Любовь и сон

Иногда они приносили вести с удовольствием заядлых сплетников.

«Твоего брата посадили в тюрьму. Как тебе это нравится? О твоем домоправителе говорю».[407]

Николас Фромонд, брат Джейн Ди: видимо, они имели в виду именно его. Что произошло?

«Его допрашивают. Говорят, что ты утаил множество секретов. Что же касаемо твоих книг, ты можешь взглянуть на них, как выдастся время».

Ди в ужасе представил, что все его добро порушено, книги отобраны, — чтобы увидеть все это, ему не нужно было никакого кристалла. Но почему?

«А может, и дом твой будет предан огню в память о тебе. Ну да чему быть, того не миновать. Я дал тебе совет и только добра тебе желаю. Выбор за тобой».

Что выбрать? Из чего выбирать? Ему казалось, что он безнадежно движется к могиле, а жизнь сгорает за спиной.

Торопитесь, торопитесь. Осталось совсем мало времени, чтобы вы, двое, могли вынести все необходимое из преподанных им уроков, — так было сказано, — узнать тайные цели, ради которых их выбрали, дабы донести до всех держав и народов свое послание и сохранить его. Однако же спасительное послание, целостность новой истины, сосудами коей они избраны, могли быть ниспосланы им лишь на енохианском языке: следственно, они должны ему научиться.

Но это было ужасно, мучительно тяжело. Необходимо составить таблицы, квадраты из сорока девяти букв; ангелы сообщали им цифры, а они находили соответствующие цифрам буквы; из них возникали слова — как сказано, ангельские зовы, которыми можно приманить небесных созданий; мало-помалу стало ясно (во всяком случае, доктору Ди), что призванные ангелы сами были словами этого языка, — и круг таким образом завершился.

Они говорили о спешности, но, кажется, понимали ее иначе, нежели смертные; они находили досуг, чтобы прерывать работу пространными хвалами Господу, пророчествами или Долгими историями, — чтобы двое людей размышляли над их смыслом и аллегориями, без всякой уверенности, что достигнуто подлинное понимание. В Бремене, в Любеке и Эмдене, в тесных комнатках гостиниц и съемных домов Келли и Ди доставали кристалл и столик (сделанный так, чтобы его можно было сложить и возить с собой), записывали все новую тарабарщину; поздно, поздно ночью они сидели в ожидании ангелов, когда Роланд, Катерина и Артур уже спали и спала их мать; Джоанна Келли, сидя в кресле, не сводила лисьих глаз со своего странного мужа и думала о своей немыслимой судьбе.

Ласки сопровождал их в поездке по Германии, лишь время от времени покидая их, чтобы встретиться с кем-нибудь из сильных мира сего, герцогом Мекленбургским или епископом Штеттина, дабы укрепить свою фортуну. Его звезда близилась к закату — ангелы уже не восхваляли его, — хотя он об этом и не знал. Он заговорил о золоте: о том, чтобы с помощью духов научиться без труда добывать его; почему нельзя спросить их об этом, почему. Магнат, подобный Ласки, может жить в кредит целые годы: годы, но не вечно.

Зима пришла ранняя и суровая, но они продолжили путь в фургонах, каретах и повозках. Торопитесь, торопитесь. От Штеттина до Позена (здесь они увидели могилу доброго короля Венцеслава)[408] двести миль снега — глубокого, хрустящего, ровного; герцог нанял двадцать человек, чтобы очистить две мили дороги ото льда, дабы экипажи могли проехать. По широким заливным лугам, скованным льдом (вдалеке виднелись фигуры рыбаков, ловивших рыбу через прорубленные во льду лунки), они наконец-то добрались до Ласка в Польше. Герцога уже очень давно не было дома. Подданные не слишком-то обрадовались, увидев его.

Здесь, возле эмалированного очага, Келли и установил свой стол. И вот вернулась Мадими,[409] без извинений и приветствий, юная девица в белых одеждах, так описал ее Келли, поначалу даже не узнав: она выросла.

