Гьяк

Нокер

Я-то? В пятьдесят первом. Ну, то есть, как из армии пришел, так сразу и уехал. Ну, может месяцев десять от силы в деревне просидел после того, как вернулся, ну, может год, максимум. Да, вот сколько. Не, не больше. Было нас, видишь ли, пятеро ребят да две девчонки. Как уж нам было всем прожить на том добре, что отец нажил? Я поначалу пытался, что правда – то правда, поглядеть, нельзя ли чего в деревне сделать, но так и не нашел, какое бы дело хорошо пошло, так что руки у меня опустились и решился я уехать. Я тогда-то молодой был, так что меня и не заботило, что на чужбину надобно ехать. Я про себя так говорил, поеду, мол, а ежели не понравится, посижу-ка я вот там вот, годик-два, деньжат подкоплю, а затем и назад снова вернусь. Как бы не так! Да вот сам знаешь. Все мы так поначалу говорим.

Был я тогда совсем несмышленым, что и говорить. Сорвался да и поехал, так что и плана-то у меня никакого не было. Был там один наш односельчанин в Чикаго, так что я и подумал, что поеду туда да и разыщу его. Ну, мать моя с отцом сказали мне, что, мол, они его знали и что он давно уже был в Америке, целое состояние себе сколотил, так что если я туда поеду да скажу, чьих я буду, он с радостью помогать мне будет, пока я сам на ноги не встану. У него, бишь, там-то уже хороший круг образовался, так они мне сказали, так что кто знает, ежели он увидит, что ты парень достойный, может, и в компаньоны тебя к себе возьмет. Это очень большое дело, ежели есть у тебя где свой человек. И то правда, хотя не так-то оно все получилось, как я рассчитывал. Адреса, ну, где он там живет и все такое, у меня не было. Знал я только то, что тот в Чикаго живет, потому как оттуда и приходили чеки его семье. А все остальное, ну, ни чем он там занимался, ни даже как он выглядит, я толком-то и не знал.

Так-то мы его братьев порасспрашивали, но и те ничего больше не знали, потому как письма никакого о том, где он там живет – хлеб жует, что он там делает, с тех самых пор, как он уехал, они так и не получали. Только чек, каждый месяц, так они и знали, что он жив пока. Мне они сказали, что якобы и сами они пытались его разыскать, чтоб отписать ему и поблагодарить, но так ничего у них и не вышло. Он всегда был таким странным, этот Аргирис, так они мне сказали, ни с кем дружбы не водил. А когда я спросил, на кого, мол, он лицом походит, чтоб я его узнал, ежели увижу, они даже того мне сказать не могли. Да мы еще детьми были, когда Аргирис уехал, так мне брат его сказал, так что я и не помню хорошенько. Да ежели бы и помнил, какой с того толк? Столько лет уже прошло, он, поди, уж старичком стал, где уж его узнаешь. Но, во всяком случае, одно точно – высокий он. Меня-то он, должно быть, на голову выше. Спросил я у них, а есть ли какая его фотокарточка, до того, как тот уехал, может, из армии, ну хоть что-нибудь. Ничего. Ну, короче говоря, семья его вообще со счетов списала, так я понял. Только его деньги их и волновали, а это, что и говорить, большое дело было, потому как он им, говорят, доллары посылал, а не какую-то ерунду.

Поехал я, короче говоря, наобум, так значит. Один доктор, правда, а он у нас в Германии учился, сказал мне, что, ежели я хочу его найти, надо бы мне пойти в консульстве спросить, потому что у них, мол, архив есть, но я нет чтобы сделать это еще до отъезда, ну, то есть адрес его разыскать и письмо ему заранее отправить, написать, что я приеду, мол, и хочу его найти, чтоб он ждал меня там… куда там, я сказал себе, да ну его в баню, я, мол, сам, когда доберусь, разыщу его, и мы сразу обо всем и поговорим. Торопился я, как дурак, видишь ли, только чтоб уехать как можно скорее. Совсем недальновидный был!

