Дочери Ламашту

Глава 16

Здание Городского суда на улице Абая , 44 не самое высокое в городе. Даже «Астана», наш торговый центр значительно выше и, уж конечно, ему далеко до Рейхстага. Но встречу мне назначили именно здесь и тот , кто ее назначил слишком долго меня ждет, чтобы я могла уйти отсюда просто так. Почему- то поднимаясь по винтовой пожарной лестнице на крышу . я думала о том орденоносце, что позволил себя убить одной из наших Берлинских сестер. У него хватило духу принести себя в жертву. Никто не знает, почему и ради кого он это сделал. Хотелось бы верить в романтическую историю между ним и лилиту, к примеру, или красивый жест: отрицание своей роли убийцы существ не повинных в том, что родились на свет такими. Но все это совсем не так.

Лилиту не может быть безвинной и вовсе не потому, что на счету каждой из нас сотни жертв и даже не потому, что мы не можем противостоять голоду. Мы позволяем ему, Голоду, а еще Культу, Спящей Матери , ее астральному Двойнику влиять на нашу жизнь. Мы смиряемся с тем, что нам навязывают и ,оправдывая себя, не пытаемся бороться за право решать свою Судьбу. В этом наша вина. То событие произошло в годы войны. Никто не знает, что пришлось пережить тому парню, сколько боли , страданий и потерь. Почему я вспомнила о нем сейчас? Он смог изменить все одним поступком. А что будет, если я принесу себя в жертву. Спрыгну с четвертого этажа? Лилиту – демон, который не умеет летать. Мы не бессмертны в отличии от тех, с кем я встречусь сегодня. Будет ли моя смерть напрасной?

Весна набирала обороты, и крадущееся на мягких лапах лето обещало быть таким же, как и всегда оно бывает в Южном Казахстане. Уже веяло сухим жаром, застывающим ближе к ночи, как в пропыленном, прошитом острыми иголками стекловаты помещении в ремонте. Щедро залитая зигзагами гудрона с застрявшими, словно мухи в клейкой ленте, частицами щебенки, крыша проминалась под ногами.Отсюда хорошо просматривалась небольшая часть города и озеро, перевернутым зеркалом упавшее в карьер. Кроме меня здесь пока никого не было. Им , в принципе, негде было спрятаться , да и незачем торопиться. Лахму и Лахаму могут позволить себе задержаться. Единственный путь сюда это лестница, если конечно они не собираются подлететь на вертолете, рискуя разбудить близлежащие дома гулом. Не буду придираться к их опозданию.

Скоро лето. Дневные часы задерживают дыхание, и до Летнего Солнцестояния поздний вечер радует глаз закатным румяным солнцем, лениво плывущим по небу. Свет затухает медленно. Уже мерцают первые фонари. А серое небо подернуто сумеречной дымкой. Чудесный вид! Ах! Если бы можно было любоваться им всю ночь при свете ярких звезд и сияющих огнями улиц, а потом встретить ранний рассвет. Сколько же всего мы упускаем из виду, бесконечно созерцая лишь себя глазами повернутыми внутрь. Вряд ли я смогу пробыть здесь до рассвета. Неужели последнее, что я увижу, перед тем как лишиться свободы будет этот вид с крыши здания Городского Суда и этот вечер.

Он не поднялся как я по лестнице и не воспользовался вертолетом, но воспарил над крышей подобно зловещему ангелу апокалипсиса, зависая в воздухе на фоне багровых лучей заката, стремясь произвести на меня ужасающее впечатление. Меньше всего сейчас я ожидала встретиться именно с ним. Зря я решила , что тот, кто назначил мне здесь встречу не умеет летать. Этот умеет многое и он опасен для меня не меньше чем Лахму и Лахаму со всей их свитой.

