Любовь и сон

— Вывести, — зловеще повторила Вэл.

— Это ответ «христианской науки»,[385] — сказал Пирс.

— Это христианский ответ, — парировал Бо. — Просто большинство христиан об этом не знает.

Вэл засмеялась.

— Давайте же помолимся, — сказала она. — Благословен будет хлеб наш, благословенно будет мясо, приступим же к трапезе, с Богом.

Сидя на покрытом лишайником камне, спрятавшись от остальных за разросшимися на лугу березами, Роузи плакала в пятнистой тени.

— У меня в груди как будто холодный и тяжелый камень, — сказала она присевшему подле Споффорду, — он всегда здесь, всегда, — ударив кулаком в грудь, раз, два, три, тот же самый жест, что и у Пирса на каждой исповеди. — Всегда, — сказала она. — Я так устала от этого.

Споффорд поковырял шишку, вдавленную в землю между его ботинками.

— Со мной никогда такого не было.

— Порой мне кажется, что это — единственное, что у меня есть.

— У меня что-то такое бывало в животе, — сказал Споффорд. — Что-то такое же, ей-богу. Долго вообще думал, что у меня рак, потому что чувствовал, как этот холодный ком все растет, а я все слабею. Ничего с этим не делал, просто ждал, пока он вырастет и прикончит меня.

— И что это было?

— А ничего. — Он взглянул на нее. — Я рассказывал тебе о Клиффе?

— Нет. Да. Немного. — Она никогда до конца не верила в Клиффа, боевого друга Споффорда, который жил где-то неподалеку, в лесах; Споффорд порой цитировал Клиффа или говорил, как тот мудр, а на деле, скорее всего, приписывал ему собственные соображения. — Ну так расскажи, — нетерпеливо сказала она, как будто он упрямо молчал, отказываясь говорить о том, что считал очень для нее важным, даже если она иного мнения.

— Я как раз думал спросить, не хочешь ли ты поговорить с ним. — Он вновь улыбнулся. — Он ведь вылечил мой рак.

— Господи, не знаю даже. — Она бросила взгляд туда, где сидели и лежали на одеялах их спутники. — А ты что скажешь.

— И это небесплатно.

— Серьезно?

— Конечно. Он этим и занимается, помогает то есть. Она засмеялась, пробуя на вкус соленые слезы.

— Ты хочешь отвести меня к какому-то доморощенному гуру, который пообещает поставить меня на ноги?

Споффорд посмотрел на сорванные травинки.

— Просто я не знаю, чем еще я могу тебе помочь, — сказал он.

Она покачала головой, в какой-то миг устав плакать.

— Так что же он сделал? С тобой.

— Он работает c каждым. Помогает тебе чувствовать. Заставляет работать твое тело. Трудно описать. — Он засмеялся, вспомнив что-то. — Да, вот еще кое-что. Он попросил меня составить список, чего бы я действительно хотел, по рубрикам. Ну там Работа, Деньги, Любовь. Секс. Достижения. Все, что угодно.

— А если ты ничего не хочешь?

— Я и не хотел.

— И что?

— Ну, я все-таки попробовал составить этот список. Расписал рубрики. Что: Деньги. Секс. Ну да, конечно, хотелось бы когда-нибудь заняться сексом с кем-то кроме госпожи Ладони и ее пяти дочерей. — Роузи засмеялась, где он только набрался этих шуточек. — Так? Я записал: Разное. И подписал внизу: Я хочу когда-нибудь чего-нибудь захотеть.

Роузи прикрыла глаза, крепко зажмурилась; ее сердце слишком окаменело, чтобы заплакать, даже слезы были сухими, обжигали глаза и нос, как песок или соль.

— Для начала вызови в себе желание, — спокойно говорил Споффорд. — Даже если ты хочешь полностью изменить нынешнюю жизнь, даже если хочешь, чтобы изменились все основы мироздания, даже если ты хочешь, — он хлопнул себя по груди, как это раньше сделала Роузи, — сама стать иной.

— А, — с болью выдохнула Роузи. — А.

