Заколдованные леса

МАЛЫЕ ДУХИ И ОГНЕГЛАЗАЯ МАТЬ

Малые духи из Тринадцатого города только и делают, что охотятся по лесам — убивают разных лесных зверей и приносят своей Огнеглазой матери, — поэтому зверь, у которого я был в сумке, попал под пули, едва он там появился: примерно в девять часов утра. Они пристрелили зверя до смерти, а потом все вместе поволокли в город, как слишком грузного, или тяжелого, чтобы нести его одному из них на голове. А я спокойно отсыпался в сумке, пока они убивали и волокли его как добычу. Вот доставили они зверя в город, и все горожане столпились вокруг, потому что он был очень странный зверь. Такие редко заходят в их лес, и они с удивлением на него глядели, но никак не могли наглядеться вдоволь. Зверь был редкий, а его волосы, или мех, считались у них особенной драгоценностью, и они принялись аккуратно их соскребать, чтоб спрятать потом в укромное место. Когда они соскребли волосы со спины и взялись за живот, обнаружилась сумка, а когда они отскребли и сумку — снаружи, — то стали соскребать с нее волосы изнутри. Они залезли скребками внутрь и ошибочно поскребли мою правую ногу, но, как только они поскребли мне ногу, я мигом проснулся и заметался по сумке, потому что не знал, где заснул накануне, и принял сумку за маленькую нору. Начал я, значит, метаться по сумке, и сумка, конечно, стала трястись, и все охотники — Малые духи — сразу же наставили на нее свои ружья, думая, что зверь неожиданно ожил. Но нашелся один среди них поумней: он заметил, что трясется не зверь, а сумка, и заглянул внутрь и увидел меня. Он увидел меня и ухватил меня за ноги и вытащил из сумки на всеобщее рассмотрение, так что я не успел еще очнуться от сна, а уже оказался в центре их рассмотрения.

Самое первое, что пришло мне в голову, — удрать без оглядки, но меня не пустили. Духи рассматривали меня полчаса неподвижными, будто у манекенов, глазами, да они и стояли по-манекенному неподвижно, и я не выдержал их ужасного вида и снова сделал попытку удрать — может, мне еще удастся спастись, — но меня опять никуда не пустили. И пришлось мне идти к Огнеглазой матери — она управляет Тринадцатым городом, а других женщин в их городе нет. Но едва я насильственно перед ней предстал — потому что меня отвели к ней насильно в этот критический день моей жизни, — я сразу же крепко зажмурил глаза, и, когда меня силой заставили их открыть, я все равно не открыл их полностью, так меня напугала ее наружность — страшная, чудовищная, поразительная и грязная.

Огнеглазая мать сидит на земле в центре их города и никогда не встает, так что ее заливает дождь или солнечный жар весь год напролет. В городе нет никаких домов, а только Огнеглазая мать — как холм, — и вокруг ровное пустое пространство вроде огромного футбольного поля. Детям Огнеглазой матери, Малым духам, всем до одного, полтора года от роду, и они хоть и малые, а крепкие, как железо, и умные в любых самых разных делах, но работа у них одна — охота: они убивают в лесу зверей из малых ружей, похожих на пистолеты, которые дает им Огнеглазая мать, а убитых зверей они приносят ей, или в центр города, где они сидит. У нее на теле миллионы голов, кругами по всему телу, сверху и донизу, и у каждой головы — две малых руки, чтоб держать еду и любые предметы, которые голове захочется получить, два глаза, светящиеся и ночью и днем наподобие светляков, только в сто раз ярче, два уха, похожие на уши крыс, маленький рот с острыми зубчиками — зубчиков у каждой головы без счету — да шапка волос, длинных и сальных. Когда какая-нибудь голова говорит, кажется, что звонит церковный колокол, и каждое слово продолжает звучать еще минут десять после того, как сказано. А если говорят все головы разом, кажется, что шумит базарная площадь: они пререкаются, орут и ругаются, но по приказу матери сразу же замолкают. И они не могут уйти от матери, или переселиться в другое место. А Главная Голова Огнеглазой матери — она наверху, между двух плеч, — похожа на огромную цистерну для нефти, если цистерну поставить стоймя, и нужна ей, чтобы кормиться и разговаривать. Она возвышается над городом вроде башни, и видно ее за шесть миль от города. Род у Главной головы — как пещера, в которую может поместиться слон, глаза сверкают и днем и ночью, а когда Огнеглазая мать захочет, из них выплескивается жаркий огонь, — поэтому жители Леса Духов и назвали ее «Огнеглазая мать». Она может проглотить слона целиком, а может и разжевать: у нее 1000 зубов, причем каждый зуб — двухфутовой длины, массивный и желтый, но удивительно острый, и губы не могут прикрыть их полностью, даже когда она закрывает рот. Голова у нее — в густых зарослях из волос, а если их срезать и положить на весы, то получится, что они весят ровно полтонны, и каждый волос — толщиной в четверть дюйма. Волосы прикрывают ее как крыша, потому что она все время сидит — и когда льет дождь, и когда светит солнце. У нее две руки и на каждой пять пальцев с ногтями, похожими на большие лопаты, и две ноги толщиной с колонну, и она сидит на них, будто на табуретке.

Глаза у нее полыхают жгучим огнем, и, если ей надо разжечь костер, она разжигает его глазами — они у нее светят так ярко и горячо, что дрова вспыхивают, как сухой порох или как если бы их облили бензином; а ночью глаза освещают город — вместо электричества, но гораздо ярче. И когда какой-нибудь из Малых духов плохо ей служит или не слушается, она направляет на него глаза, и они извергают свирепый огонь, и дух сгорает, словно пушинка. А иногда она слегка притушивает глаза и просто стегает огнем обидчика — он не сгорает, но его жжет и корчит, неважно, далеко от нее или близко. Поэтому все духи и прочие существа боятся разгневать Огнеглазую мать, и даже Его Величество Король не посмеет сказать: «А это еще кто?» И без крайней нужды к ней в город не ходят. На теле у нее, вместо всякой одежды, шкуры всевозможных лесных зверей, и от этого она кажется еще безобразней, или страшней, чудовищней и ужасней. Ее обслуживают Малые духи, потому что сама она все время сидит — они отдают ей убитых зверей и потом кормятся от ее щедрот.

Ну и вот, а когда меня к ней привели, мне вдруг почудилось, что я исчез, распылился в воздухе облачком пыли, или стал страшным сном наяву об ее чудовищной и грязной наружности. Она спросила у Малых духов, прихожусь ли я Сумчатому Зверю сыном, а они ответили, что точно не знают. Тогда она немного притушила глаза и слегка полоснула меня огнем, так что сожгла звериную шкуру, которая служила мне как одежда, и чуть-чуть прижгла кое-где мою кожу — она не хотела меня уничтожить, а решила узнать, могу ли я говорить, — но когда мою кожу кое-где прижгло, я закричал в самый полный голос, и духи тотчас же раскатились хохотом, похожим на канонаду из тысячи пушек, а хохот самой Огнеглазой матери гремел, как взрывы бомб на земле, и, словно от взрывов бомб на земле, многие окрестные холмы содрогнулись, многие деревья попадали и сломались, а я по пояс провалился в землю, и Малым духам пришлось меня вынимать. Но едва Огнеглазая мать услышала, что я вскричал человеческим голосом, она распознала во мне человека, хотя, конечно же, не могла понять, как мне удалось попасть в Лес Духов.

