Узелок Святогора

Душа обязана трудиться

Имя автора этой книжки не ново для русского читателя. Шесть лет назад в издательстве «Молодая гвардия» вышел сборник Ольги Ипатовой «Ветер над кручей», ставший, к слову сказать, заметным явлением нашей молодой многонациональной прозы: жюри Всесоюзного литературного конкурса имени А.М. Горького удостоило его, первой премии.

Но задолго до того была еще на русском языке книжка стихов «Крыло» («Советский писатель», 1976, переводы С. Кузнецовой), весьма представительная для дебюта перед всесоюзной читательской аудиторией, зрелая книжка, в которую вошли лучшие страницы трех поэтических сборников, выпущенных Ипатовой на родном белорусском языке.

Да, Ольга Ипатова начинала с поэзии и много лет работала в ней. Работала вдохновенно, плодотворно, обрела как поэтесса заинтересованное отношение читательской среды. Она и поныне, являясь уже признанным автором ряда книг прозы, которой в последние годы отдает себя полностью, у себя на родине по-прежнему числится в поэтической шеренге литературы. Проза не увела ее куда-то далеко в сторону от прежних, уже достаточно определившихся душевных пристрастий и тематических интересов. Она вырастает из того же самого корня размышлений о жизни, о делах и духовном мире человека, который питал лирику Ипатовой. Можно даже сказать, что ко многому из того, над чем мы думаем теперь, читая рассказы и повести прозаика, нас уже готовила ее поэзия — то ли своим общим пафосом, то ли каким-то отдельным мотивом, поэтическим образом, намеком…

В книге «Узелок Святогора» есть прекрасный, на мой взгляд, рассказ «Ласточка» — монолог-воспоминание матери-партизанки о своей дочери-партизанке, сложившей голову в схватке с фашистскими карателями. Кстати сказать, поводом к этому рассказу послужили судьбы реальных людей. В свое время Ольга Ипатова — тогда корреспондент Гродненского телевидения — делала телепередачу о партизанской семье из городского поселка Любча — об учительнице Таисии Михайловне Сечко и ее дочери комсомолке Людмиле, памятник которой стоит в этом поселке. Они и явились прототипами героинь рассказа «Ласточка». Но задолго до того, как был написан «монолог» матери, из-под пера Ипатовой вышла небольшая, но емкая по содержанию, богатая яркими образными красками лирическая поэма-исповедь «Монолог Людмилы Сечко, разведчицы отряда имени Котовского». В ней юная героиня запечатлена в тот наивысший момент душевного состояния, когда она идет в свой последний бой. Предчувствуя, что идет в неизбывную «мамину беду», она обращается к матери с нежным, проникновенным словом дочерней любви и вины, обращается к любимому, шагающему где-то в другой партизанской колонне, к родной земле с чувством признательности за то, что она озарила ее юность комсомольской романтикой, окрыляла душу своими прекрасными песнями и легендами.

Казалось бы, после этой поэмы можно было считать, что выход чувствам и мыслям, воспламенившимся от встречи с волнующими человеческими судьбами, дан, тема решена. Возможно, оно и так, если судить в пределах поэтической задачи. Но вот на тот же «жизненный материал» Ипатова взглянула глазами прозаика, и возникла потребность снова вернуться к нему. Вернуться, чтоб и образ дочери, и особенно образ матери раскрыть более обстоятельно, в конкретных ситуациях и поступках, чтобы далее сопрячь героику военной поры с нынешним днем и тем самым выйти к более широким идейным обобщениям. Рассказ унаследовал от поэмы лирико-драматическую интонацию, сохранил предельную душевную близость автора к своим героям. Но это уже объемный, развернутый в разных временных пластах, показанный и в героических обстоятельствах, и в современных условиях образ матери, это и характер дочери, заново воссозданный средствами эпического повествования, хотя и подсвеченными нежным чувством матери-рассказчицы, это и открыто звучащая тема живой народной памяти о тех, кто пал в борьбе с гитлеровским нашествием.

Очевидная преемственная связь — идейная и тематическая — просматривается между стихотворениями «Слово о маме», «Жила я с детства сиротой…», «Живет в Светлогорске Женька…», «Мачеха» и повестью «Узелок Святогора», о которой речь впереди.

Поэзия Ипатовой входит в сознание не только многими «хорошими и разными» стихами — она вся интересна нам как лирический дневник, история душевных поисков нашей молодой современницы — человека из того поколения, что пришло в жизнь на самом рубеже войны и мира. За ее страницами мы хорошо видим и ощущаем определенный человеческий характер, который потом сказался многими своими чертами и в прозе.

Для формирования духовного мира лирической героини Ипатовой немаловажное, если не первостепенное, значение имело особое обстоятельство личной судьбы поэтессы. Дочь бывших, только что отвоевавшихся партизана и партизанки, Ольга Ипатова с четырех лет осталась без матери и воспитывалась сначала у бабушки, а потом долгие годы в детском доме, пока не стала работать и заочно учиться в университете. Эти годы, конечно же, остались и останутся в памяти навсегда.

«Жила я с детства сиротой, росла травинкой малою, и было главною мечтой — назвать кого-то мамою», — напишет потом Ипатова в одном из стихотворений. Напишет о своей сиротской доле, о жизни детдомовцев, «дичков упрямых», кого война одарила «одной на тридцать мамою», не раз и не два. Детство, лишенное материнской ласки, надежного родительского плеча, станет одним из самых пронзительных мотивов ее лирики, а затем и прозы. Как справедливо заметил в свое время белорусский поэт Алесь Бачило, рецензируя первый сборник стихов Ипатовой «Ранiца» («Утро»), вышедший в 1969 году, «не был бы детский дом жизненной колыбелью поэтессы, не родились бы и многие искренние ее строки».

