Нежный холод

Тодд. Розовые розы

День похорон Тодда был самым холодным на памяти всех собравшихся. Было настолько холодно, что все говорили только об этом. Как будто холод овладел всем вокруг, в том числе всеми мыслями.

Почти всеми мыслями.

Было так холодно, что те самые собачонки, загадившие весь парк, в котором умер Тодд, отказались в то утро выходить на улицу. Они жалобно поскулили у дверей, но так и не решились переступить своими нежными лапками порог теплого жилища.

Небо было голубым, а деревья переговаривались между собой звоном сосулек. Дороги были словно облиты чернилами: из-за почерневшего льда они стали скользкими, и машины, ехавшие в сторону церкви, виляли и петляли, будто перепивший кутила под конец долгой вечеринки. Из здоровенных машин показались тетки Тодда — все в мехах. Они были похожи на огромных медведей в разноцветных шапочках. На маме Тодда была шуба из меха лисы, шуба, принадлежавшая еще его бабушке. Когда Тодд был маленьким, он частенько забирался в мамин шкаф и прижимался к этой шубе, представляя, что это очень старый и очень спокойный домашний питомец.

На той неделе мама Тодда вместе с его тетками собрала все его вещи. Они сложили их в коробки, тщательно упаковали. Со всеми вещами, которые Тодду, по сути, были совсем неважны, и с его книжками мама и тети носились как с фарфором. На всех коробках было написано «Тодд». Одежду Тодда тетя Люси отдала на благотворительность. Тетя Лора забрала себе спицы Тодда. Оставшиеся коробки его мама выставила в гостиной. Там они и стояли, когда в дом снова приехали Гриви и Дэниелс.

— Все никак не могу набраться духу и отнести их в подвал, — сказала им мама Тодда, погладив надпись на коробке.

— Для этого нужно время, — кивнул Дэниелс.

Призрак Тодда потихоньку исчезал. Все началось, когда мама стала собирать его вещи. Ему показалось, что мир становится все меньше и его все тяжелее рассмотреть.

Гриви с Дэниелсом о нем уже не говорили. Они стерли его имя с белой доски в своем кабинете. Вместо этого написали «Джед Холлингс» — имя сорокадвухлетнего мужчины из пригорода, чье тело в замерзшем бассейне обнаружила няня его ребенка.

Возможно, Тодд и не исчезал. Может, он просто сжался до размеров крошечной частички, хранящей его сознание. Или, наоборот, расширился до невероятных размеров, растворившись в горизонте и проживая последние минуты своей жизни после смерти.

На входе в церковь мама Тодда выставила его огромную фотографию. Сделана она была во время поездки к бабушке Тодда в Ньюарк. Ее обрезали: в левом нижнем углу виднелся кусочек руки тети Люси. Мама Тодда думала, что это его любимая фотография. Но на самом деле больше всего он любил другую, сделанную в каком-то парке развлечений. На ней ему шесть, он одет в бордовый вязаный жилет и оранжевые брюки. На том снимке Тодд хвастался своим нарядом фотографу и широко улыбался. И то была настоящая улыбка, а не натянутая, как на той фотке, что висела в кабинете Гриви и Дэниелса.

Тот бордовый жилет был лучшим. У него были карманы и снаружи и внутри. Тодд думал, что он волшебный.

Тем не менее фотография, сделанная в гостях у бабушки (эту бабушку он любил), была милой. В доме бабушки всегда пахло жареным сыром, но этот запах не был противным. В доме имелся чердак, где можно было почитать. Вообще в том доме Тодд чувствовал себя в безопасности.

В церкви люди потихоньку начали занимать передние ряды. Казалось, на их верхней одежде оставался морозный налет. Они сидели и говорили о том, как же на улице холодно. В основном пришли друзья мамы из церкви и коллеги из стоматологического кабинета, где она работала. Все пришедшие уже присылали ей открытки с соболезнованиями, которые лежали сейчас дома рядом с камином.

Пришли и директор Спот с женой. Одежда жены Спота была вся покрыта собачьей шерстью, а он сам начал потеть, как только переступил порог церкви. После службы они подошли к матери Тодда, чтобы пожать ей руку.

— Мы в Олбрайт всегда будем хранить светлую память о Тодде, — пообещал он.

— Надеюсь, — ответила мама.

