Куда ведут дороги...

17

Проснувшись, Татия вынула часы из-под подушки и зажгла ночник. Ого! Уже двадцать минут десятого! Ну и заспалась же она!

Татия отбросила ногой одеяло, встала с полки, подняла оконное стекло. Поезд, медленно набирая скорость, отходил от платформы. Это был уже Аллахабад.

На верхней полке зашевелился Шоходеб. Не открывая глаз, он спросил:

— Что за станция?

— Аллахабад.

Шоходеба будто подбросило:

— Не может быть! Аллахабад уже проехали? — Сокрушенно качая головой и изобразив на лице великую скорбь, он воскликнул: — А я-то, несчастный, хотел купить в Аллахабаде два сера[61] манго! Теперь все пропало! — И он снова растянулся на полке, укрывшись одеялом.

Татия сказала:

— Уже половина десятого. Вставай-ка побыстрей, а то нам и чаю не достанется.

— Не может быть! Половина десятого? А ну-ка, покажи часы!

Татия подошла к полке и протянула Шоходебу руку с часами. Шоходеб неожиданно схватил Татию за руку и привлек к себе. Татия не очень сопротивлялась. Пытаясь высвободиться из объятий Шоходеба, она с улыбкой сказала:

— Погоди, дай хоть окно закрою!

В вагон-ресторан они вовсе не опоздали. Хотя было уже половина одиннадцатого, утреннее чаепитие еще только начиналось. Очевидно, и остальные пассажиры проснулись поздно.

Татия и Шоходеб заняли последний свободный столик — в самом дальнем конце вагона-ресторана. Сначала они сели лицом друг к другу, но потом подумали, что если кто-нибудь к ним подсядет, то трудно будет разговаривать, и Татия села рядом с Шоходебом.

За соседним столиком трое мужчин и девушка вели непринужденную беседу — как видно, одна компания. Девушка привлекла внимание Татии. Говорила она по-бенгальски, но со странным акцентом. И все у нее было какое-то небенгальское: брюки, мужской кошелек, который она то открывала, то закрывала, и, наконец, сигареты «Чар минар», которые она заправски курила. Но при этом девушка держалась так естественно и непринужденно, что Татию в ее поведении ничто не покоробило. Напротив, Татия подумала, что вот именно такие девушки, твердо стоящие на собственных ногах, могут утереть нос мужчинам.

Затем, без всякой как будто связи с этими своими наблюдениями, Татия тихо сказала Шоходебу:

— Хоть сегодня и пасмурно, но на душе у меня удивительно хорошо.

Шоходеб ответил:

— В том-то и разница между мужчинами и женщинами. Женщины всегда все понимают чуть позже. У меня еще со вчерашнего дня на душе чудо как хорошо.

Татия, оставив этот выпад без ответа, спросила:

— А заказ ты уже сделал? Нам надо бы побыстрей, ведь я обещала утром зайти к Упен-да.

— Чтобы привести в порядок его купе?

— Нет, его чемодан, — уточнила Татия.

Шоходеб подозвал официанта, сказал:

— Два завтрака; один чай, один кофе, — и добавил: — Кофе — черный!

За окном разворачивался индустриальный пейзаж: какой-то промышленный комплекс и на дорогах, ведущих к нему, потоки автомашин.

Шоходеб сказал, будто размышляя вслух:

— Да, как бы там ни было, а страна развивается, растет, богатеет.

Татия вставила:

— Богатеют богатые, а бедные только беднеют.

— Вот мы как раз и хотели вступиться за тех, кто беднеет. Готовы были жизнь отдать… Впрочем, свою отдали не все, а чужих жизней забрали порядком. И что же вышло? Мы были похожи на детей, которые во что бы то ни стало хотят привлечь к себе внимание взрослых: кричат истошно или игрушки ломают. Нас и успокоили — кого лаской, кого таской…

Официант принес завтрак. Размешивая в чашке сахар, Татия вдруг сказала:

— Вы ринулись в бой сломя голову. А нельзя ли достичь того же долгой и упорной работой?

— Как Упен-да? — Шоходеб с сомнением покачал головой.

— А почему бы и нет?

Она никогда не думала, что способна беседовать на подобные темы.

Татия в долгу перед Шоходебом. Он научил ее любить жизнь. Татия никогда и не предполагала, что жизнь может быть так наполнена радостью. И счастье в том, чтобы делиться этой радостью с людьми.

Сегодня утром ей все вокруг нравится. Даже эта европеизированная девушка с сигаретой в руках: она живет по-своему прекрасно — с гордо поднятой головой.

Вдруг впервые в жизни Татия почувствовала, что любит всю свою семью: отца, мать, дядю, Тукуна. Татия вдруг поняла, что она всегда на все смотрела лишь со своей колокольни, лишь с точки зрения своего «я». Теперь надо попытаться взглянуть на жизнь их глазами и воспринять ее так, как они воспринимают. Отец, мать, дядя — они как бы запутались в огромной паутине, и у них нет сил выпутаться из нее.

Татия поняла: выйдя из скорлупы своего «я», она может обрести в себе самой такую силу, которая движет горы.

Шоходеб сказал:

— Hurry up![62] Как бы нам не опоздать.