Любовь и сон

Глава пятая

ВЕРВОЛЬФ, или ОБОРОТЕНЬ. Вервольфами называют людей (чаше всего мужчин), которые время от времени принимают облик волка. Главный вопрос касательно Вервольфов обсуждается со Средних веков учеными авторами и врачами: действительно ли Вервольфы могут изменять свой облик или им это только кажется; вправду ли они, вследствие своего особого естества или властью ДЬЯВОЛА (см.), способны к преображению, или они подвержены обману чувств (Ликантропия) и, оставаясь людьми, полагают себя преобразившимися. Психологическая версия берет верх, хотя ею в отличие от физиологической версии можно объяснить лишь немногие из описанных случаев.

Пирс отгородил веревкой угол прохладного, серого от пыли чердака и повесил четыре найденные там же портьеры в темно-бордовых розах; за ними, освещенное стрельчатым окном, находилось клубное помещение Невидимой Коллегии — не материального ее капитула, а того, к которому принадлежал один лишь Пирс. Иногда приключения, здесь предпринятые, обсуждались на постоянных ночных встречах, иногда нет.

По мнению Августина, преображение происходит с phantasticum,[75] то есть своего рода призрачным двойником, который выходит наружу в видимой форме, в то время как сам человек спит и наблюдает происходящее во сне. Однако Вервольфы неоднократно утверждали, что шкура является частью их организма, только она, как власяница (versipilis), обращена волосом внутрь. Один Вервольф, который на этом настаивал, умер от ран, когда хирурги попытались проверить его слова. Видимо, он говорил о каких-то иных «внутренностях».

Пирс вздрогнул, но не от холода. Заложил пальцем страницу и взглянул на окно, из которого донеслись голоса, звавшие его снизу: Джо Бойда, Уоррена. Подождут.

Вервольфы известны, разумеется, с античности, они упоминались и в художественных текстах, и в медицинских трудах, авторы которых называют это состояние Morbus lupinus[76] и в отличие от более поздних времен неизменно полагают иллюзорным. Не обошлось без Вервольфов и в Средние века, однако в конце XVI — начале XVII века свидетельства о появлении и о набегах Вервольфов внезапно и резко участились. В Бургундии, Венгрии, Богемии, Молдавии людей обвиняют в оборотничестве, им приписывают смерть домашних животных и детей. Получив разрешение, охотники устраивали большие волчьи облавы; Вервольфов хватали и приговаривали к жестокой казни. В те же годы повсюду в большом количестве обнаруживали, судили, пытали и сжигали ВЕДЬМ (см.). Энциклопедист Боден[77] винил в распространении ведовства тогдашних дерзновенных магов, которые безответственно выпускали на волю толпы дэмонов, а те вселялись во всех, кто был недостаточно осторожен.

Внезапно ему бросается в глаза двойная буква «æ» в слове «демон» — ее он видел часто в этой книге и у себя в молитвеннике, но больше нигде. Дэмон — это то же самое, что демон? В чем разница? Где находится Эгипет?

Мы привыкли считать Вервольфов исчадиями зла, грозой стад, а также и пастухов, способными принимать облик животных, подобно тому как ведьмы превращаются в кошек или мышей. Но имеются свидетельства, что сами Вервольфы не разделяли — или, во всяком случае, не всегда разделяли — это мнение. В 1692 году в Юргенсбурге состоялся суд над неким Тиссом, стариком на девятом десятке, который признался, что он Вервольф, и поразил судей заявлением, что его род не только не близок ведьмам, но, наоборот, является их природным врагом. Ведьмы, рассказывал он, губят урожай; они вырывают из земли только что посеянные зерна и проростки, воруют урожай на корню и все это относят в Преисподнюю. Когда наступают дни поста и молитвы, Вервольфы по ночам собираются вместе для борьбы с ведьмами, спасают украденное ими зерно, а также другие плоды земли и домашний скот и в целости и сохранности возвращают на поля. Если они не справятся, если промедлят, то застанут врата Преисподней закрытыми, и хлеб в этом году не уродится, рыбы в море попрячутся, молодняк скота вымрет. Ливонские Вервольфы были не одиноки: точно так же боролись с ведьмами и русские, и германские их собратья. Тисса покарали за ведовство, ему не помог рассказ о вражде ведьм и Вервольфов — тайная страница в истории чародейства.

