Заколдованные леса

НАГОРНАЯ БОГИНЯ АЛМАЗОВ

Развлечения шестого вечера (мое пятое путешествие)

Ну и вот. А на шестой вечер жители деревни явились ко мне, чтобы послушать рассказ о моем пятом путешествии. Когда им всем дали вина, я выпил несколько бочонков…

…Я выпил несколько бочонков, сидя в своем обычном старом кресле, и я приятственно раскурил мою привычную старую трубку, и я повел рассказ так:

— Вы, насколько мне помнится, слышали от меня вчера, что я не обескуражился, когда помог людям Голодного города избавиться от голода, но моя помощь не была вознаграждена, и я вернулся домой с пустыми руками. Да, мне пришлось вернуться без богатств. И все же ровно через год после возвращения я отправился за сокровищами в пятый раз. Едва настало утро, я быстро оделся, взял, как обычно, ружье, охотничью сумку и кинжал, попрощался с родителями и, не мешкая, пустился в путь.

После долгого путешествия много дней напролет я вышел к морю. Море это было такое опасное, что несколько тысяч человек ежегодно расставались с жизнью при попытке переправиться на другой берег, и расположено оно в северо-восточных пространствах, если идти от нашей деревни. Но те, кому удавалось пересечь его, возвращались с огромными богатствами, и я решился на переправу, хоть и понимал, что рискую жизнью ради заморских богатств. Мне пришлось ждать у моря погоды много дней, но, когда установилась подходящая погода, оказалось, что поблизости нет ни одной лодки. Тогда я отправился вдоль моря, или по берегу, пешком. И вскоре увидел старую лодку, которая колыхалась на волнах в прибрежных водорослях. Внимательно осмотревши лодку и когда обнаружилось, что она расщеплена трещиной почти напополам, я, конечно, не сумел понять, утонул ее прежний владелец или нет, а поэтому с трудом преодолел страх. Я с трудом преодолел страх, и я надежно связал лодку крепкой веревкой, чтобы не утонуть. А потом срезал с прибрежного дерева толстую ветку, обстругал ее, как весло, повесил на плечо ружье, охотничью сумку и кинжал, осторожно залез в лодку, бережно оттолкнул ее от берега и выплыл в открытое море.

И вот, значит, едва я удалился от берега не больше чем на одну морскую милю, как начался проливной дождь и буранный шторм. Я попытался отгрестись обратно к берегу, но без всякого успеха. И мне еще не удалось успокоить переполох у себя в уме, а на море уже выпали густые снега. Пока я закрывал руками голову от тяжелых снежинок, лодку унесло в открытое море, и мне пришло на ум, что если я стану себя проклинать за свою безумную затею, то буду, конечно, совершенно прав, а в небе у меня над головой начали тем временем сверкать ослепительные молнии. Они сверкали в небе, но так ярко отражались в море,

что все морские существа метались туда и сюда, ничего не видя перед собой, или куда глаза не глядят из-за ослепительной тьмы.

А снега, да притом еще с дождем, продолжали бурно выпадать, и моя одежда пропиталась талой водой. Она пропиталась талой водой и сразу же заморозилась до хрусткой твердости от леденистого снега, который облепил мне голову и залепил глаза, так что я ничего не видел вокруг из-за снежной пелены на глазах и слепящих молний в небесах. Мне пришлось крепко зажмуриться и отдаться на волю постигших меня бед. Но едва я это сделал, моя лодка распалась по трещине напополам, и я оказался в бурлящих от шторма морских волнах. К счастью, правда, охотничьи принадлежности — ружье, сумка и кинжал — остались при мне: они висели у меня на плече. Но зато рук и ног у меня как бы почти что не было — их сводила на нет судорога, я не мог ими грести, чтоб куда-нибудь плыть, — а зубы у меня во рту выбивали судорожную барабанную дробь.

