Дата Туташхиа

ГИГО ТАТИШВИЛИ

Я завершил образование, вернулся в Грузию, жить было не на что, и пришлось сразу искать место. В Западной Грузии акционерное общество чиатурского марганца ремонтировало дороги, мне предложили снимать профили в окрестностях Чаладиди, и я заключил с ними контракт.

Чтобы таскать приборы и снаряжение, пришлось нанять двух человек из местных крестьян. Как-то вечером, когда палатки были уже разбиты и мы поужинали, они попросили выплатить им жалованье. Сроки уже подошли, и я рассчитался. Я влез в свою палатку, они — в свою, и мы заснули. Утром не оказалось ни рабочих, ни лошадей. Лошади были угнаны, рабочие исчезли. Места эти были безлюдны, вокруг на десять — пятнадцать верст одни болота в тучах малярийных комаров. Кладь мою и раньше едва тащили две вьючные лошади. Куда же мне было деваться одному, да еще с немецкой измерительной оптикой, которая в те времена ценилась очень дорого?! Я взвалил на себя ящики и двинулся по болотам в надежде найти хоть какую-нибудь тропу.

Уже перевалило за полдень, когда я вышел на проселочную дорогу, утопавшую в грязи. Но чего это мне стоило! Плечи от ящиков и ремней были как не свои. Ноги стерты до крови. Об усталости не говорю. К тому же не знаю как, но, блуждая по болотам, я потерял часы. Хорошие часы — «Павел Буре». Я сел у обочины и стал ждать — авось арба проедет или кто-нибудь лошадей погонит.

Сколько времени я просидел — ни души. Только проковыляла старуха с ребенком на руках. Я проклинал себя и весь белый свет, но лучше было просидеть в этой грязи еще три дня и три ночи, чем случиться тому, что случилось. Никогда не знаешь, что тебя ждет! Судьбе было угодно, чтобы я встретил самого Дату Туташхиа.

В ту богом проклятую ночь стряслась большая беда. Сколько потом в полицию и жандармерию меня таскали, столько другие в должность свою не ходили. Прошло и десять, и пятнадцать, и двадцать лет, а совесть все терзала меня. Я искал и не находил себе оправдания. Раскаяние теснило душу, а поделиться было не с кем, да и самого меня не тянуло на откровенность. Теперь позади уже полвека. С течением времени человек все прощает себе, со всем примиряется, всему оправдание находит. Сейчас мне уже не так тяжело вспоминать правду, и я расскажу все, как было.

…Вечерело, а помощи ждать было неоткуда. Я вспомнил, что верстах в семи-восьми отсюда есть духан. Я бывал в нем не раз и однажды даже ночевал. Называли этот духан — по имени хозяина — духаном Дуру Дзигуа. Сидеть дальше не имело смысла, и я потащился по дороге. Стертые, распухшие ноги горели в сапогах, оказавшихся вдруг тяжелыми и тесными. Снял сапоги — еще хуже. Я не привык ходить босиком, содранную кожу жгло, будто ноги опустили в соленую воду.

Пройдя версты две, я понял, что, если не покажется луна, мне в темноте и шагу не сделать. И тут я услышал стук копыт. Но не радость, а страх охватил меня — вдруг, думаю, мерещится. И правда, все стихло. В отчаянии я только что по лбу себя не бил. Прошел еще немного, прислушался — были отчетливо слышны стук копыт и говор. Я присел у дороги и стал ждать, счастливый, как никто на этом свете.

…Их было двое. Оба пешие, но один вел за уздечку коня. Когда они подошли ближе, я различил в одном из них монаха, который, как объяснял он позже, собирал пожертвования на монастырь. Второй был богато одетый молодой человек. Под распахнутой буркой мерцал золотой кинжал, а сбоку висел маузер в инкрустированной деревянной кобуре. У акционерного общества была гноя милиция, и поначалу я принял этого человека за милицейского. Роста не особенно высокого, но широкий и плечах, крепкого телосложения. Оставлял впечатление физической силы. Этот молодой человек, как оказалось вскоре, и был Дата Туташхиа.

