к телосложению и чертам того, о ком столько слышал. При относительно худом теле он был довольно крепок. То ли падение солнечных лучей пересвечивало его виски, то ли редкая седина просматривалась в волосах – было непонятно. Брайан нагнулся к гробу. Музыкант в деталях мог рассмотреть, как он осторожно трогает витой локон у виска девушки.

Оскар опять сел на кровать, отвернувшись от стены, которая напоминала о трагичном событии. От бремени воспоминаний и чувств, он стал тереть голову, глаза, лицо. Не то трепет, не то ужас щекотал его нервы. Фотографий больше не надо было – в памяти ярко всплыли похороны той цветущей весной. Когда в гуще зеленых веток деревьев непрерывно поют птицы, когда все тянется вверх и ничто не напоминает о неизбежном увядании... Ничего, кроме открытого гроба и обступившей его публики.

Дверь резко захлопнулась от сквозняка. Это случилось так неожиданно и громко, что Оскар вздрогнул. Тяжелые мысли отступили, и он встал с кровати, взяв стопку принесенных нот. Он прошел к окну. В ушах еще стоял звук резко захлопнувшейся двери. Приблизившись к картонному домику для кукол, где Эмма пряталась, когда была еще маленькой девочкой, музыкант достал из кармана найденные в локомотиве ключи. Ему пришлось встать на четвереньки, чтобы протиснуться в картонный домик. Там он нашел игрушечный шкафчик с вполне себе настоящим навесным замком. В шкафчике была только записная книжка – дневник. На фронтальной обложке было наклеено фото маленькой девочки и щенка в ошейнике с надписью “Плуто”. Страницы дневника не идеально сходились по размеру, оставляя зазоры от различных вкладышей, открыток и фотографий.

Сидя на полу под окном у картонного домика, он перелистывал страницу за страницей и погружался в забавные записи ребенка.

На первые страницы дневника были занесены интересные наблюдения маленькой девочки. Рассказы о событиях в школе сменились короткими очерками о новом почтальоне-газетчике по имени Брайан. Она подробно описывала, что одежда на нем была большая, не по размеру. Весь он казался ей немного несуразным.

Она по-девичьи с восхищением перечисляла цветы в доме и на заднем дворе. Оскар удивлялся, как сильно было развито воображение девочки, описывающей их совершенно необычными эпитетами. У нее были погруженные в раздумья фиалки, невинные ромашки, восковые анютины глазки, послушные гладиолусы, пестрые акации, хризантемы с дурманящим запахом. У нее были также нестерпимо благоуханные цветы с тяжёлым ароматом. Некоторые отличались пышностью, другие были тощими. Холодные, изумительные и даже мясистые растения словно оживали.

Музыкант стал быстрее перелистывать страницы, скользя по оглавлениям и немного по основному тексту. Девочка расписывала поездку на кемпинговом трейлере по национальным паркам. Много было здесь и о юном газетчике. Страницы становились все более плотно исписанными, и порой текст заполнял всю поверхность листа сверху до низу мелким почерком. Далее пошли забавные подозрения, что, возможно, Брайан за ней ухаживает, возникшие первый раз после его загадочной фразы во время совместного запуска летучего змея на горе. Он обмолвился, что они должны вместе держать его как своего ребенка. На рыбалке он помогал ей удить. Оставив свои снасти и подойдя сзади, он словно обнимал ее со спины, в то время как его рука брала удочку поверх ее руки. Все симпатии, все догадки описывались искренне, как это делают дети, наивно полагая, что никто и никогда в жизни не прочитает их строки. На очередной странице она описывала как ее сильно взволновало, что однажды, когда родители были в саду, Брайан протянул ей руку и пригласил танцевать весь вечер, поскольку по телевизору показывали концерт симфонического оркестра.

Оскар перелистнул еще одну страницу, задержал взгляд на вклеенной фотографии стоящих рядом девочки и мальчика, одетого в форму почтальона. Между ними стоял желтый мопед. Видимо, снимок был сделан кем-то из родителей малышки, поскольку на фоне был виден их дом. Это было единственное фото юного Брайана, потому музыкант с любопытством его рассматривал. Когда-то он мог только представлять этих людей. Теперь всматривался в их лица. Как будто посмотрел фильм, основанный на реальных событиях, и на финальных титрах вглядывался в фотографии реальных людей, прототипов.

Пожалуй, время текло для него в этой комнате по другим законам. Он как будто забыл, для чего здесь оказался.

Пробегая глазами по рукописному тексту, он улавливал по коротким фразам лишь общее содержание. На очередной странице на него выпрыгнул объемный образ – три силуэта, семья – мама, папа и девочка стояли в полный рост, держась за руки. Это между страницами дневника была вклеена 3D открытка. Лица, вырезанные из фотографии, были наклеены на бумажные силуэты, и только голова мамы была вероломно согнута, чтобы не видно было лица. Оскар выровнял снимок. Лицо молодой Джоанны теперь улыбалось с фотографии, дополняя счастливую композицию. Музыкант аккуратно и медленно перелистнул страницу. Он следил, чтобы складывающиеся силуэты правильно легли между листов. Картонный изгиб шеи фигуры Джоанны скоро выровняется под прессом дневника и примет ровную форму, был уверен Оскар.