— И ты все это сможешь. Вот что сказал Клифф. Начни с желания.

— Вроде как исполнение трех желаний? А как же.

— Желание — это жизнь, Роузи. Мечты — это жизнь. Клифф говорит: жизнь — это мечта, проверенная физикой.

Роузи громко рассмеялась — почему-то эта идея, понятая мгновенно, помогла ей расслабиться. Жизнь — это мечта, проверенная физикой.

— Но тогда ты никак не можешь получить всего, — сказала она.

— Вот посмотри, — проговорил он, вставая, и улыбнулся Роузи: по крайней мере, она больше не плакала. Оторвал кусочек березовой коры, достал из кармана карандаш. — Сюда посмотри. Вот так Клифф изображает жизнь или мир. Смотри. — Он расправил кору, положил ее на камень рядом с Роузи и кусочком тупого плотницкого карандаша нарисовал маленький круг. — Бог, — сказал он. — Это Клифф так говорит. — Он нарисовал вокруг первого второй, больший круг. — Ты, — сказал он. Еще один. — Мир. И последний. — Он нарисовал еще один круг. — Снова Бог. — Он взглянул на Роузи. — Вот видишь? Может, ты способна сделать куда больше, чем думаешь.

Она удивленно взглянула на Споффорда.

— Ты веришь в Бога? — спросила она.

— Мне всегда казалось, что я вроде как могу представить себе Бога, хоть немножко, — сказал Пирс. Он отхлебнул пива. — Проблема в том, что я не представляю, как Бог может представить меня.

Бо уже не участвовал в разговоре, возможно слишком примитивном для него. Вэл также потеряла всякий интерес.

— Ты бы записал это все, — заметила она и зевнула.

Пирс мог допустить, что Бог не ведает о страданиях человечества, что Бог находится за непостижимыми пределами реальности, навечно скрытый во вневременных и внепространственных парадоксах; но вот чего он никак не мог предположить — что существует нечто бесконечное, настолько огромное, что может включить в себя неимоверно-почти-бесконечную материальную Вселенную, — и это нечто может создать концепцию существа столь малого, как он сам.

Были и другие представления о Боге, счастливо избегнувшие подобных трудностей, — Бог имманентный, Бог синтаксический, составной Бог, возникший в переплетении человеческих представлений — подобно тому, как на викторианских картинках-иллюзиях Женщина и Зеркало, стоит присмотреться, превращаются в Череп. Но Бог, о котором говорил Бо, не имел ничего общего с подобной иллюзией, его Бог был человеком. И каким же человеком?

Если вам действительно нужен Бог, то, полагал Пирс, имеются образы и не похожие на стандартный (борода, долгое одеяние, властный старческий взгляд) — более близкие по духу, более убедительные, во всяком случае, для самого Пирса. Если Бог наглядно себя не проявляет, то почему бы не наделить Его иными атрибутами, более согласными с Его истинным поведением? Если вообразить Бога не старцем, а, скажем, девятилетней девочкой.

Как только Пирс сформулировал свою концепцию — и даже как раз перед тем, — он ощутил невероятное удовлетворение, облегчение, как будто тиски, в которых так давно была зажата его душа, наконец исчезли. Конечно же. Если автору Вселенной всего девять лет от роду — она девочка любящая, властная и ревнивая. Ревнивая! Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим,[386] нетушки-нетушки. Потому что я так сказала.

Он расхохотался. Бог-Дочь. Бесконечный Бог с бесконечными угловатыми коленями, в бесконечной шотландской юбчонке, заколотой бесконечной английской булавкой.

Бесконечный.

Без всяких внутренних фанфар Пирса посетило — или было даровано — невероятное и очень простое озарение, логическое решение или размыв умственных плотин, о которых он даже не подозревал, ошеломляющее чувство: дверь не закрыта, просто она отворяется внутрь, а не наружу. Бесконечность не имеет ничего общего с размером. Вообще ничего. Он понимал это и раньше, думая о любом другом понятии: за большим следует очень большой, далее очень, очень большой, но не бесконечный. Он просто никогда не применял это знание к понятию Бесконечный Господь.

Как Бог может заметить крошечную человеческую душу в огромном космическом амфитеатре? Потому что бесконечность не относительна. Для Бога Пирс не намного меньше всей Вселенной. Никакой разницы.

И с другой стороны: Богу нет нужды отражаться в бесконечной Вселенной; Бруно ошибался, хотя и понимал бесконечность, хотя и знал, что для бесконечного создания огромная Вселенная ничем не больше крохотного существа; космическая бездна, ее громадные создания, туманности, галактики, что там еще — все это для бесконечности не больше одного атома; собаки, звезды, камни и розы — все равновелики. Бруно все равно жаждал великой огромной бесконечной Вселенной для великого огромного бесконечного Бога, который бы оскорбился, если бы ему предложили меньшее. Но ведь бесконечный Бог ни в коем случае не огромен.

Конечно.

Ты ни на сантиметр не приблизишься к Богу, представляя что-то огромное, потом еще более огромное, а затем самое огромное. Нет. Ты можешь точно так же приблизиться к истине, воображая бесконечное создание не огромным, но маленьким; никакой разницы.

Нечто малое. Нечто крохотное, ибо бесконечно малое тоже бесконечно; бесконечно малая вспышка в центре реальности. Конечно же. Бо нарисовал первый круг своей диаграммы — Его, Ее — слишком большим для бесконечности; это должно быть пятнышко, безразмерная точка.

Может быть, ему говорили об этом уже очень давно, а он был не способен понять? Не это ли объясняла ему сестра Мэри Филомела, но так и не смогла пронзить его зачерствевшее сердце? Бог — Везде. Конечно. Он счел все волосы на твоей голове.[387] Конечно. Огромный Бог Отец умалился, не утратив полноты, и воплотился в теле Сына Своего, и все так же, без потерь, умалился до Хлеба, конечно, конечно. Veni Creator Spiritus: Приди Создатель Дух Святой, в наших сердцах найди покой.[388] Вот, может быть, это и есть функциональное объяснение Святой Троицы: парадоксальная, заново осмысленная бесконечность Божия воплощена в трех лицах — большом, средних размеров и маленьком.

Он поставил бутылку на кочку травы, и лучи сияющего солнца пронзили ее сердце янтарной вспышкой. Хотели они этого или нет, он чувствовал, что (наконец-то и на этот раз без явной причины) его пустили в комнату, где собрались те, кто понимает, те, кто знает, что идея Бога, каковы бы ни были ее другие качества, не зависит от космологии. Хильди, возможно, всегда знала об этом.

— У меня есть друзья-христиане, — сказала Вэл. — На Иисусе крышей поехавшие. Сплошная любовь: да вы просто переполнены любовью.

Еще, конечно, оставалась проблема старого доброго Неподвижного Двигателя.[389] Ничего страшного. Пирс подумал, что его vis imaginativa уже достаточно поработала за сегодня. Он надвинул на глаза шляпу и скрестил руки на груди.

Надо поскорей записать. Столь тонкие ощущения, столь парадоксальное озарение трудно сохранить в памяти; они могут исчезнуть, пока берешь чистый лист бумаги и записываешь вступительный абзац. Новые мысли о Боге посетили меня сегодня. Как же там было? Недоуменное перо зависло над страницей, точно пчела, увидевшая, что намеченный цветок только что сорван.

Девятилетняя девочка. Бесконечно крошечная вспышка девятилетнего детства, уютно устроившаяся в сердце всего и потому открытая для познания его собственным сердцем, в его сердце.

Что-то вроде Динь-Динь,[390] где-то так. Да.

День за его веками был золотым, потом темным, и слух постепенно притуплялся.

Тогда ему явился некий образ, воспоминание того рода, что приходят на пороге дремы; не воспоминание о чем-то, но полностью захватившее все его существо возвращение мига, который хранился в залежах памяти — он понимал, чувствовал, осознавал, что это миг из прошлого, но не четче. Еще до наступления половой зрелости; в доме; не летом; острое чувство вины… всё, нету.