Терпкий аромат полыни

ГЛАВА II

Погода, как будто услышав новости с фронтов — дескать, победа уже не за горами, — приободрилась и стала теплой и солнечной. Миссис Брайс подала на лужайке первую клубнику со сливками и велела Джошу разметить теннисный корт и натянуть сетку — на случай, если удастся найти партнеров.

— Я думаю, Эмили, — сказала она, — что если погода останется столь же приятной, мы сможем устроить прием в честь твоего совершеннолетия на улице. Фонарики на деревьях, мороженое, фиалки у фонтана…

— Мама, не нужно устраивать праздник, — возразила Эмили. — Некрасиво веселиться, когда столько людей страдает и умирает. И к тому же кого я могу пригласить? Все молодые люди, которых я знала, убиты, а почти все девушки уехали или вышли замуж.

— Полагаю, твой отец сумеет найти приличных партнеров для танцев. — Мать наклонила голову, как всегда делала, когда давала понять, что возражать ей не следует. — И в округе достаточно семейств, перед которыми мы в долгу. Уоррен-Смайты, к примеру. Их дочери приедут домой из школы, а Обри может приехать из города.

— Мама! — Эмили закатила глаза. — Обри Уоррен-Смайту почти тридцать, и он скучный, как болото. К тому же с ним явно что-то не так, раз его все еще не призвали.

— У него слабые голеностопы, насколько я понимаю, — серьезно заявила миссис Брайс.

Девушка проглотила смешок.

— Я не хочу звать на праздник людей, перед которыми папа в долгу.

— Ты же поддерживаешь связь со школьными подругами, которые остались в стране, — проговорила миссис Брайс. — Помнишь ту девушку, у которой был кузен-виконт?

— Дафну Армстронг? Она вышла замуж за другого виконта.

— Великолепно. Давай пригласим их. Тогда Уоррен-Смайты присмиреют.

— Мама! Она никогда не была моей близкой подругой, а после школы я вообще с ней ни разу не общалась. Может быть, просто забудем про прием?

— Разумеется нет. Все решено. Я всегда хотела надлежащим образом ввести свою дочь в общество. И ожидала, что ты войдешь в число дебютанток.[3] Но раз уж теперь это невозможно, я, по крайней мере, должна устроить тебе праздник.

Эмили понимала, что ссориться нет смысла.

— Я пойду поищу спелую клубнику, пока до нее не добрались птицы, — сказала она и, взяв корзинку, побежала через лужайку к огороду.

Наклонившись за ягодкой, она услышала шум и треск в кустах рододендрона, которые отделяли поместье Брайсов от госпиталя для выздоравливающих. Она оглянулась, полагая, что это Джош, но тот полол цветочный бордюр у дорожки. Кто-то ломился через кусты и громко топал, словно большое животное. Эмили попятилась. Наконец она увидела человеческую фигуру. Незнакомец продирался сквозь живую изгородь между «Лиственницами», поместьем Брайсов, и соседним домом.

«Какой-нибудь бродяга, — подумала девушка, — хочет украсть ягод». Она подождала, пока человек приблизится, и громко спросила:

— Вы знаете, что нарушаете границы частного владения?

При звуках ее голоса мужчина вздрогнул, наступил на свежепрополотую клумбу и чуть не упал. Чтобы устоять на ногах, ему пришлось схватиться за ветку.

— Ничего себе! У меня чуть сердечный приступ не случился! — Он выступил из тени, и Эмили узнала австралийца, который подмигнул ей. — Ах, это вы! — Лицо его осветилось улыбкой. — Мое очаровательное видение. Выходит, вы реальны. Я уж подумал, что у меня галлюцинации от морфина. Подумать только, что вы живете так близко.

— Да. — Эмили не могла сердиться, когда он улыбался ей. — И все же вы вломились на чужую территорию. — Она почувствовала, что вся вспотела и что ее простое хлопчатобумажное платье слишком сильно открывает плечи.

