Главный герой. Сборник рассказов

— Она вам что, позировала? — поразился Тихон правдоподобию изображения.

Гирия характерным толстяцким перетопом развернулся на голос.

— Ашот Зурабович, — запищал секретарь художника, впустивший Тихона, — к вам инспектор Хок от Отто Ромуальдовича.

— От Министерства внутренних дел я. Ступай, сынок, и займись спортом, с такими спичками в армии и дня не протянешь, — Тихон сжал хилый секретарский бицепс и подтолкнул парня к двери.

— Меня уже допрашивали сегодня, — Гирия пыхтел, спускаясь с лесов. — Но знаете ли, голубчик, — художник протянул Тихону пухлую потную ладонь.

Тихон вставил между испачканными краской пальцами-сосисками визитку. Гирия посмотрел на неё и бросил на пол.

— Это моя, — констатировал он. — Так вот, смешанные чувства я испытал в связи с кражей. С одной стороны, пропало одно из моих выдающихся полотен, но с другой, похищение картины — ни что иное, как очередная ступень признания таланта и мастерства художника. Не шутка, доложу я вам! Художники умирают, а торговля искусством вечна. Что ушло на чёрный рынок, считайте, попало в вечность.

— А вы ей не помогли, Зураб… Эмм…

— Ашот Зурабович. Вы, голубчик, видимо плохо представляете себе мой калибр. Я один перевешиваю всю академию художеств. О чём бы не мечтал человек, у меня или уже есть, или мне не составит труда это получить. А мои шедевры рано или поздно неизбежно начнут красть.

— На картине, которую повесили вместо вашей, изображено что-то похожее на мастерскую художника…

— Голубчик, не смешите меня! Слово «изображено» никак не относится к этой галиматье.

— Публика другого мнения. — Тихон обошёл толстяка и остановился у картины в лесах.

— Да бросьте! — снисходительно махнул Гирия. — Серость прёт посмотреть на место преступления. День, два и вернётся настоящий ценитель.

— Обалдеть, — Тихон разглядывал картину, задрав голову, — но одного не пойму: что именно восхищает, сюжет или художник?

— Вы… как вас там? Видно, ничего не смыслите! Это и есть высшее искусство. Я до мельчайших деталей переношу на полотна то, что есть и то, что могло бы быть. Никто, кроме меня так не воссоздаёт подлинный цвет и не оживляет свет. Я оттачивал мастерство десятилетиями. Люди восхищаются моим талантом. Они идут прикоснуться к великому.

— Вот-вот, — протянул Тихон, — не вижу жизни в простой фотографии. А ваш конёк, притом — параллельная история. Враньё, другими словами.

— Знаете что, голубчик…

— Знаю! — Тихон направился к двери. — Прощайте!

***

Завечерело. Набежали тучи. Свет фонарей и тусклых витрин рассыпался искрами по чёрному мокрому асфальту. Трамваи не ходили. Тихон покурил на пустой остановке и срезал через частный сектор и новостройки. Вся жизнь «дворами». Жена встретила Тихона на пороге. Такая же неопрятная, с приёмником на руках. Частота сбилась, смешав очередную новостную сводку с допотопной джазовой композицией на фоне шипения, похожего на шум прибоя. Будто недописанная волна с картины Гирии катит и катит на берег и никак не разобьётся о камни.

— Ты позвонил Гавчусу! Тиша, ты был у него? — Глаза жены тревожно искали ответ на лице Тихона.

— У меня получше есть идея, — Тихон, подстроив приёмник на джаз, освободил от помех низкий хрипловатый тембр саксофона. — Наш премьер, оказывается, любитель живописи. Где у Ламппика мастерская?

— На Кальмана. Дом одиннадцать. Там во дворе бойлерная, — просияла жена, — я дам тебе ключ.

