ПВТ. Тамам Шуд

Плотников оглянуться не успел, как поле втянуло его в себя, закачало на волнах боя. Принял, начал выгребать.

Он видел, видел:

как поднимается и вновь бросается в бой Первый, с голой костью на месте правой руки, с вырванным из бока куском, с головой, залитой кровью (неЛин, неЛин, чужой, другой, малодушно радовался кто-то внутри Михаила);

как бьются локуста и стабилки, как рубят механично, безжалостно долоссы и как отвечают им бивни Дария, наемники из лучших ветеранов Хома Пеплоса;

как черные люди Хома Д’мт, раскрыв рты в пении, ведут на распорках зверя, похожего на клуб дыма, а после отпускают и он исчезает, а далеко, среди рядов противника, вдруг вспыхивает смородиновое пламя;

как сходятся корабеллы, грудь на грудь, как лопается обшивка под когтями ворона, как плюются огнем скорпионы и шлейфом тянутся хвосты кометных огней;

как обманчиво медленно бредет Коромысло, неся на себе хитро построенные пушки, как ломает строй противника и продолжает двигаться дальше, к нависшей над кем-то Хворосту;

как смерч-зверь проходит — и за ним, по расчищенной земле, гуськом движется пехота.

Всего не вмещали глаза.

Наконец, загромыхало над самой головой.

Но гроза ли?

Михаил скорее почувствовал, чем услышал — Оскуро.

Пришли. Вынырнули из самого Лута, из некогда закрытых, а теперь распечатанных рукавов.

На мгновение его взнуздал страх. Животный, глубокий, бездумный. А потом он увидел, как двигаются белые фигуры по полю — и как незримая сила, незримый ужас обретает контуры.

Первые маркерами обозначали мишени — и люди-стрелки не подвели. Михаил мысленно охнул, когда упавшая бирюзовая сеть выткала из воздуха гибкую, унырливую тварь.

Оскуро и впрямь были быстры. Но Первые оказались быстрее.

Твари шли напролом, через людей, оставляя за собой распаханные борозды, но бег их прерывался, стоило оказаться на пути лила. Михаил не успевал разглядеть бой, видел лишь, как Оловянные прыгают, как вздымается им навстречу громада…

А потом по Оскуро начали бить люди.

***

— Аммонес! Аммонес! Аммонес! — прокатилось над рядами стрелков.

РамРай смотрел на Лина. Оловянный, лила, он был бы так похож на человеческого подростка, если бы не — слишком синие глаза, если не — слишком светлые волосы, не — слишком быстрые сильные движения…

На Хоме Малабар, откуда РамРай был родом, рассказывали, что Оскуро Лут насылает в наказание и назидание, что противиться им — преступление. Что приходят они ночью, в черном дожде, пахнущем орхидеями и гнилью, и сжирают неугодных. Про Первых же говорили — мясомашины, смерти хуже.

Что же, думал РамРай. Не все то правда, что предками завещано.

Теперь Оловянный был глазами РамРая, щитом его. Лин видел Оскуро, и, не теряя себя, корректировал будущий удар быстро и точно.

РамРай не был уверен, что их затея удастся. Какая насмешка — обрушить на сокровенных, несказанных тварей Лута грубое самодельное оружие, сотворенное из подручных средств!

Если бы его почтенные родители только видели, как сын их лично заполнял ребристое, прохладное нутро аммонес вытопленной бирюзой, пока Третий и Первый плечо в плечо меняли Рой… Это была, пожалуй, самая быстрая и слаженная операция по улучшению вооружения всего состава стрелков.

Ни у кого не было уверенности, что морские рога примут чужеядное вещество и усвоят его; что Рой согласится изменится; что после выстрелов стрелки не погибнут…

Но — приказ арматора. И других идей все равно не было.

РамРай видел Каиру — они даже успели переброситься приветными словами, а потом их развели на позиции… Удастся ли встретиться снова, испробовать на нежной строптивице то, что советовал Юга?…

Вздрогнул, когда позвал Рой, когда прозвучала команда.

