Журавлиные клики

Это к тому, что неискренен был Федор давеча, когда порицал скотника Фомича за неуважительные о директоре речи. За десять лет егерской службы разбаловался Косенков окончательно, потерял всякий трепет перед начальством и дерзил ему и за спиной, и в глаза прямо.

…Федор сел на носу лодки за капитана, Генка, как самый молодой, был посажен на весла, а Павлу Ивановичу, беспрерывно зевавшему, отчаянно таращившему голубенькие, в бесцветных ресницах глаза, досталось место почетного пассажира — на корме. Поплыли к устью речки, потом к плотине, потом снова к устью. Генка горланил песни, щелкал их как орешки: начинал и тут же бросал, заводил другую. Потому что толком не знал слова ни одной: от «Катюши» к «Лучинушке» перекинулся, от «Лучинушки» к «Фонарикам» переметнулся, от «Фонариков» к наимоднейшей «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке» перемахнул…

Федор же хранил молчание, не до песен ему было: как только отвалили они от берега, ключиками, с журчанием стала пробиваться в лодку сквозь худое днище вода. И теперь, сняв пиджак и положив его на колени, он сосредоточенно работал ржавой консервной банкой.

Мальчишки-купальщики не без интереса наблюдали за маневрами егерской лодки.

— Дядь Федь! — крикнул кривоногий карапуз в красных трусиках. — Карась на терку пошел. Мы у кустов видели: как даст-даст хвостом… Ажно кипит все!..

— Давай, малый, вон к тому тычку, — скомандовал Федор Генке. — У меня там морда поставлена, авось попался кто.

Генка подгреб к тычку — неошкуренному сосновому колу, торчавшему высоко над водой. Дядя Федя засучил рукава рубахи и перегнулся через борт.

— Здесь она, красивая… Сейчас я ее, морду эту…

Нагнулся еще ниже, пиджак соскользнул с его колен, окунулся полой в воду.

— Пиджак-то твой пить захотел, — сказал Генка, — карманом воду хлебает.

Федор скомкал пиджак и бросил его Генке. Снова сунул руку в воду, теперь чуть ли не по плечо, с сосредоточенным лицом шарил, искал что-то там, в глубине. Наконец над водой показалось узкое горло сплетенной из ивовых прутьев морды — мережи, затем все ее бочкообразное решетчатое тулово.

— Есть! — завопил Генка, уловив за ивовой решеткой колыхание золотистых карасиных тел, короткие всплески ленивой неуклюжей рыбы.

— Четыре головы, — довольно, сощурился дядя Федя, вываливая в лодку, под ноги, тяжелых рыбин. — Одну тебе, Генка, три Павлу Ивановичу — как гостю…

— А себе?

— Да разве я не пымаю себе, если захочу, — даже обиделся Федор. — Да я этой рыбой всю деревню завалить могу, весь совхоз, коль уж на то пойдет… Я этому Фомичу, хрену старому…

— Ладно, Федор Васильевич, ладно, — осадил его Генка. — Поплывем-ка к берегу, а то лодка твоя захлебывается. Смотри, как караси гуляют-плавают, будто и не словленные вовсе…

Генка ваялся за весла.

— Ты сначала пиджак отдай, — сказал Федор.

Генка бросил пиджак, Федор поймал его на лету, неловко, не вставая с места, надел, одернул полы.

Павел Иванович, оживившийся при виде рыб, теперь проявлял даже некоторую наблюдательность.

— А где же орден? — спросил он, разглядывая грудь егеря. — Если не ошибаюсь, Федор Васильевич, у вас на пиджаке был орден.

Федька скосил глаза вниз и налево и ахнул — ордена не было. Не веря глазам (мало ли что не померещится спьяну), провел по лацкану ладонью — ордена не было. Качнув лодку, вскочил на ноги, торопливо содрал с себя пиджак, поднял над головой, посмотрел на свет — ордена не было. Светились лишь две крошечных дырочки — там, где прошла сквозь ткань булавочная заколка. Федька сел и оглянулся по сторонам в слабой надежде, что орден не утонул, что чудом держит его на поверхности полосатая ленточка, — «Славы» не было. Он уставился в воду, пытаясь разглядеть дно. Куда там! Разве увидишь сквозь мутноватую весеннюю воду? Да и глубоко здесь, у тычка, было, знал Федор, — метра два, не меньше.

