Звезды и полосы (сборник)

3

Города всегда были двигателями прогресса. Уже первая «революция городов», начавшаяся еще в Древнем мире, привела к образованию устойчивых государств: возникли величественные восточные деспотии – Шумер, Египет, Ассирия, Вавилон – со сложной иерархией, религией, структурами социального управления.

В городах Древней Греции, которые тоже во многом представляли собой самостоятельные государства, были опробованы все возможные политические системы: от тирании до демократии, от олигархии до военной республики. Кроме того, в греческих полисах зародилась европейская философия: человек начал систематически и последовательно осознавать окружающий мир.

Города европейского Средневековья дали первые образцы самоуправления, из чего потом выросли западная выборная система и гражданское общество. Там же, как продолжение философии, начала зарождаться наука: знания каталогизировались, обобщались, внедрялись в повседневную жизнь.

Стремительный рост городов произошел в период индустриализации. Миллионы крестьян стекались на фабрики и заводы, чтобы стать городскими жителями. Города превращались в средоточие власти, денег, культуры, инноваций, идей. Только здесь открывались реальные жизненные перспективы. Только здесь человек мог получить то, чего он хотел. К середине ХХ века был преодолен важный рубеж: городское население западных стран стало преобладать над сельским. Появились настоящие монстры, названные мегаполисами, где, как в муравейнике, скучивались миллионы людей. А в конце ХХ века был зафиксирован феномен «мировых городов»: мегаполисы начали включаться в глобальную экономику как вполне самостоятельные субъекты. Теперь уже не столько государства контролировали крупные города, сколько сами города требовали от государства тех или иных действий.

В противоположность «человеку сельскому» возник «человек городской», полностью отгороженный от природы и обладающий очень специфическими навыками бытия. Такой человек не знал, как растет хлеб, зато мог проводить операции с электронными эквивалентами денег. Такой человек представления не имел откуда берется бифштекс, зато знал, что такое франчайзинг, промоушен и кредитные деривативы. Фактически это был новый вид человека. И от «человека сельского», «аграрного», существующего «на земле», он отличался так же, как тот, в свою очередь, отличался от «человека пещерного», жившего охотой и собирательством.

Однако за все надо платить. Особая «городская среда», где человек был защищен от голода, хищников, капризов природы, породила собственные проблемы, которые в ней невозможно было решить. Прежде всего это скученность, резко повышающая агрессию: города захлестывала преступность, и никакими мерами справиться с нею было нельзя. Далее это невыносимый ритм жизни: «человек городской», чтобы не оказаться на социальном дне, вынужден был непрерывно «бежать». Отсюда – множество стрессов, хроническая усталость, депрессия, рост психических аномалий. И наконец, это функциональная обезличенность: в миллионной толпе отдельного человека не различить, нельзя ему сочувствовать, сопереживать – сил не хватит на всех. «Человек городской» предоставлен исключительно самому себе. Никому ни до кого дела нет.

Не случайно города много раз проклинали. Их называли каменными джунглями, асфальтовыми пустынями, капищами порока. Утверждалось, что все зло современной цивилизации – от городов и что только разрушив их, вернувшись назад, к природе, человек обретет самого себя.

И все же главной особенностью мегаполисов являлось то, что они могли существовать только при развитой инфраструктуре. Город был жив, пока текла из кранов вода, пока было напряжение в электросетях, пока работала связь, пока десятки тысяч фургонов развозили товары и продовольствие по магазинам.

Нет инфраструктуры – нет города.

Нет города – нет той среды, где только и способен обитать «человек городской»

Мегаполис, в котором отключено электричество, начинает погибать уже через десять дней. Портятся запасы продуктов в гигантских промышленных рефрижераторах, останавливаются лифты, только что возносившие толпы людей на тридцатые, сороковые, семидесятые, этажи, перестают качать воду насосы напорных станций, глохнут телефоны, радиоприемники, телевизоры, интернет. Город уподобляется человеку, который лишился всего: оглох, ослеп, обессилел, впал в паралич – руки и ноги еще подергиваются, но о самостоятельной жизни уже речи нет.

Сейчас, разумеется, невозможно восстановить четкую последовательность событий. Великая американская драма еще ждет своего летописца. Однако если суммировать сообщения прессы, как всегда полные противоречий и, тем не менее, складывающиеся в определенный сюжет, то можно полагать, что агония городов продолжалась около двух недель. Сначала проявили себя спонтанные отключения линий: на несколько дней оставался без электричества то тот, то другой обширный коммунальный сегмент, затем последовал небольшой период надежд, когда казалось, что энергосистему страны удастся взять под контроль, далее был, по-видимому, период разброда: хаос усиливался и становилось понятно, что ситуацию не удержать, и наконец, произошел общий обвал – крупнейшие мегаполисы США замерли навсегда. «Урбокалипсис», как его немедленно окрестили, разразился практически одновременно по всей стране. Точно ударил гонг, свидетельствующий о конце света. Миллионы людей, движимые инстинктом спасения, хлынули на сельские просторы Америки. Никакой организованной эвакуации не было. Даже в самых мрачных прогнозах никто ничего подобного не ожидал. Мэры нескольких мегаполисов, взяв ответственность на себя, попытались было установить нечто вроде этапов последовательного движения: сначала эвакуируется высотный городской центр, затем – пояс средних кварталов, где плотность застройки, как правило, значительно меньше, далее, причем только частично, разгружаются городские окраины, а население пригородов вообще призывали остаться в своих домах. Призывы, однако, ушли в пустоту. Американцы, во всяком случае в подавляющем большинстве, уже не воспринимали доводов разума. Казалось произошло всеобщее помешательство: во мгновение ока были разграблены тысячи супермаркетов, автозаправок, ресторанов, лавок, кафе. Будто всесокрушающее торнадо покатилось по улицам городов. Офисные менеджеры, работники банков и фирм, солидные бизнесмены, сотрудники государственных служб, вчерашние законопослушные граждане, даже в мыслях не предполагавшие что-либо нарушать, вдребезги разбивали витрины, проламывали двери, замки, загружали свои машины продуктами, одеждой, бензином, оружием и, как тараканы, спрыснутые дезинфицирующим веществом, устремлялись прочь из пахнущих смертью, сумрачных городских лабиринтов. Ничто не могло их остановить. Слабенькие полицейские заграждения были сметены в первый же день, воинские подразделения, высланные по распоряжению федеральных властей, растворялись в наплывах сотен тысяч людей. Тем более, что и полицейские, и солдаты, получая то один, то другой явно противоречивый приказ, испытывали растерянность, ничуть не меньшую, чем все остальные. Мгновенно выросли на выезде из городов многокилометровые пробки: целые семьи бросали машины и, как безумные, брели по земле, вдруг ставшей для них чужой. Куда? зачем? – этого никто объяснить не мог. Двигались на запад и на восток, на юг и на север, сразу во все стороны, лишь бы уйти.

Сокрушительному разгрому подверглись малые города, на которые, как тучи апокалиптической саранчи, накатывались волны беженцев. Спасения от тысячеликого чудовища не было. Отряды самообороны, спешно созданные на местах, отсиживались с женщинами и детьми за стенами полицейских участков. Оказывать открытое сопротивление они не рисковали: толпы голодных людей разметывали баррикады, опрокидывали заслоны, безудержно растекались по улицам. А через несколько часов уходили, оставляя за собой выеденную скорлупу.

Федеральное правительство, судя по всему, пребывало в растерянности. У него не было ни сил, ни средств, чтобы хоть как-то минимизировать урбанистический хаос. Распоряжения его попросту игнорировались, президентские обращения и призывы не ставились ни во что, а продовольственная помощь, которую оно пыталось организовать, тут же перехватывалась администрацией штатов и графств.

Единственное, что американскому правительству удалось – это силами той части армии, которая ему еще подчинялась, развернуть около сотни палаточных лагерей для беженцев, куда более-менее регулярно доставлялись питьевая вода, продукты, медикаменты.

Но это, разумеется, были паллиативные меры.

Улучшить ситуацию в целом они не могли.

Фактически, через неделю все было кончено. Страна мегаполисов превратилась в страну кочующих орд. Я хорошо помню телевизионную хронику тех летних дней: пустынные улицы Миннеаполиса, Атланты, Чикаго, Нью-Йорка, битое стекло, посверкивающее на асфальте, искореженные автомобили, зияющие провалы витрин… И сверхъестественный, невообразимый пожар в Лос-Анджелесе: пламя движется гудящей стеной, пожирая один район за другим.

Кажется лишь тогда до меня, как впрочем и до многих других, дошло, что возврата к прошлому нет.

Относительный порядок сохранялся лишь в китайских кварталах. Вероятно, в силу своей истории, которая никогда к ним милостива не была, китайцы быстрее всех остальных приспособились к условиям катастрофы. Во всяком случае, в чайна-таунах жизнь продолжалась. Откуда-то бралось горючее, продовольствие, средства связи, электроника, транспорт. Китайцы подключили локальные электросети, работающие от генераторов, пробили бульдозерами дороги, теперь пригодные для езды, наладили даже примитивную канализацию. Китайские военные патрули взяли под жесткий контроль прилегающие городские районы, следя в основном за тем, чтобы не бесчинствовали мародеры. Здесь соблюдались, конечно, чисто экономические интересы: вся техника, все ценные материалы и оборудование, все то, чем был богат прежний мир, целенаправленно изымалось и складировалось за «желтой стеной». Тут без проблем можно было достать запчасти к автомобилям, работающие батарейки, платы, фармацевтику, инструменты, любое оружие. Расчет, как правило, производился в юанях, процветал также натуральный товарообмен. А поскольку трансакции совершались под вооруженной китайской охраной, то и цены на все товары устанавливали только они.

Была в этом какая-то удивительная ирония: раньше такие фактории принадлежали исключительно американцам, которые, чувствуя свое цивилизационное превосходство, продавали индейцам «огненную воду», бусы и дешевый текстиль. Теперь те же американцы, свободные люди, граждане великой страны, смиренно привозили скромные свои товары к китайским форпостам и обменивали их на изделия более высокого технологического достоинства.

Когда-то Америка стала «белой», а индейцы, ее коренные жители, были вытеснены на обочину бытия.

Теперь Америка окрашивалась в другие цвета, причем «желтый» был не единственным, который утверждался в футурологической перспективе.