Ну, приехал я, значится, устроился там на квартире и тому подобное, сделал все, как меня научили, так что действительно и адрес нашел, и все такое. Так что в один прекрасный день спросил я у мужика, который был хозяином мотеля, где я комнату снимал, потому как и он тоже греком был, говорю ему, так, мол, и так, ну-ка скажи мне, как мне до него добраться, как с ним встретиться, потому как это мой земляк и мне надо его разыскать. Но тот, видно, пожалел меня или, может, увидел, что я такой чурбан немножко, так что взял он меня за ручку и прямо туда отвел. А когда мы пришли туда и спросили, нам ответили, что никакого Аргириса там нет. Может, говорят, он здесь когда раньше и жил, но сейчас уж точно его тут нет. Вот уж дела так дела, я как услышал это, меня такое черное отчаянье взяло. Мне прям так и хотелось взять и головой об стену убиться. Вот дурак, говорю я себе, если бы ты раньше обо всем позаботился, теперь не пришлось бы тебе это все переживать сейчас. Мне мужик мой говорит, мол, успокойся, что-нибудь придумаем. Пойдешь в церкви спросишь, в Троицкой. Тамошние-то знают. Так я и сделал, но и там ничего не узнал, там только был один служка, не знаю, как там его называют, вот он-то мне и говорит, иди-ка обойди все греческие кофейни, все подряд, да и поспрашивай там. В церковь-то он, может, и не ходит совсем, но кофе же он не может не ходить пить.

Так я и начал, значится, ходил по очереди по всем кофейням и расспрашивал. Аргирис Дедес, говорил я, из такого-то села, лет шестидесяти. Может, знаете его? Я, может, все их тогда и обошел, но результату никакого. Ну, пиши пропало, говорю себе, что ж я своим-то скажу, они уж так-то расстроятся, ежели узнают, каковы мои делишки. Оказался я как-то раз в одном заведении, оно называлось «Гиона», зашел туда, дай, думаю, здесь тоже спрошу, кто знает, может, хоть здесь его застану, никогда же наперед не знаешь. Хозяином там был один мужик из Амфиссы, я ему говорю, так, мол, и так, ищу я некоего Аргириса Дедеса. Он вот так вот смотрит на меня хорошенько да и говорит мне: парень, а каков он из себя-то, этот Аргирис, которого ты ищешь? Фотокарточка у тебя имеется? Я ему отвечаю, что я сам-то его в глаза не видел, но вот же, должон он быть вот такой-то и сякой-то, не очень еще старый и высокий. Подумал он немного да и говорит мне: есть у меня один, кто на ум пришел, но точно я тебе сказать не могу, потому как и от тебя тоже мало помощи. Но ежели хочешь, заходи в другой раз в воскресенье вечером, когда он сюда приходит, сам и посмотришь, сам и расспросишь его.

Я правда так и сделал, пришел, снова к нему подошел, он мне и говорит: вон про этого, у окна, я тебе говорил, давай, иди к нему, поспрашивай, желаю удачи! Гляжу я, а он как раз такой, как я ожидал, сутулый, одежда на нем мешком болтается, а голова у него совсем белая, как хлопок. Подошел я к нему, говорю: дядя, а тебя случайно не Аргирис Дедес звать? Он, как меня услышал, подскочил вот так вот немного, обернулся и так на меня посмотрел, что, богом клянусь, страшно мне стало. Он напомнил мне одного пса, который был у нас в овчарне, Контилис, так тот был просто дикий зверь. Был он, видишь ли, светлой такой масти, ну, совершенно белый, как это говорится, и вот такая шерсть у него была длинная, и вся кольцами, кольцами вилась, так что когда он на пузе лежал, его от ягненка не отличить было, потому как он морду свою в лапы прятал, а лапы тоже подгибал, так что когти и подушечки были спрятаны, и даже если рядом с ним лечь, все равно и сказать нельзя было, что это собака. Но ежели он слышал что-то тревожное, тогда он голову поднимал, чтобы приглядеться, и показывалась его шея, ошейник с шипами, так что видно было, что это собака на самом деле, и горе тому, на кого он кидался, если нас рядом с ним в тот момент не оказывалось. Так и этот, точь-в-точь, как только он немного тело свое приподнял, он как будто в размерах вырос вот прям там-то, на моих глазах. Горделивый такой, словно из камня его вырезали, а ручищи – словно из крученой проволоки.

