Белый снег – Восточный ветер

«Значит, война… Война…» – обреченно подумал Номура.

– Китисабуро, это свершилось! Да поможет Небо нашему императору! – радостно воскликнул Курусу и протянул срочную радиограмму из Токио.

В ней за подписью министра иностранных дел Того подтверждалось кодовое сообщение о «Восточном ветре» и предписывалось завтра, 7 декабря, ровно в тринадцать ноль-ноль, вручить госсекретарю Корделлу Хэллу ответную ноту: японская сторона отклоняет все предложения американской стороны и прерывает всякие переговоры де-факто.

Номура потухшим взглядом прошелся по тексту и печально произнес:

– Значит, Большая война.

– А что, прикажешь и дальше бить поклоны перед этими зажравшимися янки? – вспыхнул Курусу.

– Сабуро, но воевать против всего мира – это самоубийство и…

– Какого мира?! – недослушав до конца, перебил тот. – Против Сталина, Рузвельта и Черчилля?! Да они только и ждут, чтобы вцепиться друг другу в глотку!

– Это заблуждение! Это наша величайшая ошибка! Гитлер пусть на время, но объединил их. И, пока он жив, и ему, и нам, как союзникам Германии, придется воевать на два фронта, – стоял на своем Номура.

– Гитлер?! Да он их всех переживет и если не сегодня, так завтра повесит Сталина на этом э… мавзолее.

– Повесит? А как же наступление русских под Москвой?

– Это последняя агония большевиков, – отмахнулся Курусу.

– Нет, уважаемый Сабуро! Мы очень плохо знаем русских, они еще себя покажут! Нам просто не хватит ресурсов выиграть затяжную войну. Мы уже сегодня задыхаемся от нехватки бензина, солярки и стали.

– Вот потому войну надо было начинать еще вчера! Когда нефть с промыслов Борнео и Малайи будет в баках наших самолетов и танков, они сразу станут шелковыми и сами приползут к нам на коленях!

– Сожалею, но это иллюзия! Продолжение переговоров давало нам шанс без больших потерь закрепиться на достигнутых позициях в Китае и дальше, не торопясь, постепенно продолжать нашу дорогу в Индокитай. Теперь у нас такой возможности уже не будет.

Курусу, и без того измотанный нервотрепкой последних дней, решил больше не спорить. Обхватив за плечи несговорчивого посла, он примирительно сказал:

– Китисабуро, я тебя прекрасно понимаю, ты отдал столь много сил, чтобы сблизить наши позиции с Америкой, и император ценит это, но…

– Это мой долг, Сабуро! Но сейчас какое это имеет значение, когда все полностью разрушено! – с горечью произнес Номура.

– Именно – долг! – ухватился Курусу. – Сегодня император требует от нас большего! Завтра мы должны сказать в глаза врагу, что объявляем ему войну. Это тяжелая ноша, и она легла на твои и мои плечи. Нам понадобится железная выдержка, враги не должны прочесть на наших лицах и тени сомнения. Они должны увидеть в нас непоколебимую уверенность в будущей победе нашего императора и устрашиться японской военной мощи!

– В этом, Сабуровы можешь не сомневаться! – чуть улыбнувшись, заверил посол.

– А я и не сомневался! – сказал Курусу и поторопил: – Времени у нас осталось мало. Надо немедленно уничтожить все документы, касающиеся операции и нашей агентуры в США.

В ту ночь свет в окнах посольства Японии не гас до самого утра. Первой в огонь полетела шифровка Того, вслед за ней – секретные архивы разведки и донесения агентов. В углу обширного посольского двора полыхал громадный костер, в пламени которого догорали последние мирные надежды японского посла Китисабуро Номуры.

