Обрести себя
- Автор: Виктор Родионов
- Жанр: Современная проза / Городское фэнтези
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Обрести себя"
Платье
Неожиданно для меня, у нас с мамой установились доверительные отношения. Оказалось, она давно ждала этого, но не торопила события, – ждала пока я «созрею» сам. Я стал иногда советоваться с ней.
Мы теперь часто проводили вечера все вместе, – пили чай, или просто сидели и разговаривали, – была та же удивительная атмосфера, как тогда, когда мы сидели на моей постели втроём, накрывшись одеялом. Однажды, под настроение, я рассказал тот свой случай с насосом, – Ленка-то давно об этом знала, но мама слышала эту историю впервые, – и все смеялись от души. Насмеявшись, мама сказала:
– Не знала я, что у мальчиков это бывает так. Я же девочкой была. Вот был бы отец у вас…
Я стал романтичнее и мечтательнее: теперь меня интересовала тема любви, и я летними вечерами читал разные книги, – я хотел понять для себя, разобраться, что это такое, – любовь. Наконец, я вернулся и к романам «про любовь».
Во всех романах, любовь обычно была несчастна, герои страдали, и вокруг этих страданий строился весь сюжет. Романтичности добавляла разлука или другие непреодолимые препятствия.
Ромео и Джульетта, Петрарка и Лаура, Татьяна и Евгений и многие, многие другие, – всё это были совершенно разные истории, но их объединяло одно, – любовные переживания героев, воспевание возлюбленных и невозможность быть вместе. В одних романах чувства были взаимными, в других – безответными, а в третьих, – герой влюблялся в придуманный им самим образ. Ни у одного романа не было счастливого конца.
«Скорее всего, это просто особенность жанра», – размышлял я. – «Но не могла же она возникнуть на пустом месте. Возможно, это просто особенность человеческой натуры: потребность людей сопереживать героям и породила эти романы. Странная какая она, – эта любовь, – к чему все эти страдания?».
Перечитывал я и те книги, которые читал раньше. И каждый раз заново осознавал их.
Какими же пошлыми мне стали казаться истории, описанные в «Метаморфозах» у Апулея, и я удивлялся, как мне это вообще могло нравиться. Думаю, всему виною была та «буря», которая правила моей душой в течение нескольких месяцев. Правда тогда, в прошлом году, я не дочитал эту книгу до конца, – там герой снова возвращается к человеческому облику, а потом сильно меняется и даже становится священником. Мне в то время это показалось скучным, и книгу я отложил. Взяв её вновь, и полистав, я заинтересовался и, наконец, осознал: это был авторский ход, – гипертрофированное изображение пороков тогдашнего общества, – это был канун распада римской империи, – и порочность самого героя, просто усиливали впечатления о том, какой духовный путь пришлось пройти герою, испытавшему настоящую метаморфозу. Эта книга, похоже, и не задумывалась, как сборник эротических историй. Пошлый эротизм, мерзкие поступки героев в её первых частях были нарочитыми и служили просто для назидания, оттеняя главную мысль последних разделов произведения, – они были почти богословскими, – автор размышлял о Боге и о путях спасения.
Любви там не было.
И я продолжал свои поиски…
В сентябре начался новый учебный год, и наступила обычная рутина. Внезапно для себя, я заметил девочку из параллельного класса, Маринку. Я знал её и раньше, но не обращал на неё никакого внимания. Маринка за лето сильно изменилась, – она как-то налилась, округлилась и стала совсем девицей. Мне она показалась очень милой. Когда я заговаривал с ней, то ощущал какие-то флюиды, исходящие от неё: она оказалась очень обаятельной и умной.
И я влюбился! Она стала сниться мне по ночам. Её мысленный образ я носил с собой, как драгоценную жемчужину… Это были совершенно новые для меня чувства, совершенно не те, которые я испытывал к «тому насосу», Эдику, – в них совсем не было плотских желаний. Наоборот, сама мысль о плотских желаниях по отношению к ней, была кощунственной: для меня она была недосягаемым идеалом.