Она признала меня человеком и спросила, хочу ли я пожить у нее, и мне пришлось ответить ей «да», но она не спросила, откуда я появился и не обидел ли кого-нибудь по пути, а просто дала приказ Малым духам выделить мне малое ружье для охоты. И они обучили меня охотиться, или убивать из ружья зверей. Как только я сделался умелым охотником, меня стали брать на охоту в лес, и, если нам удавалось подстрелить зверя, мы сразу же несли его в центр города, где нас поджидала Огнеглазая мать, или Прародительница Малых духов, и она разжигала глазами костер и тут же, сидя на месте, как пень, — она всегда сидела на месте, — совала зверя в огонь костра. Пожаривши зверя до нужной готовности, Огнеглазая мать начинала дележ: самыми мясистыми кусками зверя она наделяла Мелкие головы, самый большой и тоже мясистый выделяла Главной, или Большой, голове, а малыми и костлявыми остатками зверя оделяла проголодавшихся Малых духов. Головы — Главная между плеч и Нательные — съедали мясо за одну минуту с грохотом тысячи огромных лебедок, и потом Нательные требовали добавки, поэтому нам, или Малым духам (а я кормился, как Малый дух), доставалось очень немного еды. Нательные головы, съев свои порции, сразу же начинали ссориться и ругаться, чтоб узнать, которой досталось больше, а когда их ругань доходила до драки, Главная голова принималась их унимать и самых драчливых прижигала глазами.

А мы — Малые духи и я — охотились целые дни напролет, и однажды нам долго никто не попадался, но в 4.30 по дневному времени мы подстрелили небольшого зверька. Мы убили зверька и принесли его в город, и Огнеглазая мать приготовила еду и сначала дала по маленькому кусочку Главной голове и всем Нательным, а то, что осталось, выделила нам. Но Нательные головы проглотили свои порции, а потом поразинули рты и на наши, или потребовали всего зверька, и, как только они поразинули рты, Огнеглазая мать призвала нас к себе, отняла у каждого из нас его порцию и переделила между Нательными головами, потому что хотела видеть их сытыми во всякое время года и суток. А нам подкрепиться так и не удалось. На другое утро мы отправились в лес, или на охоту, ни свет ни заря. А когда разгорелись и свет и заря, Огнеглазая мать вызвала нас к себе и сказала, чтоб мы принесли ей зверя, которого подстрелили, но мы его съели, а ей сказали, что и зверя не убивали, и в лес не ходили, и вообще еще не проснулись. Едва услышавши, что мы не проснулись, она засверкала на нас глазами, и наши одежды из звериных шкур вспыхнули, как если бы их облили бензином, — и это было нам от нее наказание. А Нательные головы, пока нас наказывали, презрительно хохотали и глумливо ругались.

После наказания она приказала, чтобы мы немедленно отправлялись в лес и не возвращались бы домой без добычи, а иначе она сожжет нас дотла — неважно, хотим мы того или нет, — так она заключила перед нашим уходом. И каждый из нас отправился в лес. Бог был так добр, что меньше чем через час нам посчастливилось выследить зверя — он был упитанный, вроде свиньи, — и мы его застрелили и принесли домой. Огнеглазая мать приготовила пищу и первым делом накормила головы, а остатки мяса выделила нам — по советам и указаниям Большой головы, — но зверь был упитанный, а главное, огромный, и мы наелись до полного удовольствия.

В укромной части сидячего тела у Матери был громогласный будильник, но где он спрятан, знала только она, а кроме нее — никто на земле. Этим будильником она нас будила — каждое утро и в раннее время, — но сначала она варила похлебку, а потом уж включала свой громогласный будильник, чтобы он верещал многократно и оглушительно. Едва услышавши будильное верещанье, мы строились перед Матерью, как солдаты — в шеренгу, — и у каждого из нас была своя плошка, и Мать выдавала нам по очереди похлебку: каждому духу — половину плошки. Мы получали еду, как солдаты, когда они строятся на обед перед командиром, а Малые головы хоть и не строились в шеренгу, но тоже получали порцию похлебки, потому что и у них тоже было по плошке, но они при этом говорили Матери — многажды и самыми серьезными голосами, — что она дает нам слишком много еды. Малые головы вечно шумели: они никогда не спали все разом и те, которые не желали спать, толковали между собой и будили спящих. А если засыпала Главная голова, Малые головы принимались ругаться — мол, Главная голова не дает им уснуть, потому что храпит и рычит, как море, — они ругались и говорили так: «Ишь, закрыла глаза и храпит, будто завывает морской ураган». Но как только она открывала глаза, они кричали: «Не жги нас глазами!»