Перелистнув следующую страницу, он прочел:

Вместе с папой куда-то подевались все те бесконечные объятия, которыми он не давал мне покоя. Он никогда не говорил мне: “В другой раз” или “Я сейчас занят”. Достаточно было просто поспорить с мамой, как она, надувшись, снова уходила в депрессию. Может быть, ей тоже нужны эти объятия, но, как и я, она не может подойти первой и просто молча обнять. Я знаю, что я слишком взрослая для объятий с мягкими игрушками, но порой именно это меня успокаивает, когда я закрываюсь в своей комнате.

Может, было бы лучше, если б маме совсем не было до меня дела. Наоборот, она не дает мне жить своей жизнью, вечно все вынюхивает. Как только я разговариваю по телефону с подружкой, у нее находятся дела рядом со мной. Тогда она тихо копается как можно ближе, чтоб услышать все сказанное не только мной, но и на другом конце провода.

Дальше полстраницы было пропущено и ниже, уже другим цветом ручки оказалось продолжение:

Моей маме 14 лет. Не по возрасту, конечно, а по поведению. Когда ко мне приходит школьный друг, она садится рядом и слушает все наши разговоры. Куда деваются все ее вечные заботы по дому, от которых она к вечеру так устает? Почему бы ей не делать свои “мамины” дела и не оставить в покое меня с друзьями? Еще лучше ей завести своих друзей, а не общаться с моими.

Она начинает давать советы моим подружкам, садясь к нам на диван, оставляя меня сидеть за ее спиной. А еще, она даже может вызвать полицию, если ко мне приедет на машине мальчик из старших классов и будет ждать на параллельной парковке. Я не хочу четырнадцатилетнюю маму.

Несколько следующих страниц были вырваны из дневника, а новые записи были сделаны уже несколько изменившимся почерком. Скорее всего, к этому моменту девочка повзрослела:

Мама может уставиться на меня и подолгу бесцеремонно рассматривать, отложив все проигранные лотерейные билеты в сторону. Даже когда я читаю книгу по школьной программе, то не могу сконцентрироваться на ее содержании от такого «расстрела» в упор. Тогда я поднимаю глаза и они, безусловно, пересекаются с мамиными. “Ты такая красивая”, звучит все та же приторная фраза. А ведь мне известно, какая я “красивая”. Эти проклятые прыщи лезут как бамбук из моей кожи. Нет! – они лезут из моего сердца, раздирая его. Почему-то другим девочкам больше везет, и вокруг них постоянно вертятся мальчишки. Пускай мама не замечает моих прыщей, почему тогда от такой острой любви она не купит мне машину? Почти все мои ровесники уже сами водят, а я все еще наездница «большого банана» – желтого школьного автобуса? Конечно, никто не станет смеяться надо мной вслух, но мне хватило одного раза, когда девочка из средних классов спросила, почему я все еще езжу на школьном автобусе, если могу уже сесть за руль. Значит, это заметно. Я бы пошла на работу в любую из закусочных в центре Калистоги, чтоб купить свою машину и, наконец, почувствовать себя более независимой, но мама не разрешает. Говорит, что тогда моя учеба скатится вниз. Почему мы отдалились от единственной бабушки? Хотя, что она может поделать, находясь в доме для престарелых…

Наверное, маме кажется, что ей удалось изолировать меня от внешнего мира. О, как счастлива я была, когда три подряд теста на беременность дали отрицательные результаты. Она бы вызвала полицию. Нет, это бы ее просто убило.

Бумага хорошо поддавалась – страница рвалась равномерно. Стараясь не нарушить переплет, Оскар аккуратно вырвал клочки бумаги. Вырванную страницу он смял и положил в карман. Теперь, сидя в неуверенности, он пробежался еще раз по написанному на предыдущей странице о четырнадцатилетней маме и, в конечном счете, ее тоже вырвал.

Достигнув первой, не исписанной страницы, он положил дневник перед собой на пол и рядом с ним раскрыл принесенные ноты, в которые были вложены рукописные листы. Из нагрудного кармана пиджака он достал маленький тюбик клея и принялся вклеивать их на пустые страницы. Он делал это быстро, но последнюю еще раз перечитал:

“Сегодня, в мой день рождения, мама сказала, что это не она мне, а я дала ей жизнь. Я сделала ее счастливой и придала смысл ее существованию. Хожу и думаю над ее словами. У меня нет никого дороже мамы, и вместе с ней мы победим все в этом мире!”

Убедившись, что всё аккуратно склеилось, и листы не слипнутся, если их сложить, он достал еще одну самодельную 3D открытку, и стал осторожно вклеивать ее на пустую страницу. Проверяя качество проделанной работы, Оскар несколько раз закрывал и открывал разворот. Из новой вклеенной страницы при развороте выглядывали качели. На изображении катались счастливая мама и ее дочь.

Все это он провернул довольно быстро. Можно было возвращаться в подвал.

26. Кошмар Джоанны

___

Иль прошлое не тень? Так что же сны?

Создания ума? Ведь ум творит

И может даже заселить планеты

Созданьями, светлее всех живущих,

И дать им образ долговечней плоти.

Джордж Гордон Байрон

___

Сумерки мягко сгущались. Теплый воздух наполнялся усыпляющим запахом тихого вечера. И не было больше могучего дерева на холме. Не было Калистоги в долине холмов. Не было рези в глазах. На смену пришла одна сплошная сонная нега, незаметно вытеснив окружающую реальность. Через несколько секунд Джоанна ощутила высшее блаженство, всегда накатывающее в тот момент, когда организм вдруг проваливается в сон. В этот момент шея расслабилась, а голова рефлекторно опустилась на подушку из сложенных воедино рук.