«Я побывала в Англии, — сказала она. — Королева жалеет о потере своего философа. Но государственный казначей[410] убедил ее, что ты вскоре вернешься домой, моля о прощении. Истинно, никто не смог отвратить от тебя сердца королевы».

На старика нахлынула волна горькой тоски по дому. Королева. Он увидел столь любимое, покрытое оспинами лицо. О Боже.

«Еще я побывала в твоем доме. Там все в порядке. Правда, я не смогла войти в твой кабинет, королева приказала его опечатать».

Но не говорила ли она, что не препятствие для нее замки человеческие? Доктор Ди представил свой кабинет, не зная, насколько велик нанесенный ему ущерб. Тишина и пыль.

Где они будут жить теперь? Как они будут жить? Им посоветовали поехать в Краков. Что ждет их там?

«Даже моя мудрость не может ответить на твой вопрос».

Казалось, в этой чужеземной стуже ею овладела бесцельная скука (без сомнения, это их мозги замерзли, заледенели под наглавниками и мехами, это их сердца сжались). Дыхание Келли затуманило кристалл.

«Сэр Гарри Сидни мертв, — сказала Мадими. — Он был твоим тайным врагом».

Она уже почти заснула. Все трое склонились к очагу. Джон Ди почувствовал, как в его глазах появились слезы. Он записал слова Мадими, тайный враг. Он всегда любил Гарри Сидни, отца Филипа. В его жизни не осталось ничего, незачем было возвращаться, он умрет стариком — в чужой земле.

(В Праге в августе, когда до него наконец-то дошли новости из Англии, он запишет на этой же страничке: Сэр Г. Сидни был еще жив в феврале, марте и даже мае. Стоит задуматься.[411])

Краков, резиденция королей Великой Польши, раскинувшийся в сердце огромной ровной долины, встретил их в марте половодьем и грязью. Келли и женщины, не произнося ни слова, смотрели на город. Глядя издалека, они думали: Боже, До чего же велик мир: кто бы мог подумать, что огромные равнины и города всё следуют друг за другом до крайних пределов востока. А дальше есть еще и Россия. Много странствовавший доктор Ди стонал в лихорадке и не выглядывал в окно.

Остановившись в высоком доме недалеко от собора, Джон Ди пошел навестить своего старого знакомого, доктора Ганнибала,[412] монаха-капуцина, который в ту пору заканчивал свой комментарий к «Поймандру» Гермеса Трисмегиста, намного длиннее самой эгипетской книги.

О чем они говорили столько часов? — размышляла Джейн Ди, сражаясь с чужеземными деньгами и чужеземной едой. Об ангелах: о девяти чинах ангельских, неотличимых от Правителей, что, по словам Гермеса, поддерживают остов Небес, различия и иерархии, которые и делают веши вещами, а не хаосом. О разделении религии, о безрассудных, темных и нечестивых людях, которые силой и мечом навязывают страдающему человечеству свои вероучения, подобные прокрустовым ложам. К чему все придет? Доктор Ганнибал открыл покрытую множеством пометок страничку своего «Поймандра» и прочитал:

Придет время, и люди не только будут пренебрегать религиозным служением, но, что еще более прискорбно, благочестие и культ богов будут запрещены так называемыми законами, под страхом наказания… И тогда, исполнившись отвращения к жизни, люди станут думать, что мир недостоин их восхищения и преклонения, сие совершенное творение, наилучшее, Единое… И тогда земля утратит свое равновесие, по морю нельзя будет плавать на кораблях, звезды перестанут сиять на небе.[413]

Не таков ли мир сейчас? Не может ли так статься, что и эта эпоха окончится подобной катастрофой? Исход — в руках Господа, а Гермес предсказал и это:

…сие восстановление всего благого, священное и величественное Восстановление Всей Видимой Вселенной, осуществленное по Воле Божьей в ходе времен.