Я постоянно искал повода быть рядом с ней. Я даже изучил расписание её класса и специально задерживался после пятого урока, если у них было шесть. Я как будто невзначай встречал её, и мы шли домой рядом, – она жила недалеко от нашего дома и было по пути. Ну, почти… Иногда она доверяла мне нести свой портфель, и я нёс его как великую ценность: к нему прикасалась рука моей возлюбленной!
Я шёл рядом, мы весело болтали, и я испытывал нестерпимое желание взять её за руку. От этой мысли я трепетал, и… не смел прикоснуться к ней. Я страдал от этого, но боялся, что простое прикосновение что-то разрушит в моей душе. Стихов я никогда не учил, но вдруг они сами иногда приходили в голову, и я цитировал сонеты Петрарки, стихи Сафо. Как-то раз мы разговаривали об античности, и я к слову продекламировал ей наизусть отрывок «Энеиды» Вергилия на латыни, – она слышала звучание этого языка впервые, и слушала, как мне казалось, с интересом. А я, гордясь своей «учёностью», заливался соловьём. Соловьём с павлиньим хвостом!
Но, она не была, – как пишут в романах, – «благосклонна» ко мне. Оказалось, ей просто нравился другой парень, существенно старше нас – сокурсник её старшего брата. Однажды, я застал их вместе, и увидев, как она смотрит на него, и как улыбается ему, всё понял… Вначале я ревновал, злился на него, а потом смирился. Постепенно её образ померк, и она стала мне безразлична.
Шло время…
С Ленкой тоже явно что-то происходило.
У нас стал бывать Стас, – он был уже в десятом, – он приходил к нам поиграть со мною в шахматы и посмотреть бабушкины книги. Когда Ленка была рядом, он играл как-то рассеяно, невпопад. Я видел взгляды, которые он тайком бросает на Ленку, и догадался: он был влюблён в мою сестрёнку!
Ленка с ним была весела, они болтали, хохотали и даже немного возились: ставили руки на локти и боролись ими. А потом иногда начинали шутливо препираться и толкаться, прямо как в детстве. Она была с ним… тем озорным мальчишкой из дворовой ватаги, – и как юношу она его, похоже, не воспринимала. И, как написали бы в романе:
«Она отвергла его любовь и тем разбила его юное сердце».
Вскоре Стас утратил интерес к «шахматам» и ходить к нам перестал.
Как оказалось, Ленка просто была влюблена в другого!
Я догадался об этом, когда однажды, войдя в комнату, обнаружил её сидящей в полутьме на подоконнике с мечтательным выражением лица. Она подняла на меня свои глаза, и в них было что-то такое, что я сразу решил: нужно оставить её одну.
Через некоторое время дверь нашей комнаты хлопнула, и я пошёл к себе. Ленка встретилась мне по пути. Она была спокойная и задумчивая. Задержав меня на мгновение, и чмокнув в щёку, она пошла дальше. Мне всё вдруг стало ясно!
Скорее из озорства, чем из любопытства, я как-то с улыбкой спросил её:
– Ну, и кто твой рыцарь?!
В ответ я ожидал услышать что-нибудь из рода «Дура-а-к!» или про секреты от девочек и мальчиков. Но она, опустив взгляд, просто ответила:
– Никто… Потом узнаешь.
Её вид умилил меня, и я обнял её…
Ни с того, ни сего, Ленка решила сшить себе платье. Она отродясь никогда не занималась рукоделием, а тут – раз, и надумала.
Вытащив из шкафа коробку с детальками от Зингера, она, повозившись с машинкой несколько вечеров, собрала её и наладила: на этом антиквариате стало можно шить.
Мама в молодости шила на Зингере, пока машинка не испортилась; и она взялась помочь Ленке.
Они долго что-то выбирали в журналах, обсуждали, рисовали на бумаге и вырезали выкройки, а потом скалывали их булавками, и Ленка в этих бумажных «платьях» вертелась перед зеркалом. Потом они выбирали ткань.
Всё это было долго, основательно, и создавало ощущение, что творится великое таинство.
«Это для Него!» – догадывался я, и меня это очень забавляло.
Раскроив ткани, Ленка сидела и сшивала куски белой ниткой. Она постоянно кололась иголкой и чертыхалась. Вроде, шов, как шов, но ей он казался неровным, или нитки путались, – она переделывала, – и упорно продолжала своё занятие. На мамины предложения о помощи, она отвечала:
– Я сама!
Наконец, подготовленные части платья были торжественно уложены на стол. Шитьё было намечено на воскресение.
В старших классах, после окончания уроков, никто обычно сразу не уходил, – толпились на крыльце, болтали, смеялись, кто-то тайком курил, – у всех были свои дела. Потом, собираясь небольшими компаниями, постепенно расходились.
В пятницу я пришёл домой немного позже Ленки, – после уроков у нас был классный час. Войдя в квартиру, я заметил, что Ленкино пальто висит на вешалке несколько небрежно, а туфли валяются на полу, как будто их в спешке просто сбросили.
«Приспичило», – подумал я и вошёл в комнату.
Нет, не «приспичило». Войдя в комнату, я услышал Ленкины всхлипывания и успел заметить, что заготовки платья комком валяются в углу. У меня сразу мелькнула догадка:
«Поссорились»!
Она, бывало, плакала и раньше, но в этот раз явно что-то было не так. Я не на шутку встревожился и, скинув с себя школьный пиджак, без стука вошёл к Ленке за ширму: она, не сняв школьной формы, лежала на кровати ничком и, вздрагивая, плакала.
Я опустился на колени и коснулся её плеча. Она слабо отмахнулась и опять всхлипнула. Не обращая внимания на её протесты, я лёг с ней рядом, подперев голову рукой, – какое-то чутьё подсказывало мне, что сейчас я должен быть рядом с ней. Я, я, и только я.
Я гладил её по голове, по плечам, по спине:
– Ленка, Леночка, сестрёнка моя любимая… – тихо шептал я.
Она постепенно успокоилась, повернулась на бок к стене лицом и подсунула кулачок под голову. Другой рукой она приводила себя в порядок, – вытирала лицо и сморкалась… Я решил ничего не спрашивать, – если захочет, – расскажет сама. Она молчала, молчал и я…
– Какая же я была дура, – наконец, тихо произнесла Ленка. – Угораздило влюбиться в такого подонка…
Она помолчала и добавила, уже со злостью:
– Он садист! Садист несчастный!
– Садист? – недоуменно спросил я. – Я его знаю?
– Вряд ли, – он из десятого «Б», – это уже не важно… Там, на крыльце, в школе, на парапете сидела кошка. Никого не трогала! А эти уроды решили подпалить ей усы! Они чиркали зажигалкой и подносили к её морде, кошка изворачивалась, а они не давали ей убежать… И хохотали! Ты бы слышал, как они хохотали! А он, – он вместо того, чтобы одёрнуть их, – он тоже хохотал! Ты бы видел эту глумливую рожу! Ненавижу его! Ненавижу!
Немного успокоившись и помолчав, она добавила:
– Я не сдержалась и при всех ударила его по лицу…
Сердце моё ёкнуло:
– Он… в порядке?..
– Да что с ним будет… Здоровый как боров!..
***
Я должен пояснить, что меня так встревожило: обычно она говорила «дала по морде», это частенько случалось, – в детстве. Но «ударила по лицу», – в нашей семье с некоторых пор это обозначало нечто другое…
В детстве, между мальчишками во дворе частенько случались стычки, – поводов было, хоть отбавляй. Чаще всего, из-за чего-нибудь сначала начиналась словесная перепалка, а потом мальчишки начинали толкаться:
– Дурак!
– От дурака слышу!
– Сейчас у меня получишь!
– Сам получишь!
Обычно, в результате потом один из них падал, а победитель, торжествуя, удалялся. И на этом всё заканчивалось. Но иногда, доходило и до потасовки, – бывали и синяки, и ссадины. Потом, остынув, мальчишки успокаивались и расходились. А через некоторое время, обычно мирились, сцепившись мизинцами рук: