Дата Туташхиа

ШАЛВА ЗАРАНДИА

В тот раз Дата пришел часу в одиннадцатом вечера. Хорошо помню, у меня тогда были зимние каникулы. Дата постучал в окно нашего отца Магали. У них был свой условный знак, но я об этом не знал и пошел с Магали открывать дверь.

Дата сбросил бурку и сказал, что его позвал Мушни, назвав этот день и этот час.

Зажгли лампу. Поболтали о том, что в семье, что у Даты. Вышла и наша мать Тамар, всплакнула, бедняжка, увидев сына, но и обрадовалась, что сегодня увидит их обоих — лет двадцать они не появлялись дома одновременно. Разбудили Лизу, сироту, воспитывавшуюся у нас. Она до сих пор жива, славный человек, очень славный… Женщины принялись готовить ужин.

— А не передавал Мушни, зачем ты ему нужен? — спросила Тамар.

— Да нет. Сказал, что непременно нужно увидеться по неотложному делу, а так — больше ничего не передал.

Вопрос матери рассмешил Магали, но ей так хотелось повидать сыновей, так стосковалась она по ним, ну и спросила — что тут такого?

Не прошло и получаса с прихода Даты, как за окном послышался стук копыт. Я вышел поглядеть, не Мушни ли это. Всадник, и правда, остановился у наших ворот.

Мушни спрыгнул с коня, обнял меня и, на ходу забрасывая вопросами, сам отвел лошадь в конюшню, сам ее расседлал, задал ей корму и лишь после этого послал меня принести умыться.

Когда и на какой станции он сошел, я не знаю. Но рискнуть в одиночку отправиться верхом в такую непроглядную темь!.. Я уже говорил вам, что в Мегрелии — и на наших дорогах тоже — появляться после полуночи было совсем небезопасно. Я не удержался и, пока сливал ему, спросил, как же решился он на такое путешествие.

— Шалва, браток, — рассмеялся Мушни, — если б разбойничали столько, сколько об этом говорят, страна наша принадлежала б разбойникам.

— А наш отец так и говорит.

— Он имеет в виду других разбойников, а не тех, что на дорогах отнимают у старух хурджины. Ну, пошли) Сейчас я увижу Дату и Мушни вместе! Сердце мое, пока мы поднимались по лестнице, трепетало и колотилось, как пойманное. Один — абраг, другой — начальник политической разведки. И они — братья…

Сперва Мушни подошел к матери и приложился к ее руке, потом расцеловал обоих — и отца, и мать. Дата встретил его стоя, и несколько мгновений братья смотрели друг на друга. Мушни сделал шаг к Дате — двинулся навстречу ему и Дата. Они пожали руки друг другу и обнялись. Мне видно было только лицо Мушни. Он положил голову на плечо Даты и затих. А потом заговорил… Заговорил о том, как изменился брат, как постарел («больше, чем я ожидал»)… и — в слезы. Мне показалось, еще немного, он и вовсе разрыдается.

Запричитала Тамар, Магали бросился ее успокаивать — смотри, прибегут соседи, будут выспрашивать, что за беда стряслась.

Пошли к столу, и братья сели друг против друга. Мушни все вздыхал и утирал слезы.

— Чтоб было у тебя все ладно, брат!.. А я уж как-нибудь… — сказал Дата и отпил вина.

Никому не хотелось есть, но ужин был на столе, и что-то в этом безмолвии надо же было делать. Отец благословил застолье, все перекрестились и принялись за еду.

— Я вижу, Дата, — заговорил Мушни, — ты пришел точно в назначенное время. Изменил испытанной привычке?

— Ты еще не заслужил от меня оскорбления.

— Не понимаю?

— Я пришел в то время, которое ты назначил. Меня звал мой брат и честный человек, и, не приди я вовремя, это означало бы, что я сомневаюсь, что ты мой брат и рыцарь. Я не мог себе позволить усомниться в тебе.

Магали улыбнулся, гордый ответом Даты. Тамар уткнулась в свое рукоделие — один сын не должен был заметить радости, доставленной словами другого сына.