Чтобы напугать меня ,ему вовсе не нужно было летать над крышей, как вовлеченный в готскую культуру Карлесон в черной простыне призрака. Я и без этого боялась его до чертиков. Я всеми рецепторами восприятия ощущала его мрачную, темную, злобную энергию. Она ползла медленными вкрадчивыми струйками воздух а по моей коже и почувствовала ее я еще до того момента как его неотмирный облик предстал моим глазам. Первым неосознанным порывом было бежать, броситься с крыши вниз лишь бы очутиться подальше от Него. Я даже начала пятиться к противоположному от лестницы краю.Затем поняла, что подобно мне самой, в моменты, когда я питаюсь от жертвы, он внушает мне это чувство – панического страха. От понимания происходящего страх не уменьшился, но я хотя бы могла усилием воли заставлять себя стоять на месте. От напряжения у меня задрожали пальцы, сжимающиеся в кулак и, не смотря на тепло весеннего вечера, тело охватил озноб, а зубы принялись отбивать ровный, но раздражающий такт. Себбити очень медленно, с эффектом которого в кино добиваются , замедляя съемку, подплывал к краю крыши, не отводя от меня горящих темных глаз и отрезая мне путь к побегу.Все мои мысли, вопросы и претензии ,которые предназначались похитителю растаяли в моей голове. Остался только страх. Впрочем, они все равнопринадлежали Лахму и Лахаму. Да и пока мои зубы отбивали барабанную дробь, я все равно не смогла бы произнести не слова. Потому я сконцентрировала свое внимание лишь на том, чтобы преодолеть дикое желание с криком ужаса бежать отсюда.

Довольный произведенным впечатлением себбити, решил продолжать свое представление. Тысячелетнему демону вроде него тоже нужно как – то развлекаться, сеять мор и болезни иногда бывает утомительно.Я не могла видеть под его черным балахоном ног. Есть ли они у него вообще; но передвигаясь уже над поверхностью крыши, он решил ими не пользоваться и продолжал медленно левитировать. Все , что я думаю по поводу его демонстрации я постаралась вложить в кривую ухмылку на посиневших дрожащих губах. Не смогла сдержаться, хотя понимала ,что дразнить его не не стоит. Он все заметил и перестал влачить свои темные одежды над поверхностью крыши, остановившись. Под его просторной, цвета бездонного Хаоса одеждой, что-то происходило: какое-то шевеление в области горла. Казалось , что слабые руки пытаются что-то сделать с тканью изнутри. Я неотрывно следила за этим зрелищем. Не сказать, что вид трансформирующейся ткани меня удивлял. Но само действие загипнотизировало. Ткань расходилась. В области горла расширялась глубокая воронка темноты, будто раскрытая рана в пустом лишенном органов теле. Себбити то ли развязывал тесемки, то ли расстегивал крючки. Но готова поклясться, что иллюзия, будто его горло поглощает синие сумерки, была такой реальной. Я уже было понадеялась, что когда эта злополучная накидка полностью распахнется , я увижу только пустоту. Но ошиблась. В какой – то момент из-под нее показались руки – длинные, зеленовато серые, высохшие конечности старого трупа. Но только когда эти руки освободили местами еще покрытую пучками волосголову, я окончательно убедилась, что предо мной живой мертвец.

Когда-то эти волосы были очень светлыми , выцветшие темные глаза – голубыми. Я помню волевые скулы и белые брови, мягкий пушок на щеках не знающий бритвы. Теперь это все приобрело, оттенки синевы и гнилой зелени. Только взгляд оставался таким же, как и прежде высокомерным и ненавидящим до страсти и отчаяния. Когда-то давно, когда он был не только жив, но и молод , его тело было не пропорционально длинным ,узким в талии и широким в плечах , а белая кожа , кое –где покрытая подростковыми прыщами, отдавала ароматом рассыпанных в постели крошек имбирного печенья. Оно вызвало к жизни мой голод . Игнат! Моя первая жертва. Вот только теперь у меня в голове не укладывается, как труп Игната мог оказаться очень древним демоном, обретшим Бессмертие много тысяч лет назад.

- Я вижу! Ты меня узнаешь наглая шлюха?!