Сеть, сотканная Роем и новым, бирюзовым огнем жерла аммонес, обрушилась на Оскуро, и втаяла в шкуру, и загорелась. А в следующий миг собратья РамРая ударили по движущейся мишени. Почти у каждого стрелка стоял Первый, а те, кто остался без наводчика, целился по метам братьев.

— Сработало! Сработало, РамРай, получилось! — Лин подпрыгнул, не сдержав ликования.

Стрелок выдохнул радостно и ошеломленно, улыбнулся Первому.

У них получилось.

***

…лупили по Оскуро.

Тварей раскрасили — мама не горюй. Выдумка удалась, ребята работали дружно, с отдачей. Едва ли Тамам Шуд и его подлежащие могли о таком обороте подумать…

Спирали развернули, раскатали колючим ажурным пологом. Дятел не предполагал, что когда-нибудь будет толк со Спиралей Бруно, шаров из шипастых жил, цепляющихся к днищам корабелл в Луте. Всегда счищали-скребли на стоянке… А поди ты — пробить сеть из колючей пряжи никто из двуногих не сумел.

Не успел цыган обрадоваться, как им прилетело — в прямом смысле.

— А, блядище! — рявкнул он, когда голова русого дернулась, как от кулака под челюсть, а флаг вспыхнул обмороком.

Кто-то из противника оказался запасливым малым: зафигачил в них пахрой. Так обозначали иглы холода, снежную крапиву, застилающие конструкции гиблого Хома Авроры. Никто там не жил, никто не работал, Хом являл собой бескрайнее кладбище некогда великолепных строений и механизмов непонятного назначения.

Всегда холодно — без снега, безо льда. Иглы росли само по себе и походили на обычный иней, но стоило коснуться их — язвили крапивой. Ожог походил на обморозку, растекался по телу немотой и слабостью. Обычно пахру пользовали ребята из Ордена Скорпиона — для анестезии. Что говорить, даже у Волохи в арсенале был комплект… Но пахре находили и другое применение.

До самой корабеллы долетело немного — видимо, били с самострела, присобачили иглы к обычной стрелке. Болт Дятел отмахнул, а посылочку не разглядел.

Иглы и рассыпались. Даже этого хватило, чтобы Еремию как подморозило. А противник решил не тратиться ожиданием и взять в топоры. Зацепил борт когтями абордажных досок. Дотянуться до русого, до арфы Еремии — ха!

Не бывать тому, пока Дятел жив.

Дмитрий рванул из-за пояса второй револьвер.

Небу вспороли тяжелое брюхо — хлынуло дождем. Не будь над ними сетки из Спиралей, жадно вбирающих влагу, было бы совсем весело.

— Привет, — сказал Дятел, всаживая дулю меж круглых глаз отчаянного.

Храбрых он уважал. Храбрых и дурных — тем паче.

Посчитали — легкая добыча, один человек. Летели, как мотыльки на свечу. Цыган с удовольствием подпаливал им крылышки.

Во второго Дятел выстрелил, едва противник спрыгнул с штурмовой доски на палубу. Мужика откинуло, переломило и утянуло вниз.

Следом полез еще один, и пуля вырвала кусок мяса из его плеча, а следующая — вынесла мозг.

Цыган стрелял, подстраиваясь под движения счаленных корабелл, не давая никому приблизиться к арфе и капитану. Еремия, примороженная, не могла оказать сопротивления — не мог и Волоха.

Пришлось добраться и до сабли — Волохиной, отданной ему добровольно перед началом замеса. Дятел очертил круг, отбрасывая насевшего противника. С ножами да револьверами ему было ловчее, но махать цыган умел не только тем, на чем всех вертел… Враг попался упорный, пришлось попотеть — без особых фехтовальных изысков. Двигался быстро, как в дурноватой пляске, но его теснили, прижимали к арфе, к прочерченной сетке…

Раз отмахнулся так, что русого оплеснуло горячим артериально-алым веером.

Волоха только незряче сбил с виска капли, не отвлекаясь от перемещения фигур внутри сетки.

Дмитрий оскалился.