— А что бы ты сделал, если б кто-нибудь под моим именем устроил здесь ловушку? — спросил Мушни, улыбнувшись.

— Твою просьбу передала мне Эле, — Дата не поддержал шутки брата, — и условия встречи принесла она, и о моем согласии ты от нее услышал. Чужие не вмешивались в наши переговоры. Кто же мог поставить западню, Мушни?

— Случай, — Мушни все улыбался.

— Случай? — Дата взглянул на Мушни, чтобы понять, куда он клонит. — Для случая я всегда должен быть готов.

Кусок мяса, поднесенный было ко рту, лег на тарелку. Мушни поднялся, и взгляд его ощупал все стены и углы.

— Где твое оружие, Дата?

— Со мной лишь это, — Дата положил руку на чоху. — Остальное спрятано… Приходить сюда с оружием?.. Что бы ты подумал?

Магали тоже обвел глазами комнату, только теперь заметив, что Дата без оружия.

— А за пазухой у тебя что — как прикажешь считать? — спросил Мушни, помедлив.

— Я привык к оружию. Без него мне не по себе. Так и считай.

Ужин проходил в молчании, каждый глядел в свою тарелку, а я потихонечку поглядывал то на братьев, то на мать с отцом, то на сестру.

— Какое же это оружие? — Мушни не поднимал глаз.

— Наган.

К той поре возраст и горести совсем сломили нашу мать, Тамар. Она вся согнулась. Но тут вытянулась, как струна, и сидела прямо и напряженно. Странно было видеть это. Она переводила взгляд с одного сына на другого, и взгляд этот был строг и непримирим. Я был воспитан ею и знал это ее состояние — оно овладевало нашей матерью, когда она чувствовала себя оскорбленной или сердце ее предвещало беду, нависшую над ее детьми. В эти минуты она была, как тур на краю обрыва. Напрягся и Мушни. Положив нож и вилку, он долго вглядывался в лицо Даты и, наконец, сказал:

— Достань его. Хочу посмотреть.

Дата не понял брата.

Мушни взглядом показал на грудь Даты.

Дата помедлил, наверное, не больше мгновения, вытащил из-за пазухи наган и, положив его на ладош., протянул Мушни. Мушни разглядывал оружие, не притрагиваясь к нему, а потом взял и, раскрыв барабан, повернул к нам.

В цилиндре был один патрон.

— Нервы у тебя, как погляжу, стали сдавать! — сказал Мушни и, захлопнув наган, вернул Дате. — Стареть начал. Не рановато ли?

— Что здесь происходит? — Голос Магали был строг и холоден.

— Пусть сам скажет, — отозвался Мушни.

Я ничего не мог понять, но у меня свело дыхание, бросило в жар и голову как тисками схватило.

— Неужели страх смерти так овладел твоей душой, что ты готов к самоубийству? — спросила мать.

Дата рассмеялся и покачал головой.

У Мушни дрогнули скулы и, мне показалось, свело подбородок.

— Что… — Голос его сорвался, и он должен был начать снова. — Чего ты ждал?

— Ты же сам сказал — случай! — спокойно ответил Дата.

— Уймитесь! — приказала мать, и все вошло в обычное русло. — Такая смерть была бы не одной твоей смертью, Дата… Пусть и Мушни знает. Это для всей семьи — позор!

Получалось, что Мушни способен на измену и западню. Мушни понял это и вспыхнул, но возразить матери не посмел и, справившись с собой, сказал, тяжело роняя слова:

— Если я паду до того, в чем Дата и вы, матушка, меня заподозрили… тогда, и правда, лучше вам наложить на себя руки, чем иметь такого сына и такого брата.

— Не то говоришь… — начал было Дата, но мать его перебила.

— Не вами начинается и не вами кончается наша семья и род наш. Помните это! У нас с отцом есть сыновья и внуки, до нас были деды и прадеды, и кости их еще не истлели. Мы живем, окруженные большой родней. Человек жив человеком!

— Мы оба это знаем, мать, — тихо сказал Дата. — И никто из нас еще ни разу не осрамил свою семью дурным поступком.

— Больше не хочу об этом, — холодно сказала Тамар, но ее остановил наш отец.

— Если еще раз Мушни позовет тебя, но червь сомнения шевельнется в тебе, Дата, иди к нему с оружием. Встретишь измену — с тобой оружие, уйдешь из западни, тебе не привыкать. Если узнаешь, что западню поставил Мушни, поступай, как найдешь нужным, но чтобы никто на этом свете, ни один человек, не узнал и не понял, где здесь концы. Когда в честной семье заводится подлец и негодяй, никто в семье не имеет права обращать совершенное злодеяние в проклятие всего рода. Честь семьи должна оставаться незапятнанной и ныне и в грядущем. Я учил вас: в своей стране ты посланец своей семьи, вне страны — посланец своей родины, ибо на родине твои поступки — это лицо твоей семьи, а за ее пределами они лицо твоего народа. Это и есть праведная жизнь, Дата. И ты, Мушни, тоже должен это понять.

— Я уже сказал, а теперь скажите вы, отец: прийти к брату с оружием — оскорбление для него или нет? — спросил Дата.

— Так ведь… — начал было Мушни, но Дата поднял руку:

— Одну минуту… Случай, как назвал это Мушни, или что другое — исключать нельзя?

— Всякое бывает, — согласился Мушни.

— На меня, допустим, напали, одолели, скрутили по рукам и ногам — возможно же такое… Что тогда скажут люди? Что брат отправил брата на каторгу или там на виселицу. Выпадет такой случай — что выбрать, что предпочесть?

— Пусть скрутили тебя по рукам и ногам, — сказал Магали, — пусть волокут на виселицу, все равно кричи всем и каждому, что брат твой тут ни при чем. Враги брата — они виноваты!

— Хорошо, отец, но мой разум и мое сердце, пока меня до виселицы еще не доволокли, в чем свою опору должны иметь, свою твердь? Существует ли для них пристанище?

— Твой удел — страдание, твоя участь — мученичество. Так положил господь бог. Ты поставил перед собой цель, достойную страдания. В том, что ты сделал, — Магали глазами показал на оружие, покоившееся у Даты за пазухой, — забота была лишь о себе и о своем сердце и разуме, Дата, а к чему это приведет — тебе было все равно.

— Это что же выходит, человек даже своей смертью распорядиться не вправе? — усмехнулся Дата.

Молчали долго.

— Столько лет не виделись, а ничего лучшего не нашли для разговора, — сказала Тамар. — Не сумела я посеять в ваших сердцах любви друг к другу.

— Как раз напротив, мать, — вскинулся Мушни. — Просто провидение развело нас по таким разным путям, что… На нашем месте другие братья давно превратились бы в смертельных врагов.

— Пора о деле говорить, — сказал Дата. — Мне надо уйти этой же ночью.

— Так-то лучше, — оживился Мушни. Но начать оказалось трудно. Он ходил вокруг да около, очень осторожно подкрадываясь к сути дела.

Очень он был умен, Мушни. Все, что говорили и советовали Дате разные люди и в разное время, он собрал, обдумал, подвел основание и приготовился Дате выложить. Тут было и то, что Дата старел и с каждым днем тускнели способности, без которых абрагу не жить, и теперь уж совсем просто найтись человеку, который без труда прикончит Дату. И то, что он своим братьям стал поперек пути, а старики из-за него извелись, исстрадались. Говорил он и о том, что жизнь Даты не праведна, что висит на нем великое множество грехов, а другие из подражания ему насильничают. Народу же от всего этого огромный вред. Не забыл он поставить ему в упрек и то, что прежние его покровители и благодетели обратились в его врагов, и все, что Дата делает для народа, как раз против народа и оборачивается. Чего только не припомнил Мушни, один бог ведает. То, что он говорил, и то, что приходилось мне слышать раньше, было так схоже, просто слово в слово, что во мне шевельнулась мысль, не подговорил ли он заранее всех этих людей. Может быть, и Дата думал о том же, но иногда у него была такая манера слушать, будто он и не слышит, о чем говорят, а сам думает о своем. Часа полтора выкладывал Мушни все, что надумал, и под конец сказал: