Паутина

Я человек совершенно не деловой, в маркетинге, да и в бизнесе в целом, ни бум-бум, но интерьер, думаю, вполне располагает к тому, чтоб в него хотелось заглянуть.

Мама недовольна отдачей от своего магазина. Она ведь человек 1990-х, для нее, как и для многих в то время, бизнес — это что-то вроде золотой рыбки из сказки с набором исполняемых желаний. Эта рыбка должна была бы принести ей миллионы, а приносит какую-то ма́лость, по её словам. Существенную часть съедает аренда. Весь товар по маминому вкусу доставляется из Милана, много винта́жных вещей. Выходит недёшево.

Пока я в магазине, покупателей крайне мало. За час заглянуло лишь пара-тройка женщин. Болтаю с Жанной, маминой продавщицей. Жанна — высокая, прожаренная в солярии брюнетка. Люблю наблюдать ее в деле.

Вот как раз входит немного скованный от неестественной псевдоинтеллигентности губастый толстяк со скудным опуше́нием головы, раздутыми и в испарине щеками. Но его костюм светло-бежевого цвета хорошо сшит и неплохо сидит на нем. Жанна своим намётанным глазом уже всё успела заметить и оценить. Она тут же выдвигается на боевые позиции. Начинает мырлыкающими интонациями подбадривать платёжеспособного клиента, стараясь обратить его из простого посетителя в заинтересованного покупателя, приподнимая по ходу его пока что неуверенных реплик то одну сочно нафабренную бровь, то другую. Ее смуглые приятной округлости руки так и порхают, распахивая стилизованные под винтаж шкафчики и вынимая оттуда натурального шёлка вещи. При её годами выработанной профессиональной подаче лёгкие платья эффектно вспениваются и медленно красиво опадают на прилавок. Потный морда́н слегка заморочен и озадачен. Я же со скуки придумываю себе, что платье он приглядывает не в подарок стареющей жене, а для того чтоб покруче обставить бутафорию своих шашней со смазливенькой дурой-секретаршей в собственном офисе… В завершение Жанна ловко укладывает выбранное тончайшее шифоновое платье в красивую розовую коробку и сверху перевязывает узкой лентой. Покупатель, обласканный, удовлетворенный, уходит с конфузливой улыбкой на лоснящемся лице.

Мне как до небес до Жанниного точно рассчитанного напора. Она настоящий мэтр продаж, мне никогда такой не стать. Ей, пожалуй, тоже не мешало бы вести тренинги по продажам, как это делает Вера Николаевна по психологии. Уж наша-то Жанночка впарит что угодно и кому угодно. Даже осколки челябинского метеорита, взорвавшегося в феврале средь бела дня над уральским городом, у неё с благодарностью рвали бы из рук — далеко не по умеренной цене, и просили бы завезти ещё и ещё. И Жанночка продала бы и их, хотя бы этих осколков и оказалось больше самого метеорита…

Мастер-класс Жанны закончился, и я тупо впяливаюсь в плоскую плазму монитора на стене, в сотый раз пересматривая под музыку нарезку сменяющихся кадров из «Завтрака у Тиффани». С несравненной Одри Хепберн в её культовом образе: чёрном платье с жемчугом, высокой причёской и длинным мундштуком, подносимом ко рту в изящном изгибе тонких рук.

Жанна относится ко мне по-доброму, но несколько снисходительно. И не без основания, ибо я полнейший профан в предпринимательстве. Мода тоже как-то мимо меня проскочила. Мама подарила бы мне любое из своих платьев в бутике, но я, глупо звучит, стесняюсь их носить. Мелкая, щуплая, рост сто шестьдесят. О весе даже и упоминать не стоит. И волос-то особо нет, так, мышиный хвостик. Чтоб не привлекать особо внимания, обычно я просто быстренько залезаю в потёртые джинсы и прячусь в просторный свитер. Хотя трудно определить, кто кого пугается больше, я моду или она меня. Похоже, мы обе друг от друга не в восторге. А Жанна — совсем другое дело, она напоминает мне прекрасную восточную гурию.

