Любовь и сон

Глава одиннадцатая

Она знала тайные имена управителей семи планет, но не узнала бы портрет короля Эдуарда VI.[393] Она могла быть жестокой, словно ребенок, и такой же беззаботной, посылая людей и целые нации на гибель столь ужасную, что у Ди волосы на затылке вставали дыбом. Она без устали дразнила Келли, обращаясь к нему на греческом — языке, которого он не знал; ей нравилось разыгрывать сценку общения старшего с младшим, покуда Келли, шатаясь, не вскакивал в ярости, стремясь прекратить это действо, несмотря на мягкие увещевания Джона Ди: ну-ну, ну-ну.

Она взяла черную книгу Келли и заявила, что это для нее вовсе не загадка: книга написана на языке Еноха,[394] языке, на котором люди разговаривали до Потопа. Садитесь же, сказала она им; готовьтесь и учите, сказала она; соберитесь же с духом, сказала она, из ничего не выйдет ничего;[395] я научу вас языку, коим был создал мир, и именам, которые Адам дал животным.

Она назвала имена их врагов при дворе,[396] среди них был не только Берли — которого Ди и так подозревал, — но и его друг и покровитель сэр Фрэнсис Уолсингем. Так она сказала. Все же ей, как любому ребенку, было трудно доверять, а она и была ребенком, дитятей Иисусовой, — и они не внидут в Царство Небесное, аще не будут как она.[397]

И они склонили свой разум и волю к пониманию и вере, двое взрослых бородатых мужчин встали на колени, и она карала их и отчитывала, воздев пальчик (даже доктор Ди видел это оком своего разума), ее чело потемнело. Когда они спросили ее совета о долгом и внезапном путешествии, в которое они вот-вот должны были отправиться вместе с польским князем: где им остановиться, что с ними станется, — она в ярости затопала голыми ножками и уперла руки в боки: Несть веры в тебе. Истинно он друг вам и соделать многое для вас хочет. Он готов сотворить тебе великое благо, а ты готов сослужить ему службу. Неверные же умрут жалкой смертью, изопьют сон вечный.

Когда они окончательно решили отправиться вместе с лордом Ласки, Келли неожиданно потратил пять фунтов на лошадь, седло, штаны и ботинки. Он чистил лошадь с яростной решимостью, когда Ди (повсюду искавший его, нуждаясь в его помощи, чтобы собрать все необходимое; он заподозрил что-то неладное) нашел его в темной конюшне.

«Куда ты собираешься?»

«В Брентфорд.[398] Мне велели проверить, свободен ли путь».

«Кто велел тебе?»

«Вот этот, что у меня за правым плечом. Ужель ты его не видишь? Так я и думал. — Он со злостью коснулся своих глаз пальцами, будто хотел себя ослепить: — Не такие у тебя глаза, чтобы видеть зло. Даже если его уста говорят лишь истину».

«Когда ты вернешься, — спросил доктор Ди. — У нас мало времени».

«Меня повесят, если я здесь останусь; мне отрубят голову, если я уеду с князем. — Он повернулся в сторону Ди, указывая на него скребницей: — Ты не хочешь сдержать свое слово. Разрешаю тебя от обещания — а ты обещал мне пятьдесят фунтов в год. Да будь у меня тысяча фунтов, я и то бы здесь не задержался».

Ди поднял руку — ладонью вперед, — пытаясь остановить его, но от этого лицо Келли только стало отчужденней и яростней.

«И не сомневайся даже, уж тебя-то Бог защитит. Тебе — и Успех, и процветание. Бог может от камения сего воздвигнуть чад Аврааму.[399] Тебе-то чего беспокоиться. — Он вновь повернулся к своей лошади, яростно расчесывая ее, будто стремясь не вычистить ее, а содрать шкуру. — И жену я не могу выносить. Не люблю я ее, более того, ненавижу, и не любят меня здесь, потому как я к ней никакой благосклонности не испытываю. Ведьма она, и лишила меня моей силы. Сомнений нет, что ты ей помог. Не прикасайся ко мне[400]».

В минуты наваждения его постоянно терзал страх, что до него дотронутся, даже если это будет друг, часами стоявший вместе с ним на коленях. Ди склонил голову и обхватил ее руками, а Келли, ничего не видя, толкнул его и протопал в дом. Его жена попыталась закрыть дверь в комнату, но он отшвырнул ее, собрал одежду и книги, взял шляпу и несколько посеребренных ложек. Все это напоминало некую пародию на сборы перед дорогой. Джоанна скользнула вниз, на кухню, где села вместе с Джейн и судомойкой и стала слушать шум и бормотание наверху.

Когда он с грохотом спустился по лестнице и вышел вон, Джейн поднялась в маленький кабинет своего супруга.

«Джейн».

«Муж мой, мне жаль тебя».

«Что ж, он ушел».

Почти совсем стемнело. Ее муж закрыл лицо руками, седые волосы были взлохмачены. Она подошла, чтобы обнять его плечи, и поняла, что он плачет. Не отводя рук от лица, он сказал:

«Молю Бога Всемогущего направить его и оградить от опасностей и позора. Да минует его пагуба».

«Муж», — снова сказала она, но слова утешения не шли на ум, она не посмела сказать: И слава Богу, избавились, в сердце своем она даже не думала так; какой странный сердитый человечек, порой ей хотелось взять его на руки, покачать его, обнять и успокоить, точь-в-точь как родных сыновей, когда у них что-то болело или когда они надрывно рыдали. Ну-ну. Ну-ну.

А еще она думала, что он уехал не навсегда. Так оно и было.

Этой же ночью Джон Ди (он так и не покинул кабинета — сел, чтобы сделать запись о последнем разговоре с духовными гостями) услышал, что кто-то поднимается по ступенькам. Это был он.

Будто тяжелый камень упал с души доктора. Ди не сказал ни слова, продолжая писать; он поднял глаза лишь тогда, когда Келли появился в дверном проеме.

«Я одолжил свою кобылу, — сказал он. — Поэтому я вернулся».

«Очень хорошо».

«Я вернулся из Брентфорда на лодке. То были ложные друзья».

Он сел в кресло рядом с Джоном Ди, в то же самое кресло, в какое он впервые сел шестнадцать месяцев назад, — тогда он (точно так же, как и сейчас) взялся руками за подлокотники и подумал: Вот я и дома.

«Вот несколько книг, которые прислал лорд Ласки, — сказал ему доктор Ди. — Они для тебя. Он подписал их тебе».

Келли положил на них руку. И чуть ли не в тот же миг вместе с ними уже была Мадими.[401] (Они впервые увидели ее среди книг; она зачитывала им отрывки; как-то так получилось, что она была книжным ангелом.) Она похлопала по пергаментной обложке; Джон Ди услышал звук хлопка.

«Приветствуем тебя, госпожа. Надеюсь, что Божьей милостью ты больше не оставишь нас. Какова же причина твоего появления?»

«Посмотреть, как у вас дела».

Нежно, но без каких-либо колебаний произнесла она это, вторгаясь в пространство между друзьями. Сладостное чувство сопровождало ее.

«Я знаю, ты часто видишь меня, — сказал Джон Ди. — Но мне видеть тебя помогает лишь моя вера да воображение».

«Такое зрение получше, чем у него».

Доктор больше не мог сохранять осторожное спокойствие. Келли вернулся к нему, он не утратит дитя Мадими. Пальцы его рук сплелись, и, обливаясь слезами, он произнес:

«О Мадими, ужели меня еще будут терзать столь горестные муки».

«Проклятые жены и великие дьяволы — плохие друзья», — ответила она, как будто это была старая поговорка, — так ребенок произнес бы всем известный афоризм или шутку, воспроизводя форму и ритм, но не понимая смысла. Доктор Ди засмеялся, тряхнул головой, утер глаза рукавом и вновь засмеялся.

Келли не смеялся, беспокойство переполняло его, он вцепился в подлокотники кресла, его прикрытые глаза неотступно следили за Мадими (так думал Ди), смотрели, как она переносилась с места на место. Он сказал:

«Мадими. Не одолжишь ли ты мне сто фунтов, недели на две».

«Я вымела все свои деньги из дверей».

Почуяв неладное, Ди мягко сказал, что деньги у них обязательно будут, когда Богу это будет угодно, но Мадими повернулась к ясновидцу.