Доктор Ганнибал рассуждал — он склонил свою круглую голову, приблизив ее к седой голове доктора Ди, и заговорил шепотом, — что, если Церковь Христова распадается на множество частей, потому что ее время уже прошло, а за смутными временами мы увидим проблески новой эры, Эры Духа Святого, и не нужны будут церкви, монахи и епископы, а каждый человек станет священником для своего ближнего.

«Это проповедовал аббат Иоахим Флорский,[414] — сказал доктор Ди. — Уже много столетий назад».

«И его осудили, — сказал доктор Ганнибал. — Давайте же не будем больше затрагивать эту тему».

Доктор Ди принял причастие вместе с храбрым маленьким толстяком в церкви бернардинцев, ощутил языком Бога живаго; чуть позже он увидел, как монах снял очки, чтобы утереть слезы (радости? благодарности?). Келли так и не сделал этого, как ни убеждал его Ди, — хотя даже ангелы говорили ему о Хлебе, переполненные изумлением и трепетом: Плоть Господня — вот все, что знаем мы о пище, Кровь Его — единое питие[415]; и не может Он отказать нам в этом. Не думаешь ли ты, что все принадлежит лишь тебе? Мы пили и ели еще до основания мира. Если богач даст тебе еды, разве не отблагодаришь ты его? Если он поделится едой со своего блюда, разве не вознесешь ты ему хвалу? Будь доволен и радостен будь, Он даровал тебе всю Плоть своего Тела.

Почему он отказался? Доктору Ди очень хотелось бы знать причину. Чем больше святости будет в их подготовке к работе, тем лучше.

Но он отказался. За этим последовала ссора, похожая на многие другие; доктор Ди полагал, что подобные стычки они оставили в Англии, но это было не так. Духи лгут, сказал Келли, все эти два года они только и делали, что лгали, Ди — дурак, что верит им: если они и знают хоть что-нибудь стоящее, но до сих пор не открыли и не откроют этого знания смертным, то не сделают этого никогда, как бы люди ни умоляли об этом; они с Ди стали предметом насмешек и презрения ангелов, уж он-то в этом не сомневается, он слышит их смех. Смотри: вот Агриппа, вот его книга «De occulta philosophia»,[416][417] вот имена всех ангелов, управляющих всеми народами земли, а ведь Келли, чтобы услышать эти имена, целыми днями стоял, преклонив колени! Но он больше не будет игрушкой! И он хлопнул дверью перед носом Ди.

Этой ночью к нему пришел Габриэль и покарал его.[418]

Келли так никогда и не расскажет своему хозяину, какие слова ему пришлось услышать и что пришлось пережить той ночью, но Ди и не настаивал. Он лишь встал рядом с Келли на колени перед кристаллом, его старые кости скрипели, будто пытались рассыпаться; и Габриэль, добрейший и милосерднейший из духов, явился им, дабы соединиться с ними в слезах покаяния и благодарения: снова, снова и снова. На следующий день Келли отведал Тела Христова в церкви бернардинцев.

Великий план принес свои плоды. Как-то майским утром,[419] лежа в постели, Келли почувствовал, будто его голова и грудь раскрываются, как под секачом мясника или ножом для устриц, и голос (даже не голос, а может быть, и голос, не произнесший ни слова) пролился в него, и он узнал: почему были избраны именно они, каков смысл пророчеств, о чем шла речь в легендах.

На небесах шла война.

В четырех углах Земли стоят четыре сторожевые башни, или замка, Север Юг Восток Запад. Келли вскочил, не одеваясь, услышав зов четырех труб, а на вершинах башен реяли флаги. Один — красный, как только что пролитая кровь, на Востоке, другой — снежно-белый — на Юге, зеленый и многохвостый, как шкура дракона, — на Западе, черный, как вороново крыло или сок черники, — на Севере. И выходят из башен воинства, одетые в те же цвета, гневные и буйные, колышутся, подобно флагам или словам, вылетающим изо рта; они словно бы в замешательстве, но все же не в замешательстве, и во главе каждого отряда старший, во главе каждой армии — генерал, великий полководец; они движутся к центральному двору, идут шеренгами под знаменами, готовые к битве.