Машинально смотрю в зеркало — неказиста, простенькое худое лицо, бесцветные брови. В зеркальном отражении встречаюсь с гуманитарным взором Жанны. Манит рукой. Оборачиваюсь.

— На тебе медальку? — На кассе у нее целая вазочка медалек в золотинках.

— Школьную-то ты ведь только через год получишь, …если вообще получишь… — лилейным голоском выпевает она, прекрасно осведомлённая мамой о моей неприязни к школьной программе и моих довольно скромных школьных достижениях.

— Умеете вы уколоть, Жанна Дормидонтовна.

Её густые темные «брови персиянки» изгибаются, выражая полное недоумение. Она, конечно же, не Дормидонтовна, да я даже и не знаю ее отчества. Ей всего-то двадцать семь, и мне бы никогда в голову не пришло называть ее по батюшке. Но сейчас захотелось хоть как-то уесть сию бесцеремонную особу — отсюда и выскочила эта «Дормидонтовна».

До нас доносятся притворно бодрые, излишне громкие голоса. Вход в магазинчик забивает толпа из нескольких человек, совершенно бесполезных для нас — это не покупатели, а, скорее, любопытствующие зеваки. Грузные безвкусные дамы в растянутых водолазках с потёртыми сумками, но ярко накрашенными губами. Жанна как профи всегда мне объясняла, такие денег в кассу не принесут — одеваясь на рынке, они бродят по магазинам, чтобы лишь поглазеть. Замечаю среди них нескладного сложения лопоухого лохозавра, вертлявого хлюпкого, в желто-оранжевом прикиде, как у ковёрного в цирковом балагане. У парня несоразмерный его субтильности густенький баритончик, позволющий гипнотически держать этот вьющийся рой матрон возле себя. И он среди них — явно примадонна. Из кожи вон лезет, развлекает. На Жанну хлюпкий тоже произвёл впечатление. Жалость в её глазах, быстро скользнувших по нему, по обратной ассоциации вытащила из моей памяти образ нашего мускулистого школьного мачо Макса.

Макс вдруг как живой увиделся мне. Накаченный франтоватый хлыщ, с претензией на альфа́чество. А по сути, обыкновенный фат и болтун. Вот он, как всегда, выпендривается на переменке, слегка раскачиваясь на стуле, нарочито откинувшись назад и закинув ладони за голову так, чтобы его крутая фирменная футболка чуть поднялась, являя миру «духовное величие» лелеемых им кубиков загорелого торса. И с покровительственной ухмылкой спрашивает:

— Катька, ты куда поступать собираешься?

— На журфак… люблю сочинять истории, — с неохотцей цежу я: вот чего докапывается-то!

И этот пижонистый позёр мне в ответ:

— Не-е, не выйдет из тебя журналиста. Ты недостаточно цинична…

— О моих личных качествах я попросила бы вас не заботиться. Сделайте одолжение, предложите свои услуги кому-нибудь другому, — парировала я.

— А ну-ка, ну-ка, что у тебя за книжка с собой? — сразу переводит он стрелку разговора.

Читает, изогнув мощную шею:

— «Маленький прЫнц»… А-а-а, любовный романчик, значит. Сюси-пуси… — понимающе подытоживает он.

Тут-то я его и умыла:

— Циничный вы наш мачо, вы — воплощенное невежество. «Маленький принц» — книга Антуана де Сент-Экзюпери в жанре философской аллегорической сказки. Это одно из наиболее известных произведений экзистенциализма двадцатого века. Но боюсь, вам постигнуть это, увы, не грозит. Как и многое другое, впрочем.

Так и сверби́ло внутри, открыть бы вдобавок этому дети́не глаза пошире на его примитивность, а напоследок вмазать готовой спрыгнуть с языка фразой: «Зорко лишь сердце, самого главного глазами не увидишь» — из того же Экзюпери. Но осеклась: поняла — лишнее, не в коня корм. И так у него разжижение мозга, его заштормило, слышно даже, как серое вещество об черепную коробку плещется.