Броском перехватил револьвер за нос, вбил рукоять в висок подлетевшему слишком близко, щекой сабли принял и отбросил чужое, холодное, режущее…

Полыхнуло, и на них обрушился ливень света. Выплеск был такой ослепительной чистоты, что зрение отшибло у всех. Даже у безглазой, безгласной техники, послушной Своду Галео.

Дятел предчувствовал вспышку за мгновение до, и все, что успел — прыжком оказаться у Волохи, застывшего с распахнутыми глазами, и сгрести, заслоняя собой. Свет пробил и так, через веки, вышиб слезы и дыхание.

По корабеллам, по Аркскому полю прокатилась волна синхронного движения — люди хватались за лица, спасали глаза.

И этого промедления, бездействия, хватило ровно на то, чтобы Еремия стряхнула оцепенение.

***

РамРай, конечно, не сумел бы выжить. Бросить аммонес он не смел — не мог. Это было все равно что наживо отпилить себе ногу. Обычно стрелков прикрывали, но в этот раз все случилось иначе.

Дождь упал, чады вытянулись и раскрылись еще, протягивая к небу щупальца.

РамРай увидел, как несется к нему опаленная бирюзой тварь, в черном шелке дождя, сметая на своем пути все и всех. Вот, близится и…

Лин прыгнул.

РамРай прежде не видел, чтобы так прыгали. Высоко, точно, легко — без разбежки и опоры. Вскинутые руки РамРаю показались крылами. Оскуро не успел остановиться, и они столкнулись буквально лоб в лоб…

Лин приземлился рядом с РамРаем, а мгновением позже туша Оскуро тяжело рухнула неподалеку. Узлы бирюзового плетения вздрагивали, пульсируя в такт агонии. Пахнуло глубокой землей и орхидеями. РамРай не успел ничего — Лин вновь начал двигаться.

Кроме Оскуро их жизни хотели другие.

Им повезло, что течением прибило к чаду — хоть какая-то защита и опора спине. РамРай был не боец, а подмоги ждать не приходилось.

РамРай понимал, что хочет сотворить противник — отшибить у него аммонес. Зарубить стрелка, препятствующего Оскуро. Враг накатывал, точно волны в шторм, но Лин не позволял ему захлестнуть их, уволочь в бездну.

РамРай прижался к шершавому, теплому боку чада и взмолился Луту.

***

Юга не нравилось оставаться в Пасти. Но и здесь было ему заделье: стоять на стене с дозорными, следить, чтобы не пробился в лагерь враг.

Оскуро падали, вспыхивая, точно сбившиеся с миграционного пути тели, безобидные Лутовы твари. Зонтег они пройти не могли и, попадая в него, сгорали, в смерти рождая яркие вспышки и полосы. Люди нарекали ту пору Звездопалом, хотя истинные звезды — что ближние, что дальние — были ни при чем. От огнетелок тех урона не было, а Оскуро… Пожирали.

Юга прежде не видел, чтобы кто-то бился так, как дети Эфората. Вот как со стороны смотрится, когда я танцую, подумал, стискивая кулаки, загоняя ногти в кожу. Ничего человеческого.

Пасть нарастила себе убережение от внешнего врага, помимо ворса-струн. Но больше полагались на глаза человеческие, на меткость, на твердую руку.

Вот, увидел Юга, как Оскуро, озаренный бирюзовым огнем, вдруг извернулся, выходя из-под ударов пушек, ринулся, раскидывая воинов, пеших и конных.

Как он двигается, подумал Юга растерянно, глядя во все глаза. Как возможен этот способ движения. Летел низко, стелился, без крыльев, без ног, словно явление природы, а не живое существо… Вот оказался совсем близко, дозорные кинули всполох, ударили…

Оскуро извернулся и взвился свечой, раскрывая пасть, грозя смести со стены людей, унести с собой в смерть. Юга прянул к нему навстречу, и шерл — прянул, объял, поймал в сеть, как некогда ловил корабеллы…

И в черном этом мешке Юга увидел близко, против самого лица пасть Оскуро. Точно себя — в искаженном злом отражении. Себя — наизнанку вывернутого.