Белый снег – Восточный ветер

Глава 21

Центр – Пилигриму

О результатах вашей с Саном работы доложено Верховному Главнокомандующему. Она получила самую высокую оценку. С учетом того, что основные цели операции достигнуты, дальнейшее ваше пребывание в США нецелесообразно. Контроль за последующим развитием ситуации будет осуществлен через оперативные возможности Грина. В связи с этим в кратчайшие сроки проведите необходимые мероприятия по зашифровке контактов и доложите о готовности к возвращению в Центр. Канал вывода подготовит Грин. Ему даны соответствующие указания.

Кроме того, на вас возлагается задача особого характера по обеспечению негласной поездки Сана в Москву для встречи с руководством и вручения ему высокой правительственной награды…

Серый клочок пепла – все, что осталось от внеочередной радиограммы Центра, – давно остыл, а Израиль Плакс так и сидел в кресле. Он не ощущал холода сырой и неуютной вашингтонской квартиры, служившей ему временным прибежищем, не замечал полумрака, сгустившегося в комнате, не слышал тяжелого гула города за окнами – внутри него была абсолютная пустота.

Прошло чуть больше двух месяцев, как судьба вырвала его из заметенного снегом лагерного барака и бросила в бурлящий водоворот невероятных событий. Еще совсем недавно то, что предлагалось в кабинете начальника разведки Павла Фитина, казалось фантастикой: слишком дерзким выглядел замысел предстоящей операции, расчет которой строился на возможностях одного человека – Сана.

Да, его талант аналитика, необыкновенное обаяние и влиятельные связи значили много, но что он один мог сделать в той схватке демонических сил, которые пробудила война? Зародившись под мрачными сводами мюнхенских пивных, германский фашизм быстро набирал силу. Вскормленный врагами большевиков, этот «сумасшедший Гитлер», каким он казался многим, быстро превратился в ненасытное и кровожадное чудовище. Опьяненный безнаказанностью, он вскоре набросился на своих беспамятных благодетелей.

Одной из первых была растоптана заносчивая галлийская гордыня Франции. Одряхлевший британский лев отполз на Острова и изредка позволял себе огрызаться из песков африканских пустынь. Сокрушительный разгром японцами военно-морской базы в Пёрл-Харборе и стремительное наступление на Филиппинах и в Бирме ввергли в шок американцев.

В какой-то момент казалось, что силы зла необоримы. Гитлер, Муссолини и Хирохито уверовали, что сумели перехитрить Сталина, Рузвельта и Черчилля в той циничной и многоходовой игре, где каждый норовил урвать себе кусок побольше за счет другого. В начале декабря в Берлине, Риме и Токио заговорили о переделе мира в свою пользу как уже о решенном деле. Болтавшиеся между странами Оси и их противниками Турция с Ираном, боясь опоздать к дележу, бросились обивать пороги в Берлине и Риме. Турецкие янычары принялись точить свои ятаганы, готовясь к нападению на советское Закавказье, но этим планам не суждено было сбыться. Неожиданное и стремительное наступление Красной армии под Москвой отбросило вермахт на сотни километров на запад и вынудило перейти к глухой обороне.

Униженная и оскорбленная вероломством Японии Америка быстро пришла в себя после шока Перл-Харбора и со всей яростью обрушилась на противника. Армия солнцеликого втягивалась в затяжные бои по всему Тихому океану и уже не помышляла о сиюминутном захвате Дальнего Востока и Сибири. На гневные и требовательные призывы своего союзника Гитлера ударить в спину русским Хирохито отвечал типично восточным многоликим лицедейством. Впервые за все время войны чаша весов качнулась в сторону союзников по антифашистской коалиции.

Свой скромный вклад в этот первый успех внесли и они с Саном. Скупая похвала Центра свидетельствовала об этом, и все же нарастающая тревога не давала Плаксу покоя. Он снова и снова возвращался к одной и той же мысли: «Почему Центр так спешно отзывает меня в Москву? Хотя… Как будто все понятно, задание выполнено, операция завершена… Но зачем так резко выдергивать Сана? Зачем?»

На память невольно приходила операция «Утка», связанная с ликвидацией в Мексике заклятого врага Сталина – Троцкого. После его устранения на Западе поднялся невообразимый шум. И хотя «ревнивец» Рамон Меркадер, размозживший ему голову ледорубом, начисто отрицал причастность к НКВД – дескать, «блудливый Лев» грязно домогался невесты Рамона, Сильвии Ангелоф, – журналисты и политики не уставали твердить о «руке Москвы». Это спровоцировало в Мексике невиданную «охоту на ведьм», и Центр был вынужден отозвать в Москву руководителя операции Эйтингона и еще нескольких «подсвеченных» агентов. Вскоре их принял сам нарком НКВД и вручил награды. И это было понятно: заклятый враг товарища Сталина и советской власти наконец замолк навсегда.

В нынешней операции заслуги Сана были не меньшими, и он, несомненно, заслуживает самой высокой награды, размышлял Плакс. Но почему поездка в Москву должна проходить в пожарном порядке? Непонятен и вывод Сана по каналу НКВД через Ахмерова. Безопаснее это было бы сделать через каналы Поскрёбышева, чьи старые, годами отлаженные коминтерновские связи в случае возможных осложнений практически полностью исключают нанесение малейшего ущерба репутации его друга.