***

Замок в железной двери бойлерной несколько минут мужественно защищал вверенное ему помещение — скрежетал, заедал, перекашивал ключ. Внутри, включив фонарик мобильного, Тихон облегчённо выдохнул: шаря в темноте, он чуть было не влез в скрутки оголённых проводов. Рубильник поддался только со второй попытки. На площадке между хитро переплетёнными трубами стоял мольберт с картиной, освещённые четырьмя тусклыми лампочками. Тихон толком не разобрал изображения на квадрате примерно полметра на полметра. «Ничего другого я и не ждал, — досадливо улыбнулся он, — но, похоже, премьеру такое нравится». Постепенно глаза привыкли к свету. Тихон посмотрел направо и отшатнулся. Прислонённая к толстым отопительным трубам, прикрытым несколькими слоями чистого полиэтилена, стояла украденная картина Гирии: «Витовт отменяет отступление при Танненберге». На фоне несущейся навстречу тяжёлой тевтонской конницы маленький монгол со странным топором в руке жалобно смотрел прямо в глаза Тихону: «Сяс я умирать, но ты не поверь! Самое дело, мы побеждать!» Тихон поёжился и принялся осматривать помещение. Отмытый кафельный пол, стёртая пыль, и ни других картин, ни эскизов, ни даже красок. Часы мобильника показали без четверти семь. Тихон завернул маленькую картину в полиэтилен, с опаской дёрнул рубильник и, стараясь не греметь, запер входную дверь.

***

Очередь у галереи затихла, помрачнела, но не уменьшилась. Хлюппе радушно встретил Тихона и провёл его в кабинет. Бытовые мелочи наперебой рассказывали о хозяине. И что он целыми днями торчит в галерее, и что любит фруктовые чаи и яркие галстуки, и что принят высокими кругами. Но мебель из красного дерева и позолоченные светильники не создавали домашней атмосферы. Музей и музей: дорого, но неуютно.

— А зачем закрываться? — глаза старика задорно светились. — Это же деньги! Пусть идут хоть всю ночь!

Хлюппе пригласил Тихона присесть на широкий кожаный диван, а сам плеснул в два сниффера коньяка из причудливого штофа. Тихон поставил картину у спинки дивана, уселся на прохладные потёртые подушки и взял бокал.

— Отто Ромуальдович!

Хлюппе зашёл уже за массивный письменный стол, украшенный по сторонам резьбой, но вернулся и сел на край дивана.

— Да, Тихон Андреевич!

— Устройте мне встречу с премьером, — Тихон повращал бокал и сунул в него нос.

— Едва ли это возможно. Вы же сами говорили, близится война. Премьер почти никого не принимает. Насколько мне известно, разумеется. — Хлюппе нерешительно поднялся и переместился за стол.

— Я знаю, где ваша картина. Которую спёрли. Условие: меня к премьеру — картину в галерею. Просто, правда?

— Но мне нужен автор…

— И его найду, — Тихон залпом осушил бокал.

— А вы не боитесь…

— Не боюсь. Сами бойтесь. Премьер так и так узнает, что и когда, и, главное, кто.

Хлюппе всед за Тихоном допил коньяк и придвинул телефон.

— Но он не примет, что делать, всё равно, — бубнил он, нажимая кнопки.

Тихон кивнул и сделал жест: «Пробуем!»

— Да-да, господин Тутт, — Хлюппе привстал, — да-да, я. Вот как раз он спрашивает, не могли бы вы его принять по этому делу.

Тихон округлил глаза и вперился в старика. Тот пожал плечами и отвёл в торону свободную руку.

— А, понял, ждём. До свидания, господин Тутт! — Прежде, чем сесть, Хлюппе постоял немного с гудящей трубкой. — Нет, а что мне было ему сказать?!

— Хорошо-хорошо, Отто Ромуальдович! Пусть так. И что в итоге?

— За вами придёт машина, — Хлюппе вытер лоб салфеткой.

— Ого! Тогда ещё по коньячку, — Тихон потёр ладони и откинулся на спинку дивана.

***

Автомобиль из правительственного гаража с виду можно и не отличить от серийного, но хлопнешь дверью и понимаешь, что войти трудно, а выйдешь, только если выпустят. Кроме водителя, Тихона в машине встретил полковник с поросячьим лицом — какой-то гвардейский чин. К нему непроизвольно приклеилось прозвище: «свин». Такого натиска дружелюбия Тихон не ожидал. Свин, сидя рядом с водителем, то и дело оборачивался — выспрашивал всякие пустяки и сыпал анекдотами. Мясистые щёки поднимались, прикрывая маленькие глазки, а сквозь широкие щели между зубами вырывалось шипение. Видимо, смех. Тихон в ответ мычал и криво улыбался. Знал он таких «приятелей по бане»: сначала зацелуют, выведают всё о тебе, а после… «Этот и к стенке может», — Тихон брезгливо спрятал руки в рукава куртки.