Я чуть было совсем там не растерялся, мне хотелось развернуться да и дать стрекача, но я сглотнул разок и говорю ему еще раз скороговоркой: не ты ли будешь Аргирисом Дедесом, дядя? У него лоб сморщился, будто щас залает, и он говорит мне: чего тебе надо? Я говорю ему, так, мол, и так, оттуда-то я приехал, таких-то я сам буду и так далее. Ну и что? – говорит тот в ответ. И чего тебе надо-то? Я стушевался. Говорю, я Ангелоса сын, Паисоса. Он мне сказал, чтобы, как приеду, разыскал тебя. И твои брат с сестрой, Христофорос и Деспо, те тоже привет тебе передают. Отцу своему скажи, что врун он. Мы никогда с ним дружбы не водили. Ну-ка давай, вали отсюдова, и меня в покое оставь, да и сам времени больше не теряй даром. Меня пробил ледяной пот. Мне-то совсем по-другому о нем рассказывали, я другого и ожидал, а оно вон как обернулось. И вот подумай-ка, я столько времени его искал, и все без толку. Но что мне делать-то было? Разве у меня выбор был? Ладно, дядя Аргирис, говорю ему, я уйду и больше уж тебя не буду беспокоить. Жаль только, потому как мать моя мне говорила, что был ты парень хоть куда, таких в селе больше и не сыскать, но ты вот, и земляка прогоняешь. Совсем душа твоя почернела. Как только я это сказал, он как вскочит, да как схватит меня за руку, да как сожмет, будто клещами. Что ты сказал? – спрашивает. Ну-ка повтори, попробуй, так тебя отсюда в деревянной кровати вынесут. Уж не знаю, где я смелости набрался да дерзнул ему слово в ответ сказать, бог знает. Говорю ему: ты ни своих, ни чужих не уважаешь. Я так рад был тебя отыскать, но ежели б я знал наперед, я б и утруждать себя не стал, никто бы из нас и не расстроился. Видать, мать моя о ком-то другом говорила. Эй, а кто твоя мать, спрашивает. Лиена, Доскориса дочь, но какой уж в том толк? Он как только это услышал, так сразу успокоился, словно этот бесноватый, которого Христос исцелил. Ага, вот те крест. Садись, говорит мне. Раз уж ты сын Лиены, садись, и вот так вот берет меня и рукой, а он все еще держал меня, сажает на стул, ровно как детей малых усаживают.

Спросил меня, что я пить буду, я гляжу – сам он коньяк пьет, говорю, и мне того же, он заказал мне, а пока его несли, зажег сигарету и смотрит мне прямо в глаза. Тогда-то я и заметил, что у него шрам был от виска до нижней челюсти, сверху вниз. Тот увидел, что я его рассматриваю, да и повернулся ко мне другой щекой. Ну, думаю, стесняется он, думает, что это его портит. Как только официант пришел и принес мне коньяк, я сделал такое движение, ну, чтоб чокнуться. Улыбнулся, мол, за встречу, говорю. А он сидит – не шелохнется. Ох, с каким же это я человеком связался? Говорю я про себя, потерпи немножко, ты ж не знаешь, как чужбина иной раз людей меняет. Можно разучиться радоваться.

Пили мы, значится, молча, а я все ждал, когда он разговор заведет. Но все напрасно. Он только смотрел на меня, словно взвешивал скотину на базаре, да все пил и курил. А потом, как прошло еще немного времени, думаю, была не была, я еще раз попытаюсь, я ж младший тут, а ежели не выйдет, так мы на том и закончим, да и пойдет каждый своей дорогой. Спрашиваю я его, значит, раз уж признался, что знаком с моей матерью, откуда, мол, он ее знал, ну, не родственником ли он ей приходится, потому как подружкой сестры его она быть не могла, Деспо-то еще девочкой маленькой была, когда моя мать замуж вышла. А он и говорит мне: было времечко, еще до того, как я сюда приехал, так была она за меня просватана. И зачем только он это сказал! Я сразу вспылил! Вскочил, говорю ему, все, мол, хватит, выше крыши, твои капризы я вытерпел, благо мы из одной деревни, земляки, но ежели ты еще хоть раз имя моей матери произнесешь, старик, то это точно плохо для тебя кончится. Ну-ка, сядь-ка, говорит он мне, ежели тебе вся правда чистоганом не по нраву, так ты тогда и не спрашивай. Я кипел аж весь внутри, даже слушать ничего не хотел. Слушай сюда, говорю ему, затем вскакиваю, но не успел я закончить, как тот схватил меня со всей силы за шею и прижал лоб ко лбу. Вот тогда-то я и понял, что меня так смущало с того самого момента, как я вошел и сел напротив него. Видишь ли, я поначалу думал, что этот запах шел из соседней мясной лавки, потому как сидели мы на улице, совсем рядом, но нет, этот запах шел все-таки от него. Ты когда-нибудь нюхал, как пахнут мясники? Они, сколько бы ни мылись, этот сладковатый запах крови никогда не могут с себя смыть. Вот так и он.