Пока перекидывалась с этим пустомелей в словесный пинг-понг, не заметила, как подтянулась публика — свита Макса: прыщавые низколобые обсо́сы из нашего класса в поддельных пою́занных конверсах и одноликих мешковатых толстовках. Макс для них образец и предводитель. Обсосы — все хилые. Их острые суетливые лица хорьков, повинуясь стадному инстинкту, все обращены в мою сторону, но тупость не позволяет им врубиться, что же я только что произнесла. Кое-кто из них, решив и не заморачиваться по этому поводу, позволил себе по-дебильному хохотнуть, сам не разумея над чем. Макс, конечно, возмутился таким нарушением субординации, отвесив одному подзатыльник по нафаршированному котелку. Другому незадачливому бандерлогу — пинок под пятую точку. Те ретирова́лись. Остальные невруба́нты заёрзали, но притихли, беспокойно переглядываясь. Дисциплина была восстановлена.

Я же, рассчитывая на собственный эффект, со всем возможным мне пафосом медленно скрестила руки на груди и, независимо тряхнув жидкими прядями волос,

ла-а-асково так:

— Дисциплина, Максик,… должна исходить изнутри, а не навязываться извне. Так гласит одно из правил джеда́я. Если тебе, конечно, понятно, о чём я.

В ответ — ни гласа, ни воздыхания. Полное безветрие. И вся прыть моего оппонента как-то сникла, как обвисшая тряпица на шесте. Слегка «дав по щам» нашему разлюбезному королю бицепсов, я со скучающим видом удалилась. Пока что это единственный случай, когда у меня получилось изобразить этакую независимую томную суку, однако я не из тако́вских. Честно говоря, подобные закидоны — вообще не моё. Я, хоть и немного заблудший, но романтик. Неисправимый — мне не худо было бы раз в неделю посещать собрания «общества анонимных романтиков»…

…На пороге магазина, прервав мои воспоминания, появилась мама, как всегда, необычайно хороша. Она у меня в стиле — просто асс. Для себя предпочитает классический стиль Одри Хепберн, да и сама чем-то похожа на неё. И это сходство поддерживает соответствующими нарядами и причёсками. Сегодня она облачилась в простое чёрное платье, умело подчеркнув выразительный яркий контраст между своей алебастровой нежной кожей и отдающими углём волосами, приподнятыми начёсом вверх. Среди этих клуш в обществе клоунского вида доходяги, и всяких девок в «леопёрде» с пересушенными желтыми патлами — мама, несмотря на свои сорок два, просто «гений чистой красоты», как из другого, дивного мира.

Мама и Жанна ушли в подсобку сводить дебет с кредитом. А я теперь жду ещё и Янку, предвкушая предстоящее телешоу. За тонкой перегородкой слышно, как мама с Жанной обмениваются раздраженными возгласами, пытаясь сойтись в цифрах. Жанна, разумеется, опережает маму в понимании «цифирьных» процессов, она в них настолько же продвинутей мамы, насколько Моцарт талантливей бедного Сальери. Я прекрасно знаю, что мама несильна в математических расчетах и построениях отчётных документов. Возможно, это — досадное побочное свойство всех обладательниц хорошенькой наружности, наделённых прелестным обаянием непосредственной, естественной женственности.

С отсутствием маминой деловой хватки Жанна давно смирилась. Но нейтральная терпимость всякий раз покидает её, когда дело касается зарплаты, и она всегда упорно добивается уступок в свою пользу.

Мама пытается возмущаться, но по природе своей она больше предрасположена к мягкости, и выходит у нее нечто вроде:

— Жанночка, да разве я тебя обижаю?!

— Да, — в голосе Жанны пошкрябывают саблевидные коготки карака́ла, — обижаете, и это ещё слабо сказано. Вы мне платите мало. И то половину из этого я получаю на процентах.