— Как там у тебя, эт самое, в галерее дела? — простодушно поинтересовался свин.

Тихон дёрнул плечом и посмотрел в окно.

— Понимаю! Понимаю, — свин заговорщицки подмигнул. — Я тут забегал, эт самое, в обед. Ромуальдович провёл, эт самое, через зад, — свин прыснул. — Глянул на картинку эту.

— И как впечатление?

— Да ты знаешь, эт самое, ничего не понял, честно, вообще ничего. Но не зря сходил, не зря. Пока там был, эт самое, задачку решил, — свин внезапно посерьёзнел, поросячьи глазки раскрылись во всю ширь и блеснули свинцовым холодом. — Не понимал, как наряды оптимизировать. Людей не хватало. А теперь, эт самое, и на президентский дворец смогу выделить два… Ну, не важно. Полезно иногда менять обстановочку, — свин снова разулыбался и ткнул водителя кулаком в плечо. — А?

— А как вам картины Гирии? — Тихон заставил себя посмотреть на полковника.

— Не, ты слушай, этот тоже со мной увязался, — свин показал на водителя. — Что-то у него с мотором не ладилось. Так он бомбу нашёл.

— Помпу, — смущённо поправил водитель.

Свин зашёлся хохотом и до самого Дома правительства так и не успокоился.

***

В приёмной премьер-министра Тихона досматривали минут тридцать. Заставили раздеться, щупали, заглядывали в рот и не только, сканировали металлоискателем. Насчёт картины старший офицер два раза звонил кому-то важному. Ничего не найдя, охрана насторожилась ещё больше. Тихон всем нутром чувствовал недоверие к себе. До кабинета премьера его сопровождали два дюжих молодца. Карабины в их лапищах казались карандашами.

Тихон вошёл в просторный мягко освещённый зал. Тутт сидел вполоборота за длинным столом, стоящим вдоль противоположной от входа стены. Опираясь на стол локтем, ладонью премьер прикрывал глаза и выглядел спящим. Мониторы и телефонные аппараты вокруг него, казалось, замерли в страхе побеспокоить хозяина. В тишине слышалось пузырение минералки в открытой бутылке. Пробиваясь сквозь неё, свет настольной лампы становился изумрудным. Тихон перехватил картину другой рукой. Полиэтилен зашуршал и Тутт наконец-то очнулся и зазвучал его узнаваемый харизматичный баритон:

— Добрый вечер, господин Хок! — премьер подошёл к Тихону и пожал ему руку.

Вблизи Тутт оказался куда приятнее, чем по телеку. Ростом — чуть выше среднего, живые добрые глаза с лучиками морщинок из уголков, лёгкая возрастная полнота добавляла его образу обаяния.

— Здравствуйте, господин премьер-министр! — Тихон слегка поклонился. — Простите, что решился отнять у Вас время. Понимаете. Мой сын. Он в армии.

— И ваш сын в армии, — глаза премьера потухли. Он сложил руки на груди и отошёл к окну.

— Вот. Картина. Я узнал… — Тихон снял плёнку и неуклюже сворачивал её одной рукой.

— Да, сегодня утром погиб мой старший сын, — Тутт одёрнул тяжёлую светомаскировочную штору.

Тихон уронил плёнку на пол. Тутт продолжал, не оборачиваясь:

— Пограничный инцидент. В новостях о нём не будет, конечно. И вы молчите, — премьер погрозил пальцем. — Тридцать два года. Майор спецназа.

Тихон присел, чтобы поднять полиэтилен. В этот момент Тутт резко обернулся к нему:

— Что по нашему делу? Картина?

— По нашему? — Тихон опешил. Он машинально перехватил картину снизу, разворачивая её к премьеру, и вздрогнул. Сзади картина выглядела, как и та, в галерее: фанера в жёлтых пятнах и чёрные буквы.