Но дело не только в отдельных искренних, правдивых произведениях. Те особые условия, надо полагать, накладывали свою особую печать на все стороны детской и подростковой психологии, пробуждали в юных душах тягу к самостоятельности, стремление к разгадке своего «я», к познанию себя среди людей, стимулировали повышенную реакцию как па человеческое тепло, доброту, ласку, так и на обиды, черствость, несправедливость, учили по-настоящему ценить дружбу, верность, товарищество, дорожить обычными жизненными благами. Учтем и то, что жизнь такого рода коллективов, стихия детской самодеятельности чрезвычайно противоречивы. Потому те или иные хорошие свойства юных душ формировались и проявлялись совсем не однозначно. То же повышенное стремление к самостоятельности могло перед лицом обиды ощетиниться настороженностью и недоверием к людям, даже привести к замкнутости и отчуждению.

Но как бы то ни было, в характере лирической героини Ипатовой побеждают активные, творческие начала. Она выходит на свою самостоятельную дорогу с душой, широко распахнутой навстречу жизни, способной по-молодому радоваться ее радостям и готовой принять все, что ожидает человека на пути к утверждению своей личности. Она привлекает нас высокой культурой чувств, жаждой знания, пытливым интересом к народному духовному и нравственному опыту. Родная земля, которую героиня стремится познать всей душой, открывается ей не краеведческими достопримечательностями, а живыми страстями людей — ее пахарей, мастеров и воинов.

Лирика Ипатовой, в которой столь глубоко залегает память войны, не может оставаться безучастной к «злым ветрам», веющим над нашей планетой сегодня. И если мы говорим, что поэтесса выразила многие характерные черты духовного облика своего поколения, то, безусловно, имеется в виду и присущее ее героине чувство тревоги за судьбы нашей планеты, всего живого и прекрасного на ней.

Впрочем, стихи прямого лирико-публицистического плана на эту тему у поэтессы нечасты, вероятно, такого дара она у себя не ощущает. Но ведь не меньше значит и то, что заветное чувство-желание разлито в самой атмосфере ее поэзии, исполненной жизнелюбия, созидательного пафоса, света, доброты и нежности. Когда лирическая героиня любуется обновленной красотой своей древней земли, слушает спокойный плеск ее озер и задумчивый шум лесов, радуется, наблюдая свадьбу, рождению молодой семьи, строит в ночных мечтаниях мосты своих надежд, — мы легко читаем в подтексте поэтических строк мысль о необходимости покоя на земле, иначе все это не имело бы смысла.

Не будем гадать, вернется ли Ольга Ипатова к поэзии, — над этим, по собственному признанию писательницы, она не думала и сама. Важнее другое — то, что проза стала для Ипатовой такой же родной стихией, как и поэзия. И взялась за нее писательница не по какому-то творческому капризу, а в этом сказался возросший жизненный и творческий опыт писательницы. Интересные характеры и судьбы людей, с кем ежедневно сводила ее на своих дорогах жизнь, размышления над проблемами нашей повседневности, настойчиво влекущие к себе события и фигуры исторического прошлого родной земли, неослабевающая тяга к основательному познанию глубинных истоков и духовных начал национального характера, — все это уже не соотносилось с возможностями лирического слова, «перекрывало» их, требовало иных форм художественного выражения. Не исключено и то, что поэтесса почувствовала некоторую ограниченность характера своей лирической героини, исчерпавшей определенный круг переживаний, но не готовой подняться на высоту более масштабного и сложного видения современного мира. Переход в прозу был своевременным предупреждением инерции творческого мышления или — что еще хуже — творческого кризиса, который скорее всего и поражает самовзыскательные натуры в подобных ситуациях.

Нельзя сказать, чтобы проза сразу открыла перед О. Ипатовой все свои жанровые секреты. Если дар художественного слова и большой поэтический опыт (в данном случае особенно важно мастерство ее лирико-драматических «сюжетных» стихов) сразу страховали писательницу от явных неудач, то к серьезным успехам путь лежал нелегкий, и сопровождался он нередко весьма скромными результатами творческих усилий. Делу, как мне кажется, хорошо помогло то обстоятельство, что Ипатова училась новому мастерству на решении сложных творческих задач, когда мобилизуются все интеллектуальные и эмоциональные силы.

Одним из первых ее сочинений в прозе была повесть об известной просветительнице периода Киевской Руси Ефросинье Полоцкой — «Предслава». Можно себе представить все трудности этой работы, потребовавшей и досконального изучения исторической эпохи в ее социально-политической и бытовой конкретности, и смелой творческой фантазии, необходимой для того, чтобы превратить скупые летописные сведения о жизни и деятельности просветительницы в полнокровный художественный образ незаурядной женщины-подвижницы, отрекшейся от всех земных благ и радостей ради служения культуре и просвещению. Повесть «Предслава» не стала сколько-нибудь значительным явлением в белорусской литературе, хотя и не прошла незамеченной, однако для творческого становления молодого прозаика она дала многое.

А тем временем О. Ипатова активно выходит на современную тему, пишет повесть «Ветер над кручей», такие рассказы, как «Хата с голубыми ставнями», «Перекат», «Смятение», «Шоколадка», «Цена»… И вскоре мы воочию увидели и почувствовали на лучших страницах этих и других произведений обновленную силу ее писательского пера, незаемное знание народной жизни, весьма высокую культуру сюжетного и словесного воплощения художественных замыслов. Уже ко времени выхода на русском языке книги «Ветер над кручей» автор сопровождавшего ее предисловия Василь Быков имел все основания сказать, что «Ипатова почти что в равной степени умеет писать о городе и о деревне, умеет создавать характеры как взрослых, так и молодых людей, заостряя писательское внимание на главном предмете искусства — человеке и его психологии».