Часам примерно к двум волны выбросили меня на противоположный берег моря неподалеку от одинокой горы, и, хотя мне удалось кое-как отдышаться, пошевелить рукой или ногой я все еще не мог. Но погода тем временем, по счастью для моей бедственной судьбы, нежданно изменилась: вместо снега, дождя и молний в небе появилось неяркое солнце, которое согрело часа через два или три мое тело, так что я пришел в себя и отполз подальше от воды и даже собрал несколько сухих веточек, которые упали со склонов горы.

Собравши сухие веточки, я вынул из охотничьей сумки два искрометных камня от кремнистой скалы. И я начал ударять камень о камень, чтобы поджечь веточки для будущего костра. Много раз пытался я выбить из камней искры, но не смог. И от отчаяния мне захотелось немедленно себя убить, потому что без костра у меня не было надежды согреться под холодным ветром с моря или поесть, если б я нашел поблизости что-нибудь съестное. Немного отдохнувши и уже без всякой надежды я снова попытался выбить из камней искры, но на этот раз мне вдруг быстро повезло.

Когда искры разгорелись в костер, я снял одежду и развесил ее сушиться возле огня. И хорошенько согрелся над костром. А потом вернулся к берегу с мыслью найти что-нибудь съестное. И не нашел. Тогда я попытался высмотреть у берега в море хоть одну мертвую рыбку, но и мертвых рыбок там не было. И мне пришлось с пустыми руками вернуться к костру. Я удрученно сидел возле костра, и думалось мне только об одном — как бы изловчиться поесть. Когда голод снова погнал меня на поиски пищи, я подошел к подножию горы. И внезапно заметил в песке множество крабов. Я наловил их столько, сколько собирался съесть, испек на огне костра и утолил наконец измучивший меня голод.

Но, поскольку время было позднее и уже подступала ночная темнота, я решил не пытаться залезть в этот вечер на гору. А часов примерно в десять на вершине горы вспыхнули едва заметные огоньки, и это показало мне, что там расположен какой-то город. Я хотел было рассмотреть его получше, но не сумел — он располагался так высоко, что если б человек в шапке стал на него смотреть, то шапка наверняка свалилась бы у человека с головы, а он все равно бы ничего не рассмотрел.

У меня немного успокоилась тревога в душе, когда я увидел на горе город и решил, что заберусь туда поутру. Мне, конечно, было неведомо, духи там живут, или люди вроде меня, или какие-нибудь вредоносные нагорные твари, но, поскольку я все равно не мог вернуться в свою деревню, у меня оставалась лишь одна надежда — добраться до города и попросить его обитателей о помощи.

Утром, часов около восьми, я начал карабкаться в гору. Но вскарабкался только футов на сто, да и то с огромным трудом, потому что за мной беспрестанно охотились дикие звери вроде львов, тигров, обезьян, слонов, буйволов и проч., не говоря уж о бесчисленных хищных птицах, которые тоже норовили меня убить. Все эти хищники люто преследовали каждого, кто хотел подняться в город. Догадавшись, что карабкаться на гору очень опасно, я, для спасения своей жизни, поспешно спустился вниз.

Внизу я подбросил в костер сухих веток и хорошенько согрелся. И я жил у подножия горы три дня — пока не съел всех крабов, которые тоже жили (до моего прихода) у подножия горы. А когда крабы кончились, меня начал мучить голод, и я даже попытался есть песок из моря, но он был несъедобный. А через несколько часов, или проголодавшись сверх всякой меры, попробовал насытиться древесными листьями, но их сок оказался ядовитым для человеческого рта.

К вечеру четвертого дня, обессиленно сидя у костра, я вдруг почувствовал, что кто-то жарко дышит мне прямо в затылок. Как если бы сзади стоял ко мне вплотную какой-нибудь зверь. Я задрожал от ужаса с головы до ног, и я устрашенно, весь дрожащий, оглянулся назад. И увидел огромного верблюда с маленькой коробкой на шее. Моментально вскочивши, я отбежал от него шагов примерно на десять и с удивлением стал разглядывать. А он, к моему окончательному удивлению, потряс вправо-влево головой, и коробка упала — она, оказывается, была привязана у него к шее, — после чего он проворно убежал в ту же сторону, откуда пришел.