Что, если это правда. Не может быть, но что, если бы все же. Странная, но правда.

Внезапная увлеченность зародилась в сердце Пирса, тоскливое желание, настолько простое и глубокое, что не приходилось сомневаться и гадать: тоскливое желание, неотличимое от горя, потому что это не было правдой, а ведь как хотелось.

Он задумался об их страданиях: снаружи ты один, внутри другой, ни для кого ничего не значишь, презираем и безвестен, и в то же время от тебя зависит благополучие остальных людей, пусть они об этом и не ведают.

В те дни Пирсу казалось, что его тяготение к неправой стороне, к побежденным в исторических битвах объяснялось желанием заступиться за безвинную жертву, то есть благим порывом души, вроде симпатии Джо Бойда к сизым конфедератам; но это было не так. Зачастую проигравшие, которым он сочувствовал, вовсе не были невинными жертвами (в американской революции Пирс был за тори,[78] склонялся также на сторону южан, хотя знал не хуже Джо Бойда, кто в этих конфликтах был прав, а кто виноват). Речь шла не о сочувствии невинным жертвам, а всего лишь о подспудном желании поменять стороны местами, вывернуть историю, словно в ней имелась тайная внутренняя логика, противоположная обычной, хорошие парни теперь не эти, а те, под другим флагом; это не может быть правдой, но что, если бы все же.

Эта игра приносила ему необъяснимое удовлетворение, то же он испытывал, когда лежал в постели навзничь, свесив голову с края, или когда усилием воли внушал своим глазам, что пол — это темный и пыльный потолок над головой, а потолок — это белый пол и из него торчат лампы; что сам дом тоже тот, да не тот: мебели нет, за высокими порогами открытых дверей открываются пустые комнаты.

Ничтоже сумняшеся он делал Невидимых участниками тайных сражений, о которых себе рассказывал; они сами были проигравшими, из времен, более не существующих, и можно было вообразить, как они принимают сторону неправую, осужденную, ту сторону, которую История забыла. В любом случае (думал он), делая такой выбор, он не поменяет результат, ведь побеждать должна всегда правая сторона — согласно всем историческим повествованиям, которые он прочитал или изучил на занятиях, именно так все неизменно и заканчивалось, — так что тайные симпатии Пирса были небесспорными, но по-прежнему он не приглашал других участвовать в этих приключениях.

А в сражении ангелов — какую тогда сторону?

В тот день, как всегда по субботам, Джо Бойд и Пирс, прихватив с собой Уоррена, отправились в Бондье смотреть в кинотеатре ковбойские фильмы; они шагали, засунув руки в карманы джинсовых курток и подняв вельветовые воротники, Уоррен единственный был вооружен. Городские мальчишки, которые толклись на тротуаре перед кинотеатром, ожидая, когда откроют дверь, встречали их взглядами. Один или двое, не старше Пирса, с небрежной уверенностью курили сигареты. Сэм говорил, что курение тормозит рост; похоже было, что этим мальчикам оно и в самом деле помешало вырасти.

Картина была десятилетней давности,[79] но их это не касалось; после нее начинался мультик, или комедия, как говорили в Кентукки, — стремительные обряды разрушения и восстановления; а затем знакомая назойливая музыка сериала. Судьбоносный голос ведущего пробежался по событиям десяти недель вплоть до настоящего момента, замелькали, уносимые безудержной музыкой, обрывки сцен. Как Джин нашел заброшенную шахту, которая вела в подземную империю; как он спустился туда, чтобы бороться с могущественными подземными жителями и их завоевательными планами. В конце каждого эпизода он оказывался в смертельной опасности, на грани гибели, а в начале следующего выяснялось, что он выжил: его сбрасывали с утеса, но он цеплялся за выступ, которого в прошлой серии не было; шаткая тележка пролетала мимо, хотя было совершенно ясно, что отпрыгнуть некуда; положение отчаянное и безнадежное за неделю словно разбавлялось некоторой надеждой.

Но не в тот раз. Атомная бомба, которую Джин отклонил от верхних регионов и своего собственного невинного обиталища, пошла вразнос и подорвала его самого. «Тут уж им не вывернуться», — не без удовлетворения заметил Джо Бойд в прошлую субботу, и они действительно не вывернулись. Джин оставался мертвым. Императрица подземного мира глядит вниз на его безжизненное тело, острые носки его сапог смотрят вверх. Но она — его тайная союзница. Она убеждает своего нехорошего визиря (вылитый отец Миднайт в плаще с высоким воротником и перчатках с отворотами): нельзя допустить, чтобы вместе с Джином погибли его секреты. Как скажете, ваше величество; способы имеются. При помощи научных методов, неизвестных верхним регионам (нужны века, чтобы до них додуматься, или, напротив, прошли века, как о них забыли), Джина возвращают к жизни.

— Ну же, быстрей.

— Терпение, ваше величество. Смерть сильна.

Вот он зашевелился на операционном столе, под светом оживляющих ламп. Изо рта, не его голосом, выдавился комок речи.

— Что он говорит?

— Это язык мертвых, ваше величество. На нем часто говорят вернувшиеся. Потом они его забывают.

— Ну и ну, — сказал Джо Бойд. — Боже ты мой.

На обратном пути Джо Бойд уговорил их зайти в темный, пропитанный каким-то запахом универсальный магазин, где продавались журналы и комиксы; пока он, энергично жуя «Базуку»,[80] пролистывал новый выпуск «Оружия и боеприпасов»,[81] Уоррен с Пирсом убивали время за комиксами, ни один не задерживая в руках подолгу, так как злобно-подозрительному хозяину (Джо Бойд единственный его не боялся) могло внезапно взбрести в голову, что экземпляр попорчен, а, следовательно, продан.

Мстительные мертвецы, волоча за собой лохмотья савана, встают с прогнившей плюшевой подбивки гробов. Девичьи скелеты можно отличить по светлым кудрям, все еще украшающим желтый череп. А на деле так бывает? Уоррен не только не притрагивался к ужастикам, но даже держался от них поодаль, отвернув лицо и бросая косые взгляды одним глазом.

За дверью магазина они расстались. Пирсу нужно было на следующий день прислуживать при ранней мессе, а также (как он считал) принять причастие; приходя к поздней мессе, он давал себе послабление, поскольку растущему организму требовался завтрак. А раз на следующий день предстояло причаститься, сегодня он должен был исповедаться. Джо Бойд на прощанье ухмыльнулся сквозь жвачку, Уоррен последовал за старшим братом домой.

Церковь Святого Причастия не походила ни на один храм, знакомый Пирсу по Бруклину: ни на темно-серого Святого Симона Киренеянина, ни на розово-голубого внутри Святого Василия, куда Аксель ходил слушать музыку. Она выглядела как обычный дом: маленький, грязно-белый, обшитый вагонкой, с квадратными окошками и небольшой террасой-папертью. Вдоль газона и цементной дорожки даже шел частокол. Однако имелась миниатюрная колокольня с электрическим колоколом.

Прежний священник (предшественник отца Миднайта) построил ее сам, вместе с прихожанами, отстегнув воротничок и засучив рукава. Пирс частенько вспоминал об этом, когда сидел в церкви, присматривался к мелким деталям конструкции и гадал, не священник ли не сумел состыковать в углу лепку, не он ли сладил игрушечный алтарь, выкрашенный в белый цвет. IHS. In hoc signo. Пирс знал, что под камнем, включенным в поверхность алтаря, находятся реликвии святого: так бывает всегда. Реликвии: неопознаваемые обломки и кусочки. Вовсе не черепа с космами.