— Кто же так цепляет ордена, — укоризненно сказал Генка. — Я еще на берегу заметил: висит он у тебя как-то не так, все набок заваливается.

— Цеплял я его правильно, — сказал Федька, от огорчения трезвея. — Это заколка, чую, сломалась… Его Юрка все таскал, орден этот, вот и повредил, поганец, заколку.

— Прицепил ты его не так, — стоял на своем Генка. — Проколоть лацкан проколол, а изнутри, по всему, не защелкнул.

— Не защелкнул! — передразнил его Федор. — Катись ты, малец, знаешь куда… Я этих орденов дай бог в руках передержал… Это ты виноват: кинул мне пиджак — «Слава» и упала… нет, чтобы передать осторожно.

— А ты не вини, — огрызнулся Генка. — Сам виноват. Ты его еще на середке сымал, пиджак свой. Когда воду вычерпывал. Там, может, она и булькнула.

— Ты что, слышал?

— Что слышал?

— Как она булькнула?

— Кто она?

— Да «Слава» же… Тьфу, бестолочь ты, прости господи!

— Я говорю — может.

— Что может?

— Может, упала, а может, и нет.

— Тогда и голову морочить нечего. На середке орден еще на пиджаке был. Я точно знаю, что он здесь, у тычка, утоп. Здесь и искать надо.

— Как искать?

— Нырять надо. Понял?

Генка взялся за весла, поплыли к берегу. Мальчишки встретили их сочувственным молчанием: они видели суету у тычка и все слышали.

— Ну, братва, — сказал Генка, последним толчком весел вгоняя нос лодки в прибрежный песок. — Кто у вас рекордсмен по плаванию, прыжкам в воду, нырянию и прочему водному полу?

Мальчишки переглянулись и посмотрели на белобрысого узколицего паренька с поцарапанными коленками.

— Ты, что ли, чемпион? — спросил Генка.

— Ну, я, — засмущался паренек.

— Как зовут?

— Витькой.

— Так вот, Витька, надо помочь бывшему фронтовику дяде Феде. Достать со дна водоема орден солдатской «Славы», утопленный им по пьяной лавочке… Задача ясна?

— Ясна, — сказал Витька. — Я под водой цельную минуту могу сидеть, ребята по часам засекали.

— Найдешь орден, буду катать тебя на машине по первому твоему требованию. Днем и ночью…

Витьку взяли в лодку. Павла Ивановича, городского гостя, оставили на берегу, так как никакой помоги в деле спасения ордена от него не ожидалось.

У злополучного тычка заякорились, бултыхнув в воду пару кирпичин с веревкой. Витька сбросил рубашонку, штанишки и стал на корме.

— Он должо́н быть виден на дне, — сказал дядя Федя. — Потому как серебряный, блескучий… Ныряй давай, парень!

Витька принялся нырять. И раз нырнул, и два, и три…

— Ну, как?! — в надежде в два голоса восклицали Федор и Генка, когда голова мальчишки, с приглаженными водой волосами и широко открытым, жадно дышавшим ртом, показывалась на поверхности. Витька, не отвечая, снова надувался воздухом и снова уходил под воду. После пятого нырка он протянул Генке руку.

— Тащи!

Генка перетянул его, обессиленного, через борт.

— Ну что?

— Нету тута никакого ордена, — заявил Витька, дрожа и ляская зубами. — Я у тычка скрозь все осмотрел.

— Может, ил его засосал, — предположил Генка.

— Не. — Витька, торопясь, натягивал на себя рубашонку. — Песок тута. И видно все хорошо. Нету его.

— Что делать дале — ума не приложу, — поскучнев лицом, сказал Федор. — Ведь жалко ордена. Другого небось не дадут… Как это там прозывается? Ды… Дыбликата…

— Дубликата не дадут, — не к месту засмеялся Генка. — Вот узнает военком, он тебе хвост накрутит. Возьмет и навовсе твой орден того… аннулирует.

— Чего? — уныло взглянул на шофера Федька.

