Заколдованные леса

РЕЧНЫЕ ДУХИ И РЕЧНОЕ ПРАЗДНЕСТВО

Однажды около двух часов ночи множество духов явилось на перекресток, и они запихали меня в мешок, который специально для этого принесли. Запихали они меня, значит, в мешок, и один из них положил мешок себе на голову и ну улепетывать в город к реке, потому что они — Речные духи. (Они меня просто украли с перекрестка — для себя, или в свой собственный город.) Достигши города, они меня вынули, чтобы предъявить Наистаршему Старейшине, который сидел на особом стуле у ног до ужаса страшного бога — самого могучего, как им казалось, из всех богов их Речного Города. И вот меня предъявили Старейшине, потому что он, а не кто другой, повелел своим духам украсть меня с перекрестка, когда получил обо мне информацию. Как только я предстал перед их Старейшиной, он приказал привести барана, убил его и полил мне голову кровью, а моя голова была преогромной и страшного вида, даже если без крови. Когда голова как следует окровавилась, они зажарили мясо барана и лучшие куски положили передо мной. Они положили их, чтобы я ел, но едва я стал есть, до ужаса удивились и страшно обрадовались, потому что их боги никогда не ели, не могли дышать, были не в силах пошевелить головой или подать какие-нибудь сигналы. Но поскольку эти Речные духи люто ненавидели Небесного Бога и очень любили Земных Богов, то, когда замышлялось важное дело, Старейшина сразу же обращался ко мне, и, если я показывал кивком головы, что одобряю дело, он его разрешал, а если я просто помахивал шеей, или показывал неодобрение делу, Старейшина сообщал своим приближенным, а те говорили всем остальным, что дело не одобряется, и оно запрещалось. Старейшина был у меня переводчиком, и только он благодаря его титулу мог обращаться прямо ко мне.

Речные — они же Ехидные — духи признали меня своим главным богом и выстроили мне однокомнатный дом, где я стоял посредине комнаты, а они приходили передо мной молиться, или преклоняться, и приносили жертвы. Я кормился мясом жертвенных животных и пил их кровь, когда меня окропляли, потому что воды мне никто не давал, а человеку надо утолять жажду. Но кровь, которой меня кропили, привлекала бессчетное количество мух, и они покрывали мне шею и голову вечножужжащим несгоняемым слоем — рук-то у меня не было, чтобы их отгонять, — и порой Старейшина, придя ко мне в дом, не мог понять, где стоит мой кувшин, пока не сгонял с меня мух метлой.

Прошла неделя моей жизни в их городе, и вот все они собрались на праздник. Первым делом они открыли дом, и туда вошел Наистарший Старейшина, которому разрешалось со мной разговаривать. Сначала он вымыл мне шею и голову — ведь только они возвышались над кувшином, — потом обвязал мою длинную шею красной домотканой материей с бахромой, отчего шея стала еще страшней, потом надел на мою огромную голову красную шапку Речного духа, отчего голова сделалась еще гаже, потом сунул мне в зубы трубку длиной в шесть футов и такую емкую, что туда вмещалось полтонны табаку, а у трубки поставил особого духа, чтобы наполнять ее по мере надобности. Когда он разжег мне факелом трубку, духи с духевами пустились в пляс — они плясали, и пели песни, и бренчали колокольцами, и прихлопывали в ладоши, и, когда барабанщики ударили в барабаны, все плясуны утроили свою прыть, а когда из трубки, которую я курил, повалили клубы табачного дыма, все плясуны раскатились хохотом, да. таким громогласным, что стой хоть за милю, непременно услышишь, даже не слушая, и как только табак в моей трубке кончался, особо приставленный для этого дух наполнял ее снова полутонной порцией, потому что трубка была огромной — три фута по глубине и четыре в диаметре.

Празднество продолжалось несколько часов, и моя голова непрерывно курила, а табак был крепкий, и я опьянел, как пьянеют, напившись до полного удовольствия, или полнейшей потери памяти, — такой табак под силу лишь духам, да он только в их Лесу и встречается.

И вот, накурившись до потери памяти, я позабыл свои беды, или невзгоды, и запел во весь голос земные песни — а раньше я никогда их в Лесу Духов не пел. Но как только духи услышали мое пение, они от восторга утанцевали в лес — на пять тысяч футов, если не дальше, — а когда вернулись, то столпились вокруг меня и стояли с отвисшими нижними челюстями, потому что песни им очень понравились, зато, мой голос удивил их до изумления. А дух, приставленный набивать мою трубку, все подкладывал и подкладывал мне свежего табачку, и я без устали пел свои песни, которые вдруг прихлынули мне к сердцу, как радость. И вот я радовался и пел свои песни, а духов настолько ошеломил мой голос, что они отвисли нижними челюстями и стояли, немо истекая слюной…

Они слушали мои песни около получаса, потом Старейшина вынес меня из дому, который построил для моего пребывания, выдрал с корнями кокосовую пальму длиной не меньше чем в триста футов и поместил меня на ее вершину, между ветвей, вроде как в люльке, а другой Речной дух, Заместитель Старейшины, поставил пальму себе на голову, утвердил ее там стоймя, чтоб не падала, — а я по-прежнему находился в кувшине, — и впрыгнул на голову Старейшине Речных духов. И вот я стоял в кувшине на пальме, пальма стояла на голове Заместителя, Заместитель стоял на голове у Старейшины, а Старейшина отплясывал пляски с духевами. Но пока они помещали меня на пальму, дух, приставленный набивать мне трубку, загружал ее новой порцией табака — он был так занят, что работал молча и даже не пытался поучаствовать в плясках, — а я, накурившись до полного счастья, пел веселые земные песни, потому что забыл все беды и горести, которые не давали мне раньше петь, и от этих веселых песен все духи, все существа Девятого города плясали без перерыва несколько дней.

На празднике духов земные песни получили самое горячее одобрение, и вот Его Величество Король, сидящий на троне в Двадцатом городе, послал Старейшине Девятого города незримое повеление явиться в столицу. Но столица, или Двадцатый город, отстоит далеко от Девятого города, а незримое повеление нарушить нельзя, поэтому Речные духи разволновались, начали плясать все быстрей и быстрей, и вдруг я смотрю, а у кувшина, где я сидел, выросли с двух сторон два крыла из перьев, потом все ветки кокосовой пальмы превратились в перья и обернулись крыльями, Речные духи взмахнули руками, и глядь — а это уже не руки, а крылья; но самые лучшие, или сильные, крылья выросли у Старейшины — чтоб лететь впереди.

И вот все мы полетели по воздуху в Двадцатый город к Е. В. Королю, или Властителю Леса Духов.