В это же время дешифровальщики ВМС США с помощью «Магии» приступили к раскодированию перехваченной депеши Того. Но уже ни они, ни сам президент Рузвельт, ни даже Господь Бог были не в силах остановить роковой прыжок «самурая». «Восточный ветер» вовсю раздувал паруса эскадры Нагумо…

…Густая чернильная мгла надежно укрыла японские военные корабли от воздушных разведчиков. Металлический корпус авианосца заскрипел и крупной дрожью отозвался на работе мощных машин. Маховики турбин набирали обороты, гребные винты вспенили воду за кормой, стрелки магнитных компасов заметались в своих медных котелках и застыли на курсе «Пёрл-Харбор». Эскадра на всех парах летела к американской военно-морской базе.

Тупой нос глубоко зарывался в волну и поднимал по бокам седые буруны. Мелкая изморозь оседала на крыльях и фюзеляжах самолетов, хищно нацеленных в небо жерлах орудий, поручнях капитанского мостика, фуражке и лице самого капитана. Вахтенные команды ни на минуту не покидали своих постов, так как никто не знал, когда с флагмана поступит боевой сигнал, но сердце подсказывало морякам, что бой может начаться в ближайшие часы.

Тревожно было и в кают-компании. Ужин давно закончился, но офицеры не расходились. Спонтанные разговоры возникали то в одном, то в другом месте и так же резко затихали. Говорили о каких-то второстепенных и несущественных вещах, вспоминали старые, полузабытые истории, но о том, что с ними будет завтра, старались не упоминать. Каждый понимал – этого завтра может у них просто не быть.

Внизу, в матросских кубриках, тоже чувствовали себя не лучше. Липкий и холодный страх остаться один на один с мыслями о близкой смерти заставлял моряков сбиваться в кучки. Молодые, полные сил и энергии, они не хотели умирать, все их существо противилось самой этой мысли. Необстрелянные новобранцы жались по углам и пугливо поглядывали на «стариков», те бодрились и нарочито громко рассказывали о боевых походах, об удачных стычках с противником.

Ближе к полуночи экипажи эскадры забылись в коротком и тревожном сне, лишь вахтенные и подвахтенные команды продолжали бодрствовать и вели корабли вперед, на встречу со своей и чужой смертью.

Океан тяжело ворочался и вздыхал, волна вскоре спала, и эскадра пошла на предельной скорости. Вода со змеиным шипением струилась вдоль бортов, укутанных сгустившимся туманом. Удача явно была на стороне вице-адмирала Нагумо и его экипажей: на пути к Пёрл-Харбору им не встретился ни один сторожевик, ни один воздушный разведчик американцев или британцев.

Перед рассветом подул порывистый ветер, туман поредел и проглянули звезды. Вспыхнув трепетным светом, они быстро поблекли. Океан потемнел, и на какое-то время слился с небом воедино. Ветер утих, все живое замерло в ожидании нового дня.

Но затишье продолжалось недолго, океан ожил, где-то в его глубине зародилось движение, еле заметная рябь сморщила поверхность, и утренний полумрак на востоке разорвала яркая вспышка – над горизонтом показалась кромка багрово-красного диска. Новый день уверенно вступал в свои права, сизовато-молочная дымка быстро рассеялась, и взглядам вахтенных открылась пустынная гладь.

Океан словно вымер, не было видно даже слабых дымков рыбацких суденышек, нередко промышлявших в этих водах. Над бирюзовым полотнищем парили только чайки. Злой рок благоволил японцам: воздушная разведка противника в этот воскресный день отдыхала.

На флагмане оживились, капитанский мостик занял Нагумо, он отдал команду – и резкий гортанный голос колокола возвестил экипажам о боевой тревоге.

На кораблях все пришло в движение. Захлопали двери офицерских кают и матросских кубриков, металлические лестницы загудели от топота сотен ног. Расчеты рассредоточились по постам, канониры расчехлили орудия, механики засуетились у самолетов. Поднявшиеся на палубу из теплых кают пилоты, зябко поеживаясь, заняли места в кабинах. Гул множества моторов заглушил шум океана и мощных корабельных двигателей. Эскадра сбросила ход, и авианосцы легли в дрейф.