Когда они поравнялись со мной, я поднялся и приветствовал их. Монах остановился и спросил, не нуждаюсь ли я в чем-либо. Туташхиа и шагу не сбавил, сухо поклонился и продолжал путь. Монах был мне ни к чему, мне нужна была лошадь Туташхиа, и я крикнул:

— Погоди… Что несешься, как турок окаянный?..

Он остановился.

— Что вам угодно, сударь? — вполне доброжелательно спросил он.

В Западной Грузни все вежливы, все доброжелательны. Гостя угощают доброжелательно; наверное, и головы сносят тоже доброжелательно.

Я объяснил ему свое положение и попросил уступить лошадь, чтобы довезти приборы до духана Дуру Дзнгуа.

— Ничем не смогу помочь нам, сударь, — сказал Туташхиа, немного помедлив, и двинулся дальше.

Я оторопел. Это было единственное спасение, и оно ускользало.

— Вы бросаете меня в беде, в этих глухих местах, — закричал я.

Он опять остановился, теперь уже довольно далеко от меня, и снова задумался.

— Пожален его, ведь тоже дитя божье, — сказал монах. — Помоги, и господь наградит тебя за доброе дело.

Туташхиа усмехнулся и пошел себе дальше, а монах, потоптавшись, вернулся ко мне и взвалил на себя добрую половину моей ноши. Не прошли мы и десяти шагов, как Туташхиа оглянулся и стал подтягивать подпругу коня. «Сядет сейчас в седло, и поминай, как звали», — подумал я, но он дождался нас и, приняв наш груз, перекинул его через седло.

— Садитесь, сударь, прошу вас, — он подсадил меня в седло.

Я понимал, что благодарность тут неуместна, даже опасна, и молчал. Монах, видно, тоже это понимал. Молчал и Туташхиа. Лишь немного спустя он проронил:

— Вынудили все ж таки!

— Бог милостив! — сказал монах, которому послышалось раскаяние в словах абрага.

— Я хотел сказать, что напрасно пожалел вас, батюшка! — уточнил Туташхиа.

Монах перекрестился, а я молчал, боясь разозлить абрага. Ссадит еще и груз сбросит. Слава богу, от таких страданий избавил. «Что ж, мир велик, — думал я, пытаясь оправдать его, — и у каждого свои представления о добродетели. Какой он есть, этот человек, такой и есть, и ничего здесь не поделаешь».

Из кустарника на дорогу выскочили козы. За ними с криком и гиканьем несся сынишка духанщика Дзоба. Он круто остановился перед нами и поклонился каждому в отдельности. Туташхиа о чем-то спросил мальчика, и Дзоба, принимая поводья, ответил:

— Проехали уже, дядя Дата. Теперь их др завтрашнего полудня не будет!

Я ничего не понял, потому что не расслышал вопрос Туташхиа, — кваканье тысяч лягушек оглушало меня. И как квакали, проклятые! Каждая на свой лад!

Дзоба был на редкость сметливым мальчишкой. Еще раньше он поражал меня своим природным умом. Его никто не учил, он сам умудрился выучиться грамоте и счету и обучал еще свою старшую сестру Кику. Но Кику была туповата. Грация и красота сочетались в ней с ограниченностью несколько даже странного свойства. Эта странность носила весьма недвусмысленный характер Иначе чем можно объяснить то обстоятельство, что однажды она спросила меня:

— А правда ли, что дети рождаются оттого, что женщина и мужчина ложатся в одну постель?

Тогда я растерялся. Спрашивала почти незнакомая девочка, лет четырнадцати-пятнадцати. Пришлось ответить, что это именно так. Через час она опять спросила, а как именно происходит это. Глаза у нее блестели, и было ясно, что все-то ей известно — только хочет она поглядеть, как я буду выкручиваться. То ли просто дурочка, то ли больная… Глупых женщин легко совращать. Мужчины инстинктивно чувствуют это, и для посетителей заведения своего отца Кику была очень притягательна. Словом, все способности и разум, которые бог послал семье Дуру Дзигуа, достались Дзобе, а Кику и, между прочим, сам Дуру Дзигуа остались в накладе.

Однажды Дзоба увидел у меня в руках маленькую книжку стихов. Я отдал ему эту книжонку. Не прошло и месяца, я опять попал в духан. Все стихи он знал наизусть, да еще с каким чувством их читал!.. Он помогал отцу, не очень-то грамотному, подсчитывать расходы и доходы. Мальчишка никогда не видел пароход и спросил меня, какой он на вид. Я рассказал ему и объяснил принцип работы. Он сел и нарисовал пароход. На рисунке были подробности, о которых я даже не упомянул. «Откуда ты все это знаешь?» — «Иначе и быть не может», — ответил он. Дзоба слышал, что существуют гимназии, и мечтал учиться в одной из них. У Дуру в Кутаиси был брат, и отец как-то пообещал сыну — отправлю к дяде учиться. Мальчик хотел стать художником.

— Ну, как живешь-поживаешь, Дзоба-браток? — Туташхиа пошарил в кармане и вытащил огрызок карандаша.

— Да ничего, спасибо, дядя Дата, живу себе помаленьку.

— Вот я тебе карандаш привез.

Дзоба схватил огрызок и послюнявил его.

— А бумага… бумаги у тебя не найдется, дядя Дата?

— Вот бумаги нет, но в следующий раз привезу непременно.

Мальчик улыбнулся и вдруг переменился в лице.

— Ты принесешь! Ты меня никогда не обманываешь. Это отец меня вон с каких пор обманывает: поедешь, говорит, в Кутаиси, в гимназию…

— Я дам тебе бумагу, Дзоба. Много бумаги, целую тетрадь, — пообещал я мальчику.

Духан стоял на перекрестке дорог и был единственным пристанищем во всей округе. Клочок пахотной земли — вот и все владенье Дуру Дзигуа. Хозяин сам вел буфет, сам и стряпал — жена у него давно умерла. Кику убирала, стирала, прислуживала за столом и следила за спальными комнатами. Дзоба бегал по мелким поручениям, да и то изредка, а так топтался в духане, учился премудростям трактирного дела.

— Постояльцев у вас много? — спросил Туташхиа, когда показался духан.

— Всего трое. Вот и вы втроем пожаловали. Будет шестеро. Поставим в комнаты еще по топчану, и отдохнете за милую душу, — обнадежил нас Дзоба.

Одно было странно: по здешним дорогам можно было идти часами, и ни души не встретишь. Но в духане всегда были постояльцы. У входа в духан Туташхиа спросил Дэобу:

— Что там за люди?

— Бодго Квалтава и два его человека.

«Бодго Квалтава и два его человека» — меня как громом ударило. Это же те разбойники, что обчистили в Поти греческую шхуну, взяли деньги и драгоценности. Может быть, конечно, это другой Квалтава? Но такое совпадение!

Дата!.. Он явно от кого-то скрывается или чего-то избегает… Дзоба сказал ему, что они не проедут раньше завтрашнего полудня. Кто не проедет?.. В конце концов вовсе не обязательно, что этот Дата именно тот абраг Туташхиа. Но почему тогда у меня из головы нейдет Дата Туташхиа?..

При имени Квалтавы Дата Туташхиа заколебался. Он медлил переступать порог, посторонился, пропуская вперед монаха, еще помешкал и, будто махнув про себя рукой, — раз пришел, так входи — убрал оружие, запахнул бурку поглубже и последовал за монахом.

Вошел и я.

Духан представлял из себя довольно большую комнату с четырьмя столами по стенам и маленькой стойкой Дуру в левом углу. Две двери в одном конце зала вели в комнаты для приезжих. Дверей как таковых, собственно, и не было — одни проемы. В другом конце была кухня и две комнаты, где жили хозяева. Едва Туташхиа переступил порог, как духанщик Дуру вышел из-за стойки, подошел совсем близко к нему и тихо произнес:

— Добро пожаловать, Дата-батоно! Прошу вас.

Тут и Кику появилась, встала рядом с отцом на правах хозяйки дома, поклонилась нам и уставилась на мои ящики.

Дуру явно не хотелось, чтобы его особое почтение к Дате Туташхиа было замечено другими, но я стоял близко, и от меня не ускользнуло, что он заискивал перед абрагом. Духанщики обычных гостей встречают с преувеличенной учтивостью. Посетителей именитых — с тем восторгом, неподдельно искренним, с каким Дуру встретил Туташхиа.