И чем чаще он задавался подобными вопросами, тем сильнее мучило его беспокойство. Более того, оно обрело вполне зримые черты человека, одно воспоминание о котором заставило Плакса поежиться. Тогда, в кабинете Фитина, под взглядом холодных глаз наркома он ощутил себя тряпичной игрушкой в руках безжалостного кукловода, рассчитывавшего изумить публику. Задуманная Берией грандиозная мистификация полностью удалась, и теперь, когда все было решено, инстинкт самосохранения подсказывал Плаксу, что могло ожидать в Москве и его, и Сана… Во всяком случае, не награда, о которой говорилось в шифрограмме. Они слишком много знали о том, чего знать было нельзя, и тем самым подписали себе неизбежный смертный приговор…

Израиля захлестнула отчаянная горечь, но потом в нем снова заговорил разведчик. Как профессионал, он трезво оценивал особую деликатность затеянной Берией большой политической игры и те громадные репутационные политические риски, которые сопровождали ее. В случае их с Саном провала возникли бы самые нежелательные последствия для советско-американских и вообще международных отношений. Рузвельт никогда бы не простил Сталину того, что его банально, как в карточной игре, использовали втемную. И потому нарком по-своему прав: война безжалостно отметает в сторону чувства и эмоции, она требует конкретного победного результата и неизбежных политических жертв.

Плакс не мог сомкнуть глаз до глубокой ночи. Не помогла даже изрядная порция бренди, и только перед рассветом, когда пришло решение, ему удалось забыться в коротком и тревожном сне. С первыми звуками улицы он проснулся, быстро привел себя в порядок и, наскоро перекусив, принялся собирать чемодан. Затем тщательно осмотрел комнату, письменный стол и шкаф, убрал те следы, что могли бы натолкнуть на мысль о существовании советского разведчика, спустился вниз и отдал ключи консьержке.

За щеки покусывал легкий морозец, свежий, еще неотравленный выхлопными газами воздух бодрил и вселял уверенность: ему удастся затеряться в этой огромной стране, и никакие опергруппы НКВД, пущенные по следу, будут не в силах исполнить последний приказ наркома. Он не чувствовал усталости, не замечал серой безликости домов, насупленных лиц редких прохожих. Все его существо стремилось к новой жизни, где не надо будет обманывать друзей и таиться от врагов, где он сможет наконец снова стать самим собой.

Сев в автобус, он мысленно подгонял шофера, ему казалось, что полупустая в этот ранний час машина ползет как черепаха, но вот впереди показалась знакомая колоннада. Плакс спрыгнул с подножки на тротуар, перешел улицу и остановился перед массивными дверями банка. В глубоких подвалах, в личном сейфе, уже больше шести лет хранились двадцать пять тысяч долларов и документы на имя гражданина Австрии Михаэля Фукса. Эту подстраховку он подготовил на случай провала еще во время предыдущей командировки.

За прошедшие годы в банке мало что изменилось. Все тот же просторный холл, те же массивные коринфские колонны из голубого мрамора и все тот же, но слегка побитый временем служащий, встретивший Плакса у стойки.

Внезапно осипшим голосом, опасаясь, что память подведет, Плакс назвал фамилию и код сейфа. Клерк зарылся в бумаги и долго не поднимал головы, его длинные пальцы с невероятной скоростью переворачивали пожелтевшие от времени листки и все не могли остановиться. Плакс уже начал терять терпение, когда наконец сутулая спина разогнулась и стекляшки очков сверкнули обнадеживающим блеском.

– Простите, что заставил ждать. Вы давно у нас не были, – извинился он.

– Так сложились обстоятельства, – отделался общей фразой Плакс и шагнул в распахнувшуюся перед ним дверь.

Вместе они прошли по длинному коридору, спустились в подвал и остановились перед другой дверью, массивной и стальной. Клерк набрал код, сухое потрескивание механизма нарушило тишину, потом что-то прожужжало, и дверь отошла в сторону. В глазах Израиля зарябило от стеллажей, усыпанных одинаковыми табличками, но банковский служащий безошибочно ориентировался в этом лабиринте и быстро нашел нужную ячейку.

Несмотря на прошедшие годы, память разведчика цепко хранила нужную комбинацию цифр. Ячейка легко открылась. На дне ящика лежал плотный объемистый пакет. Плакс забрал его, возвратился в зал, нашел укромное место и вытряхнул содержимое на стойку. Толстая, туго перевязанная пачка долларов и паспорт перекочевали в карман пальто. Теперь уже ничто не держало его в Вашингтоне. С этой минуты Израиль Плакс должен был навсегда исчезнуть, а Михаэлю Фуксу ничего другого не оставалось, как только поскорее затеряться среди миллионов американцев.

Спустя час Михаэль Фукс появился на вокзале. Потолкался в очереди у билетной кассы, а когда билет на ближайший поезд до Чикаго был приобретен, купил газету, но прочесть ее так и не смог. Строчки прыгали и расплывались перед глазами, назойливые мысли лезли и лезли в голову – Израиль Плакс никак не хотел уступать место австрийскому гражданину.

«Кто я такой? Кто? Наивный еврейский мальчик Изя из вечно неунывающей Одессы, безоглядно бросившийся в огонь революции? Лихой кавалерист и смелый разведчик Израиль Плакс? Хитрый махновец Семен Шпак? Белогвардейский офицер с аристократическим лоском Михаил Розенкранц? Преуспевающий австрийский коммерсант Иоганн Шварц? Владелец небольшой нью-йоркской фотостудии на Семнадцатой авеню Михаэль Либерман или, возможно, шанхайский журналист Гарри Шун? А может быть, германский юрист Генрих Липцер? Кто я? Какая из этих жизней моя? И вообще, есть ли у меня своя жизнь? Это извечное проклятие профессии – не принадлежать себе! Проклятие? А может, наивысшее счастье, которое не дано испытать простому смертному? Господь дарует и забирает одну, всего одну земную жизнь! А мне выпал добрый десяток, и каждый раз эта была захватывающая игра, требующая фантазии и выдержки…»