— Я не хотел ничего плохого. Даже не думал, что кто-то заметит. Нас всех вывезли наружу в креслах, как стариков, и я не мог больше этого выносить. Когда сиделки отвернулись, я от них убежал. Страшно хотел полюбоваться на это место. Из окна кое-что видно, и там так красиво, что сил нет. Зелень, трава и розы. Господи, если бы это увидела моя матушка, она бы решила, что умерла и попала в рай.

— Вы любите розы, капитан?

— Я думал о матушке. Она сажает цветы, больше — розы, но у нее ничего не выходит. Там, где мы живем, дождя выпадает всего шесть дюймов[4] в год. Маловато для хорошего сада, но она все равно старается. Если бы она это увидела, то просто разрыдалась бы.

— А где вы живете? — спросила Эмили.

— За Бурке. В захолустье. Посреди чистого поля. На дальнем западе Нового Южного Уэльса. Ближайший к нам город — Тибуберра, тот еще центр цивилизации.

— И чем занимается ваша семья? — Она поняла, что говорит точь-в-точь как мать.

— Мы фермеры.

— Фермеры? Разве можно заниматься земледелием, если у вас совсем не бывает дождя?

— Мы разводим овец. — Молодой человек усмехнулся.

— Овец? Разве им не нужна трава?

— Трава там есть, но немного. Не такая зеленая, как здесь, но они как-то выживают. Одна овца на акр[5] примерно.

— Одна овца на акр? — Эмили не сразу поняла, что он имеет в виду. — И сколько же у вас овец?

Он задумался, наморщив лоб.

— Я не уверен. Тысяч двадцать или около того.

— Двадцать тысяч?! Что же, у вас двадцать тысяч акров?!

— Больше. Впрочем, эта земля все равно ни на что не годна.

— Наверное, до ближайших соседей несколько миль?

— Пятьдесят.

— Пятьдесят миль?![6]

Он кивнул и улыбнулся, заметив ее недоверие.

— Вам там не одиноко? А если понадобится врач?

— Мы сами справимся с болезнью, ну… или умрем. Если живешь там, быстро учишься делать все сам. Мы сами стрижем овец, у нас своя кузница и так далее.

— О боже! — изумилась Эмили.

— А что до вашего второго вопроса, то, полагаю, матушке действительно там одиноко. У меня две сестры, и, когда мы, мелочь, были дома, ей было лучше. А потом нас всех отправили в школу. А после сестры остались в городе. Одна сама стала учительницей, а другая вышла замуж и завела ребенка. Мама не хотела посылать меня в школу. Я же младший. Ее малыш. Но отец настоял. Он считал, что его сын должен получить образование, чтобы управлять хозяйством.

— Хозяйством?

— Мы так называем свои фермы. Овцеводческое хозяйство.

Она кивнула.

— Матушке пришлось нелегко, когда я уехал в школу. И совсем уж тяжело, когда я завербовался в армию и уплыл в Европу. Я сражался в Галлиполи вместе с анзаками.[7]

— Я слышала, что там были страшные бои.

— Да уж, поверьте. Настоящая резня. Мне повезло. Потом я решил, что корчиться на пляжах — это для дураков, и записался в Королевский летный корпус. Ну, так он тогда назывался. Теперь мы стали Королевскими военно-воздушными силами, ну или мне так сказали.

— А вы летали до этого?

— Честно говоря, нет. Но я мог завести вообще любую колымагу и решил, что быстро научусь. Тогда хватались за любого парня, у которого хватало духу попробовать, а у меня все сразу вышло, будто я для этого и родился.

— А каково это — летать на аэроплане? — спросила Эмили.

— О, это удивительное ощущение. Ты становишься свободным и легким, как птица. А когда глядишь на землю с высоты, то домики под тобой как будто игрушечные. — Капитан усмехнулся. — Вот только долго смотреть по сторонам не приходится, потому что враг может появиться отовсюду. А если уж он возник, то начинается настоящая драка. Ты крутишься, пикируешь, разворачиваешься и все время палишь в него, пока кто-то из вас первым не загорится.

— Какой ужас… — Девушка поежилась.

