Мещанка

* * *

Как-то раз, в марте, в теплый, по-весеннему капельный день, возвратясь с работы, он застал Надю спящей на диване. Павел Васильевич хотел было снять пальто, но вдруг пришла мысль сделать жене подарок, и, представив себе, как Надя обрадуется, он отправился в цветочную теплицу.

Через час вернулся с букетом цветов. Осторожно, на цыпочках приблизился к жене, поставил цветы в вазу на столике, сел рядом, и в который раз невольно залюбовался ею.

Надя тяжело вздохнула, застонала, и Павел Васильевич увидел, как по ее щеке медленно поползла слезинка. Она открыла глаза.

— Что с тобой, Наденька? — испугавшись, спросил он.

— Уйди! — крикнула она и убежала в спальню. В полной растерянности Павел Васильевич пошел за ней.

— Что случилось, Надя?

— Я беременна, — всхлипывая, проговорила она.

Павел Васильевич даже не обратил внимания на то, как произнесла эти слова жена, он только понял одно: будет ребенок.

Буйная радость охватила его, и он закружил жену по комнате.

— Чему ты радуешься? — кричала она. — Тебе не нужна моя молодость! Тебе можно, ты пожил, а я хочу жить, а не в пеленках копаться!.. Все равно не будет, не будет!..

Он успокаивал ее, как мог, и шептал:

— Ну почему же, Надюшенька? Ну будет же, будет…

— Не тебе возиться с ним, тебе наплевать, что мне еще двадцать пять лет…

И опять — волнения, споры, ссоры…

И кому скажешь об этом, с кем поделишься тревогой и болью своей? Матери и то не мог он написать этого, не хотелось расстраивать. Даже тогда, когда в одном из очередных писем она упрекнула его: «Что-то у тебя, Пашенька, всё уж больно ладно да складно идет, всё хорошо. Как в войну: под смертью ходил, а мне всё — хорошо да хорошо. Опиши ты мне правду, сынок…» Невеселая это была правда. «Может, наладится, — думал он про себя, — зачем ее волновать».

Месяца через полтора, когда — на полгода раньше — был пущен кузнечно-прессовый цех, Павел Васильевич приехал обедать в хорошем настроении. Он был оживлен, шутил, и то, что жена не спрашивала причину его настроения и была как-то даже раздражительна, не обижало его. «Не раскачалась еще, — думал он. — А может, у нее неприятности?»

— У тебя что, Наденька?

— Не волнуйся. Я веду себя согласно твоему рецепту. Стараюсь быть спокойной, не переутомляться, ну и что там еще, — забыла уж. Словом — так, чтобы ни в коем случае мое состояние не отразилось на ребенке. Можешь быть спокоен.

«Черт знает что такое. Постоянно одно и то же. В разных вариантах, но одно и то же», — подумал он, отодвинув тарелку с кашей, и достал папиросу. Пальцы дрожали. Он закурил и вышел на кухню.

— Конечно, вроде и не мое дело, а скажу, — вдруг обратилась к нему домработница. — Давеча приходила к ней приятельница. Я прибиралась, слышала их разговор. Приятельница эта — не знаю, как ее там звать, не бывала она у нас — и говорит: «Чего это ты дома сидишь, не старуха еще вроде или муж не пускает? А знаешь…» — Ну и начала рассказывать про всякие вечера, про танцы, про театры. А наша и говорит: «А куда я пойду, такая уродина, сиди и береги ребенка. И будь довольна. И помалкивай. А я не хочу и не буду. Ему можно сидеть, он свое взял, а мне двадцать пять, и я не урод, чтобы от жизни прятаться». — «А что уж вы не могли подождать, с ребенком-то?» — это приятельница ей. «Не знала, говорит, — это наша, значит, — не знала. Он хочет, чтобы жена натаскала ему детей и сидела около них. А я что же?..» И как она сказала, мне не сказать. В общем так по ее рассуждению получается, что вроде, когда ребенок, — и жизнь вся кончена. А что же думала, когда замуж шла? Всё красу свою оплакивает. А чего ей от этого сделается! Да и не век мужиков хороводить. Похороводила, хватит. Все знают.

— Что знают?

— Ну, что и красива она, и что ребят за ней ходило… И вертела она ими как хотела. А теперь замужем, и хватит. А чего ребенок мешает, не знаю. Матери обе живы, помогут поднять. А если не охота с матерями жить — я ведь четверых подняла. Конечно, старого не будет — мать. Так ведь не девчонка и есть уж. И заботы, и всё. Да ведь для кого же и жить, как не для детей? В общем, не нужен ей ребенок, вот и сердится. А вы не расстраивайтесь. Уходится, может.

Павел Васильевич пошел к жене.

— Давай поговорим, Наденька, — присаживаясь рядом с нею, проговорил Павел Васильевич.

— О том, что я неправильно себя веду? Что я не та, что ты думал? Что дети — это хорошо, а без детей — плохо? Верно ведь?

— Верно, — просто согласился Павел Васильевич. — Только без того, что я раскаиваюсь, связав свою жизнь с твоею. Это не верно.

Она усмехнулась.

— Давай лучше не будем об этом говорить. Обоим будет легче.

— Ну что же, как хочешь.

Павел Васильевич поднялся и вышел.

«Чего не хватает между нами? — думал он, когда ехал на работу. — Чего я не понимаю? Неужели ребенок, еще не появившийся на свет, может быть проклятием для матери? Разве в самом деле у нас чего не хватает, чтобы вырастить его? Чего же еще надо?»