Когда верблюд скрылся из виду, я нагнулся над коробкой, и я осторожно ее распаковал. И обнаружил там ямс, четыре кокосовых ореха, несколько спелых бананов и бутылку со свежей водой. Поспешно возблагодаривши бога, я положил ямс на угли костра, чтобы он как следует пропекся, а сам принялся есть бананы и орехи. И, конечно же, с великим интересом размышлял, кто здесь на берегу такой милосердный, что ему пришло в голову прислать мне еду. А когда испекся ямс, поел и ямса. Я не весь его съел и положил оставшиеся ломтики возле костра, чтобы они были теплые, когда мне захочется их доесть. Подкрепившись присланной с верблюдом пищей, я отвыпил из бутылки немного свежей воды — немного, но чтобы все же залить в горле горючую жажду, — а остальную воду припас на потом.

Когда мой голод и жажда успокоились, а поэтому у меня стало поспокойней и на душе, я снова начал думать, кто же все-таки прислал мне еду и питье. Хотя я понимал, что прислал мне все это — увидевши мои бедствия — кто-то по-настоящему милосердный, но мне было неведомо, где он (или она) живет, а проведать хотелось: чтобы встретиться и при встрече поблагодарить. Вскоре, правда, мне пришло в голову, что если верблюд явится снова, то я смогу узнать, где живет мой благодетель. Бог был так добр, что верблюд пришел ко мне наутро опять. Едва он, по-обычному, стряс привязанную к шее коробку с провизией, я без всяких колебаний вскочил на него, а он без всяких понуканий повез меня туда, откуда пришел.

Он долго вез меня по берегу моря, но потом круто свернул и принялся карабкаться к вершине горы. Вскарабкавшись на гору, где, как я понял еще накануне, был город — это оказался очень красивый город, — верблюд подвез меня к главным городским воротам. Ворота были закрыты, и верблюд несколько минут ждал, когда их откроют. А я сидел на верблюде и всячески вытягивал шею, чтобы разглядеть до открытия ворот, кто живет в городе — мне ведь надо было соскочить с верблюда и удрать, если б там жили опасные существа, — но разглядеть, к сожалению, ничего не сумел, потому что город был обнесен высокой толстой стеной.

Пока я вытягивал шею, ворота отворились, и отворила их прекрасная дама. Верблюд вступил в город и зашагал по улицам, а дама шла за ним следом. Сидя на верблюде, я внимательно озирался, и мне вскоре открылось, что город этот — необычайно чистый, что верблюды там — обычное зрелище, а дома — красивые и большие. Мужчины мне встречались редко, потому что женщин там гораздо больше, чем мужчин, и все до одной — прекрасные.

Вскоре верблюд привез меня к самому просторному в этом городе дому и остановился у входа, чтобы я слез. Но мне было не до того — я по-прежнему озирался с великим интересом и страхом, а слезать даже не думал, — и тогда прекрасная дама, которая следовала за нами от самых ворот, нежданно столкнула меня на землю. Я, конечно, упал, но при падении у меня свалились с плеч и ружье, и охотничья сумка, и кинжал, а когда я их подбирал, то незамеченно нажал на курок, и ружье выстрелило так оглушительно, что все окрестные жители в испуге разбежались. И только прекрасная дама, которая столкнула меня с верблюда, упала тут же, потому что почти потеряла от страха сознание.

Так или эдак, но, когда я собрался удрать, она уже пришла в себя и поволокла меня, с помощью вернувшихся жителей, в просторный дом — насильно, или будто я опасный преступник. А дом этот принадлежал Богине алмазов. И меня втащили в ее святилищную тронную залу.