Яблоневый дворик

* * *

Пережить арест было очень непросто, как и все, что последовало за ним: слушания в суде с их юридическим крючкотворством, бесконечные совещания и обсуждения, месяцы поднадзорной жизни. Но тяжелее всего мне далась встреча с дочерью, приехавшей навестить нас на выходные.

Керри… Как ее описать? Всегда аккуратно подстриженные каштановые волосы, каллиграфический почерк… Она была из тех детей, которые без напоминания вытряхивают стружки из точилки для карандашей — черта, унаследованная от Гая. От меня ей достались невысокий рост, коренастое телосложение и большие глаза. Она изумляла меня маленькой, изумляла и теперь. Никакого хлопанья дверями, никаких истерик, никакого подросткового упрямства. Лишь позже, кое-как вынырнув из-под накрывшей Адама волны, мы поняли — у нее просто не оставалось выбора. Ей — хочешь не хочешь — приходилось быть хорошей девочкой.

Итак, дочь приехала в выходные, после того как меня выпустили под залог. Мы мирно смотрели телевизор, обсуждая дикторш, которые кажутся изготовленными по одному шаблону. Керри сидела на диване, стоявшем под прямым углом к моему креслу, поджав под себя ноги, подтянутая и изящная, как кошка. Не думаю, что когда-нибудь видела свою дочь несобранной или расхлябанной.

Когда передавали прогноз погоды, я набралась смелости.

— Папа рассказал тебе, что происходит?

Гая не было в комнате, потому что он только тем и занимался, что отбивался от телефонных звонков и электронных писем друзей и родственников. Мне он запретил обсуждать дело с кем бы то ни было, став стеной между внешним миром и мной.

Кэрри держала в руках огромную чашку с зеленым чаем в форме традиционной американской кофейной кружки. Она купила ее мне в подарок в знаменитой закусочной в Нью-Йорке, куда они ездили с Сэтнамом. Правда, я ею не пользуюсь — для меня она слишком велика, — берегу для Керри. Дочь сделала глоток, посмотрела на меня своими глазищами и, опуская кружку, кивнула.

— Да, он мне рассказал.

Она осторожно отвела взгляд — медленно, будто отдирала пластырь от раны. Покосилась на экран телевизора и снова поднесла кружку к губам. Мать всегда чувствует критическое отношение дочери. Когда девочки вступают в подростковый возраст и начинается превращение куколки в прекрасную бабочку, матери достигают конца репродуктивного цикла. Какой девочке хочется быть похожей на свою увядающую мать? Все в ней кажется дочери отталкивающим — новое платье, новый лак для ногтей и так далее. Она видит в ней свое неотвратимое будущее. Я как мать наделала много ошибок, но в мою пользу говорит то, что я никогда не читала дочери нотаций и не восклицала: «Ты хоть понимаешь, насколько моему поколению было труднее? Вы даже не представляете себе, чего нам стоило пробиться в мир науки, как над нами издевались!» Подобных бесед со своей красивой и умной я дочерью не вела. Я не считала себя вправе лезть в ее внутреннюю жизнь и упрекать в том, что свои права и свободы она принимает как должное. Я ее очень люблю и очень ею горжусь. Я знаю, что и она меня любит, но после того, через что мы прошли с Адамом, в ней срабатывает какой-то ограничитель эмоций.

Я положила ноги на пуфик перед креслом. Одна штанина задралась, обнажив на лодыжке жесткий пластиковый ободок — электронный браслет, к которому я так и не смогла привыкнуть. Керри тут же отвела взгляд.

Позже я узнала от Гая, что Керри с Сэтнамом планировали летом пожениться, но из-за того, что случилось у нас в семье, отложили свадьбу. Почему он так решил, спросила я, но он не ответил и заговорил о другом. В ванной, заперев за собой дверь, я чистила зубы, яростно сплевывая в раковину. Не будем приглашать Керри и Сэтнама на Рождество, как в предыдущие годы, думала я. Вообще ни с кем не будем встречаться, разве что с Сюзанной, которая звонит мне по два раза в день. Но даже ей мы, возможно, скажем: «Прости, но в этом году нам не до веселья».