Пружина войны разжалась. Первый самолет вырулил на взлетную полосу и, хищно поклевывая носом, покатил к старту. В лучах солнца багровым светом налился его единственный глаз – плексигласовый колпак кабины пилота. Механик крутанул пропеллер и отскочил в сторону, винт нехотя провернулся и затем, сердито посвистывая, начал кромсать холодный утренний воздух. Судорожная дрожь затрясла фюзеляж, и истребитель, подобно громадному камню, выпущенному из гигантской пращи, сорвавшись с палубы, быстро взмыл в небо. Вслед за ним одна задругой поднимались в воздух другие машины, выстраиваясь в боевой порядок. Стальные стаи хищных птиц, не встречая на своем пути преград, приближались к намеченной цели.

Военная база Пёрл-Харбор, на которой сосредоточились главные силы Тихоокеанского флота США, беспечно нежилась в лучах восходящего солнца. Стрелки часов на стене сторожевой башни с тихим шорохом ползли по циферблату, отсчитывая последние минуты и секунды мирной жизни. В казармах морской пехоты, береговой охраны и на кораблях подъем в воскресный день наступал на час позже. Солдаты и моряки наслаждались остатками сладкого сна, а те, кто уже проснулся, предвкушали веселую праздность выходного дня. Впереди были шумный вечер в пабе и зажигательные танцы с девчонками в морском клубе. А пока что дежурные службы готовились к сдаче вахт, повара и рабочие команды столовых, позевывая, разогревали котлы и растапливали печи. Сиреневые дымы закурились над трубами, и вскоре потянуло аппетитным запахом свежеиспеченного хлеба. Команды уборщиков перед казармами лениво принялись мести плац, отдраивать до зеркального блеска все металлические предметы.

Хэйхатиро Хиросо, владелец небольшого бара в японском квартале городка, разросшегося у базы, проснулся задолго до восхода солнца и тихо, чтобы не разбудить жену с дочерью, соскользнул на первый этаж. В кладовке он взял старую керосиновую лампу, спустился в подвал и, недолго повозившись со стеллажом для кухонной утвари, отодвинул его в сторону. За ним открылся тайник, в нем хранилось много интересных вещей: старая радиостанция, гранаты, аккуратно сложенные в деревянном ящике, пистолет с несколькими запасными обоймами и мощный флотский бинокль.

Один из самых ценных и успешных агентов японской армейской разведки, Адзумо дождался своего часа. Упаковав рацию и бинокль в рюкзак, он положил в карманы плаща пистолет и несколько гранат, вышел во двор и настороженно прислушался. Ничто не смутило его чуткий слух, и, больше не мешкая, Адзумо зашагал вверх по улице. Вскоре последние дома остались за спиной, и он сошел на слабо протоптанную тропку, уходившую в горы. Здесь ему пришлось как следует попотеть: ноги то и дело цеплялись за скользкие корни, а грохот срывающихся камней мог привлечь внимание. Но Адзумо везло: до смотровой площадки на его пути не попалась ни одна живая душа – ни военный патруль, ни случайный прохожий.

Наконец впереди показалась хорошо знакомая сосна, растущая на самом краю глубокого обрыва. Адзумо привалился к валуну, перевел дыхание и принялся обустраиваться. Неглубокая расщелина в скале была скрыта от посторонних глаз густым кустарником, из нее открывался превосходный вид на бухту. База американцев лежала перед ним как на ладони. За последний месяц он поднимался сюда двенадцать раз и часами вел наблюдение. Крейсера, эскадренные миноносцы и линейные корабли – он знал их как свои пять пальцев.

Распаковав и приготовив рацию к работе, он разложил гранаты, проверил пистолет и приготовился ждать. Но нервный зуд все же не давал покоя. Тогда он приложился к фляжке – пара глотков саке помогли успокоить разгулявшиеся нервы.