Страх отступал медленно. Но он все- таки уходил, словно тени ночных кошмаров ослепленные первыми лучами солнца. На смену ему из глубины души , вместе с воспоминанием о той самой первой и такой короткой охоте приходило чувство превосходства. Кем бы он ни стал сейчас, а однажды я его уже «поимела». Я не ощущала того самого запаха, что поманил меня когда-то. Он стоял предо мной голый и бледный, словно только что встал с анатомического стола в приемной морга. Но он больше не внушал мне страха. Напротив, едва уловимые волны вожделения зарождались где-то внутри меня. Склонности к некрофилии у меня никогда не наблюдалось, но воспоминания о нем прежнем, о той ночи, когда он умирал, разорванный в клочья и весть покрытый сладкой кровью, а пах новогодним печеньем , приманили давно забытый, почти ушедший голод. Он воскрес сейчас, не утоленный до конца ни лесбийскими играми, ни платоническими чувствами. А я была уверена, что избавилась от него и что потеряла эту мучительную способность вожделеть до безумия отъявленного мерзавца. Самоуверенная гордыня! Моя собственная природа наказывала меня сейчас, заставляя ощущать весь спектр чувств навязанных голодом к ходячему мертвецу. От жара и вожделения мое тело наполнилось лавой. Я ощущала ленивые раскаленные потокиструящиеся к низу живота , а глаза помимо моей воли с жадностью блуждали по непривлекательному высохшему телу. Разум понимал, что мертвый Игнат не сможет ни наполнить наслаждением мое тело, ни напитать холодной энергией мой проголодавшийся метафизический сосуд. А Голод не желал этот факт принимать. Это заставило меня издать отчаянный горестный рык неудовлетворенности. Запрокинув голову, я крикнула в пустоту ночи и шагнула к нему навстречу. Голод слепил меня. Мутная красная пелена застилала все мысли. Я забыла, зачем я здесь. Забыла обо всем. Сотни сомнений и вопросов исчезали в потоке дурманящего желания и страх исчез , когда голод вырвался наружу из той потаеннойкомнаты внутри меня, что была до этого момента заперта на тяжелый замок.

Это его обескуражило. Он отступил на пару шагов. Иссохшие длинные ноги едва шевелились, казалось с трудом удерживающие ношу, но не мертвого тела в котором уже давно не осталось веса, а усталость и обреченность давно живущего на свете существа. И снова меня удивило это. Чью-то иную суть удерживало в плену бессмысленного гнева тело Игната. Я стряхнула с себя тяжесть вожделения. Не до конца. Голод никогда не уходит просто так, не насытившись, он как зверь, лишившийся всех воздействий на слух и обоняние замер в нерешительности. Он был дезориентирован. Жертву он не чуял. В существе , которое будоражило наши инстинкты сохранившим остатки вожделенного запаха жил кто-то другой. Его личность не имела ничего питательного для нас. Оно было бесстрастным и само пожирало страх и ненависть Игната, давно мертвого тела и уцелевшие остатки личности, его темноту.Я облизнула пересохшие губы. Жар при этом спал еще на пару делений, и произнесла хриплым голосом:

- Как же это возможно?

- Была разборка. В ней положили пятерых молодых ребят прямо на месте. В Игната стреляли через стекло автомобиля. Пуля задела жизненно важные органы, и жизнь вытекала из него стремительно вместе с кровью. «Скорая» на этот раз приехать не успела бы. Он все равно бы умер.Вот тут его и нашел Дьявол –искуситель. Молодое крепкое тело обещало себбити служить долго, намного дольше, чем все предыдущие, несмотря на то, что древняя душа,подселенная в это тело, заставляет его стареть в несколько раз быстрее. Он предложил Игнату бессмертие и еще кое-что.

Орденоносец поднялся на крышу по той же лестнице , что и я. Я была рада его видеть. Ни сам Игнат, ни его вторая личность не удостоили меня ответом, и потому он взял на себя этот труд преподнести мне эту чудесную историю лично. Как только я обернулась на звук его голоса меня охватило дикое неистовство, затрепыхавшееся в теле волнением , напоминающим махаона сбивающего с крыльев пыльцу в силках моего тела. Голод вдруг засахарился в этом чувстве, как пускающая на сковороду липкий сок карамелизированная слива. Одет он был также как в то холодное утро, когда банда его сотоварищей поймала меня на улице, возле мусорных баков. Кожаный плащ обнимал тело, облеплял мускулы. Но округлый голый живот подрагивал над ремнем , слегка свешиваясь с него. Он вроде бы похудел с той последней нашей встречи на празднике Воскресшего Бога. Но не до идеала, конечно. Поэтому подъем дался ему не просто ,и дышал он определенно часто, а каштановые локоны растрепались слегка.Но все равно он был хорош до умопомрачения. Он был тем самым родным человеком, по которому я скучала и мысленно я отметила, что вот так по-настоящему я скучала лишь только по сыну, оставленному где-то в России. Вот она , еще одна причина выжить и остаться свободной сегодня!