— Совсем нет. Если идет война, то лучше уж воевать таким образом. По меньшей мере в воздухе сражаются по-джентльменски. Человек против человека. И если ты гибнешь, то гибнешь с честью.

Эмили не нашлась с ответом.

— Послушайте, — сказал он, — я не могу болтать с вами, не зная вашего имени.

— Эмили. Эмили Брайс. А вас как зовут, капитан?

— Меня зовут Робби Керр, но дома все называют меня Блюй, синим.

— Почему?

— Потому что я рыжий.

— Вы надо мной смеетесь. — Она почувствовала, что краснеет.

— О нет. В Австралии всех рыжеволосых парней называют Блюй.

— Какая странная страна.

— Нет-нет, — покачал головой Робби, — она чудесная. Там много земли, много солнца, и всем плевать, герцог ты или трубочист. Но там, где мы живем, женщинам не место. Там нет ни магазинов со шляпками, ни изящных гостиных, ни даже других женщин поблизости, с которыми можно было бы поговорить. Поэтому я так хотел получше разглядеть этот сад и наконец написать матушке хоть что-то хорошее. Последнее время ей доставались только плохие новости. Галлиполи, ранение во Франции… — Он смотрел мимо Эмили, на лужайку. — А теперь я напишу о цветах. Ей понравится.

— Вы хороший сын.

— Стараюсь, — лукаво улыбнулся он.

— Но разве вам можно вставать и вот так разгуливать?

— Наверное, нет. Врачи волнуются, что в ожоги попадет инфекция. Аэроплан загорелся, понимаете ли. И ногу я сломал.

— Тогда вам точно нельзя гулять. Разве у вас нет костылей?

— Есть, но я их бросил на той стороне.

— Робби, немедленно вернитесь! Вы должны отдыхать!

— Нет, я должен тренировать ногу. В госпитале мне дали всякие упражнения. Правда, лазать через изгородь не велели. Я увижу вас снова? Ваше появление — единственное светлое событие в моей жизни. А так я целыми днями смотрю на жутких старых матрон вроде сестры Хаммонд.

— Вы назвали ее старой коровой.

— Было дело, — ухмыльнулся молодой человек, — простите. От боли я могу забыть о хороших манерах.

— Боль тут ни при чем. Вам нравится над ней шутить.

Он трогательно улыбнулся:

— Ну да, но разве я не заслужил немного веселья? Я так долго лежу в этом чертовом госпитале…

— Возвращайтесь, пока вас не хватились, Робби. — Эмили коснулась его руки. — Я не хочу, чтобы у вас были проблемы. И уж конечно, не хочу, чтобы вы натрудили ногу.

Он смотрел на нее сверху вниз. Она не сразу поняла, какой он на самом деле высокий.

— Так когда же мы увидимся снова?

— Мама сойдет с ума, если нас увидит. — Девушка поморщилась. — Она очень правильная и чопорная. А мы не были друг другу представлены.

— Представлены? — не понял Робби.

— Да. По законам приличного общества я не могу разговаривать с человеком, если мы друг другу не представлены.

— И вы считаете, что это Австралия — странная страна? По крайней мере, мы можем говорить с кем хочется. С премьер-министром или с бродягой.

— Я тоже думаю, что это нелепо, — согласилась Эмили. — У нас слишком много правил. Какой вилкой есть, как рассаживать гостей за обедом… Но для людей вроде моей матери это важно.

— А для вас?

— Мне так и не удалось сбежать и пожить в настоящем мире. Я заперта тут всю войну, умираю от злости и хочу сделать хоть что-нибудь полезное: пойти в сестры милосердия, внести свою лепту.

— И что же вам мешает?

Эмили прикусила губу.

— Родители. Они меня не отпустят. Они боятся, что со мной что-то случится. — Это звучало очень глупо. Жалко. — Мой брат погиб. — Она попыталась объяснить. — А родители…

— Боятся потерять еще и вас.

— Да.

— Я, наверное, понимаю. Матушка очень расстроилась, когда я записался в армию.

— Но это другое. Вы уезжали далеко от дома, сражаться. А я просто хочу найти себе работу в городе.