— Аннулирует, говорю. Бумагу такую напишет: мол, так и так, приказываю по причине недостойного поведения в мирное время бывшего фронтовика Федора Васильевича Косенкова орден его «Славу» третьей степени считать недействительным. Основание: утерян Ф. В. Косенковым, когда последний находился в состоянии сильного алкогольного опьянения.

— Болтай больше! — сказал Федор и принялся расстегивать брючный ремень. — Я его сейчас сам буду искать.

Не в пример Витьке, Федор оказался ныряльщиком никудышным. Под водой он пробыл всего секунд тридцать, вынырнул и ухватился обеими руками за борт лодки.

— Ух!.. Дыху не хватает.

— Пить надо меньше, — сказал Генка. — Ну, как?

— Пока не видать.

— Зря стараешься, дядь Федь, — сказал Витька. Сквозь голубизну его озябшей мордашки медленно пробивался румянец. — Был бы тута, я б его обнаружил.

Генка налил Федору стаканчик. Выпив, тот нырнул снова. В початой бутылке оказалось три стаканчика. Столько раз и нырял Федор.

— В самом деле нету, — подвел он итог своим подводным экспедициям. — Видать, не тут его потеряли, а на середке.

— А я тебе о чем толковал? — сказал Генка. — Но на середке мы его вовек не найдем: глубина метров восемь и точно места не знаем, где он булькнул.

— Ты, малый, мне таких слов не говори! — Федька зло скрипнул зубами. — Я его со дна морского и то достал бы… А с этой лужей поганой у меня разговор короткий будет. Вот сейчас поеду к плотине и подыму ставню. Пусть вытекает, к чертовой матери, все озеро до капли.

— Да тебе Кузьма Кузьмич за такое дело голову сымет.

— А пускай сымает. Зато орден верну… Или вот что, вези меня, Генка, в контору совхозную. Позвоню в город, чтоб водолаза немедля выслали. Я ему лично тыщу рублей отвалю.

— Трепло ты, Федор Васильевич, — сказал Генка. — Где возьмешь-то тыщу? А потом, станет водолаз орден твой искать, как же, держи карман шире. Если бы человек залился, тогда б другой коленкор…

— Да он мне жалчей человека, — крикнул Федор и всхлипнул. — Мне его на Украине дали, сам комдив вручал. После того как мы Днепр форсировали. От нашего взвода осталось тогда всего ничего: пять бойцов, да и те побитые, пораненные… — Голос Федькин пресекся, он махнул рукой. — Эх, малец, да разве ты поймешь?..

— Ты что, дядь Федь? — удивился Генка. — Никак, слезу пустил? А еще фронтовик. Какой пример подаешь будущим солдатам? Мне и Витьке вот этому, подводному чемпиону…

Федька подрагивал плечами от сдерживаемых рыданий, отвернувшись, вытирал ладонью мокрые щеки. Ему сейчас и в самом деле казалось, что без ордена ему не жить, что крышка ему будет полнейшая без ордена, что предзнаменование это куда как худое — потерять заработанную кровью награду.

— Выпить тебе надо, Федор Васильевич, — твердо сказал Генка. — Вижу, не добрал ты сегодня малость. Доберешь и позабудешь про свой орден!.. Я мигом слетаю на «газоне» в деревню… Сколько брать-то? Двух хватит?..

И Генка сильно погнал лодку к берегу, где в нетерпении прохаживался, посматривал из-под руки на озеро Павел Иванович.

Федька спал в сторожке на деревянных нарах, покрытых старыми ватниками, рваными плащами и прочей рухлядью, в разное время оставленной егерю за ненадобностью рыбаками. Свет едва пробивался в крохотное с запыленными стеклами оконце, и в этом свете едва можно было различить лежавшего навзничь Федора, его багровое опухшее лицо. В большие красные руки, сложенные на животе, шутник Генка вставил недопитую бутылку «Стрелецкой».

Генка давеча действительно мигом слетал за водкой, они забрались в сторожку, готовясь посидеть за рюмкой как следует. Но то ли волнение по случаю утраты ордена повлияло на Федьку, то ли не выспался он ночью — был он на этот раз не на высоте: пить отказался, прикорнул на нарах и тотчас уснул. Тут его и оставили Генка с Павлом Ивановичем, уехали домой, так и не сумев разбудить своего по-мертвому бесчувственного к зову и тряске собутыльника.