Несмотря на то что церемония проходила в субботу, больше никто из учеников и преподавателей на нее не явился. Для Тодда это было в порядке вещей, а вот его тети пришли в ярость.

— Об этом даже в новостях говорили! — прошипела тетя Люси.

— Тише! — цыкнула тетя Лора, плотнее укутавшись в шубу.

Из разговора Гриви с Дэниелсом Тодд знал, что Маквитера выпустили под залог. А еще он знал, что в день его похорон Маквитер выступил с заявлением совместно с командой правозащитников ЛГБТК+, взявшейся представлять его интересы в суде.

«Мои взаимоотношения с Тоддом Майером всегда оставались глубоко профессиональными. Тодд был выдающимся учеником, но он также подвергался бесконечным нападкам со стороны сверстников. Несмотря на то что долгие годы я скрывал свою гомосексуальность, в расследовании дела Тодда именно она сыграла роль ключевой улики обвинения, повлияв на представление детективов о природе наших с Тоддом взаимоотношений. Я стал жертвой предубеждений, и мы вместе с командой адвокатов будем бороться с этой несправедливостью в суде. Я не убивал Тодда Майера. Убийца все еще на свободе. Искренне надеюсь, что его поймают и семья Тодда обретет мир. Кроме того, я надеюсь, что Тодда будут вспоминать не только из-за его смерти. Он был одаренным и веселым парнем. Впереди у него была целая жизнь, но ее у него отобрали».

На похороны Маквитер не пришел, но прислал венок розовых роз, очень ароматных и нежных. Венок Маквитера и выбранный тетками венок из остролиста и плюща мать Тодда разместила рядом с его портретом. Конечно, она понятия не имела, от кого эти розы. Они ей просто понравились.

Тодд понял, что розы от Маквитера, потому что никто, кроме него, не знал, что Тодд втайне любит розовый цвет.

Это было в ту ночь, когда Тодд стащил блокнот из квартиры Маквитера. Целый час, который он пробыл у него в гостях, Тодд нервно осматривал комнату. И, сидя на диване и попивая какао, неожиданно для себя проболтался. Он рассказал о любви к розовому цвету так же случайно, как когда-то улыбнулся для школьного портрета. И конечно, сразу пожалел об этом.

— А, неважно, — отмахнулся он. — Я просто так сказал. Типа, розовые вещи… бывают эстетически приятны.

— Приятны? — Маквитер выглядел удивленным. — А что не так с розовым цветом?

— С ним связаны определенные ассоциации. Существует некий стереотип.

Маквитер рассмеялся грудным смехом.

— Ты только послушай себя: «определенные ассоциации», «стереотип». Даже если эти стереотипы существуют, это не значит, что что-то не может тебе нравиться.

— Это не совсем то, что мне сейчас нужно, — уточнил Тодд.

— Думаю, однажды у тебя в шкафу будет много-много розовой одежды. — Маквитер надел фартук цвета лайма. — Однажды ты сможешь с ног до головы одеться в розовое. И тебе будет плевать. Да и всем другим тоже.

— Я буду жить среди розовых людей. — Тодд рассматривал бумаги на столе Маквитера. — Счастливых розовых людей.

Маквитер уловил особую нотку в голосе Тодда и тут же заговорил серьезно:

— Обязательно будешь, Тодд. Жизнь на школе не заканчивается. Вот увидишь.

Тодду было любопытно (насколько призрак вообще способен испытывать любопытство), думал ли тогда Маквитер, что угодит в тюрьму.

Последнее, что Тодд сказал Маквитеру: «Простите меня». Вероятно, именно тогда, прислонившись к косяку, он и оставил тот жирный отпечаток большого пальца.

Было уже поздно. Так допоздна он еще у Маквитера не засиживался. В ту ночь Тодд очень замерз, потому что ему пришлось долго бродить между домов. Маквитер сидел на диване. И выглядел уставшим.

Он опустил голову. Тодду хотелось, чтобы Маквитер злился. Может, даже хотелось, чтобы Маквитер злился на него. И даже орал. Но нет. Маквитер просто выглядел потерянным.

Теперь подаренные им розовые розы украшали полку из белого мрамора, на которой стояла урна с прахом. Она чем-то напоминала школьный шкафчик. Только этот шкафчик все хотели потрогать и после этого крестились. То же самое сделала девочка, которая подошла к урне, когда все остальные уже ушли.