«За кем или за чем ты охотишься? Ответствуй, человече. За чем ты охотишься?»

Он не ответил, откинувшись назад, как будто невидимый ребенок навис, склонившись, над ним. Он не любит Господа, сказала она ему, не любит, раз нарушает Его заповеди; его похвальбы заслуживают проклятья. Большия суть три сия: Вера Надежда Любовь,[402] а ежели их нет у него, значит, есть ненависть. Он любит серебро? Он любит злато? Первое — вор, второе — убийца. Однако же Бог Справедливый любит Келли.

«Иди сюда, — сказала она ему. — Иди».

Келли встал с кресла, как будто его вытащили за ухо, дурного мальчика. Его заставили преклонить колени перед кристаллом цвета кротовой шкурки, который все еще стоял на подставке в кабинете, — первый кристалл, в который он взглянул, кристалл, который призвал Мадими (тогда Келли еще не знал ее), пухленькую девочку с кристаллом в руках.

«Посмотри и ответь, ведомы ли они тебе».

Он увидел одного, с собачьей мордой, и еще четырнадцать, загнанных в кристалл, подобно разбойникам и пьянчугам, которых собрали королевские констебли, чтобы очистить Чипсайд.[403] Они знали его. Он знал их. И все их имена начинались на «Б».

«Не кто иной, как он, месяцами следует за тобой, — сказала она. — Venite Tenebrae spiritu тео[404]. Отыдите до вопля последнего. Ступайте прочь, ступайте».

Нечестивое сборище переглянулось, встревоженное, пойманное в ловушку: казалось, ветер шевелит их бурые одежды; они держались друг за друга, — с открытыми ртами, с вытаращенными глазами, они корчились от боли, и, подобно невесомому пеплу, их тела были подхвачены вверх и развеяны по ветру. Он не услышал, чтобы хоть кто-нибудь из них заговорил, хоть один; и он был этому рад.

Он встал на колени и долго всматривался в пустой кристалл — облегчение, охватившее его, было сродни тому, что он чувствовал, освободив желудок или же кишечник от болезненной тяжести. Он поднял глаза, часто заморгал, понял, что находится в том же месте, где был до этого, но оно уже было иным. Где он был, куда странствовала его душа? Мысленно он увидел темную медленную реку, книгу, лошадиный глаз.

«Ну, как ты?» — прошептал доктор Ди.

Он тяжело сглотнул. Долго молчал, прежде чем ответить.

«Сдается мне, я чище, чем был. Пустой. Вернулся от. От великого дива».

Он дрожал. Он поднял руку, чтобы показать доктору Ди, и засмеялся, увидев, что она дрожит.

«Ты освобожден от великой тягости, — довольно произнесло ангелическое дитя. — Люби же Господа. Люби друзей своих. Люби жену свою».

Джон Ди встал рядом с ним на колени, возблагодарив Господа. На воде покойне воспита мя, и ничтоже мя лишит, милость Твоя поженет мя вся дни живота моего.[405] Он коснулся холодной руки Келли. Они молились вместе. Они неразделимы.

Она вывела их из Англии, как пастушка гонит гусят; она прогнала их через весь христианский мир, от Амстердама до Бремена и до Любека, хотя так и не поведала ни окончательной цели, ни того, что они должны свершить. С приходом зимы она покинула их в Германии, не попрощавшись, не дав им знать, вернется ли когда-нибудь.

Они все еще имели общение со многими другими, с великим Габриэлем, и Галвагом, и Налвагом, облаченным в королевские одежды, и с Мурифрием, одетым в красное, как йомен, и с Илом, веселым игроком (Господи Иисусе, вот уж не ждал вас здесь увидеть,[406] раздался обращенный к ним из кристалла голос, когда они были в Любеке, как будто путешествовал он, а не они). Видимо, все они шли за камнем, пересекая границы, подобно пчелам, что летят вслед за блюдом с засахаренными фруктами, которое уносит хозяйка; однако в Германии Келли все реже и реже должен был заглядывать в кристалл, чтобы видеть их или беседовать с ними, — он встречал их на верхней ступеньке лестницы, слышал их голоса, преклонив колени перед молитвой; он видел их из окон гостиницы, видел, как, смешавшись с толпой, они подают ему знаки.