Те, кого нет

2

Аккуратный садовый прудик, обложенный мшистыми каменными глыбами, пришелся Федорову по душе. Здесь было уютно. Можно было присесть на скамью и спокойно посмотреть на зеленоватую неподвижную гладь, покрытую листьями водных растений. У самого дна стоят тяжелые нездешние рыбы, которых видишь лишь изредка, а в сумерках включаются цветные фонарики подсветки и слышно, как журчит прозрачная вода, сбегая по двум каменным уступам в водоем.

Устроить такое было не просто, однако Савелий Максимович не пожалел ни сил, ни средств.

Федоров рассчитывал хоть немного побыть в одиночестве, поэтому почувствовал легкую досаду, когда обнаружил возле водоема соседку Савелия и Инны, ту самую, которую они с Валентином исподтишка рассматривали и оценивали.

Поворачивать было поздно — получилось бы слишком демонстративно, поэтому он спросил разрешения присесть, устроился рядом и вытащил сигареты. Возможно, несколько суетливо, потому что смутился, как мальчишка.

Как только женщина обернулась на его голос, выяснилось, что она необыкновенно привлекательна. И лицо, и руки — легкие, с небольшими, словно точеными кистями, какие изредка встречаются у полных женщин, и блестящие вьющиеся от природы волосы, и густо-синие внимательные глаза, и чуть припухшие губы, тронутые помадой, — все останавливало взгляд. Гладкое обручальное кольцо, тонкая золотая цепочка с крестиком на смуглой шее с едва проступившей сеточкой легких морщинок. Ничего этого он не увидел за столом, не дал себе труда разглядеть, а тут еще и Валентин с его «сеансом разоблачения»… Ей можно было дать и меньше сорока, и больше: явно из тех, кто не скрывает возраста; и только цыганистое, чересчур пестрое платье с глубоким вырезом женщине совершенно не шло.

Неожиданно она привстала, огляделась и вполголоса попросила у него сигарету.

— Иван Алексеевич не любит, когда я курю, — просто объяснила женщина, затягиваясь глубоко и с нескрываемым удовольствием.

В одном шурин оказался прав: никакого маникюра, ногти подстрижены коротко, как у тех, кто много работает на клавиатуре или играет на музыкальном инструменте.

— Приходится прятаться, — продолжала она, — а сигареты я забыла. Мы спешили, потому что все утро я провела на кладбище у сына. Сейчас ему было бы почти столько, сколько вашему племяннику…

Значит, она знала, кто он такой. Федорову было неловко расспрашивать об умершем сыне, поэтому, извинившись, он поинтересовался ее именем-отчеством — оказалось, что женщину зовут Ксения Асадовна, — и перевел разговор на водоем: мол, нелегко, должно быть, поддерживать в нем режим, очищать воду и прочее.

— Так это же Иван Алексеевич и строил, — сдержанно улыбнулась женщина. — Все просто, как в школьной задачке про бассейн с двумя трубами… у нас такой же, может, чуть поменьше. — Попутно выяснилось, что ее муж был гидротехником, специалистом, каких на пальцах можно перечесть. И в этом Валентин дал маху. — Савелий Максимович, как только мы познакомились, сразу же захотел что-то в этом роде. Мы с вашей родней легко сошлись, уж и не знаю почему — ведь мы с мужем теперь живем очень замкнуто…

Она попросила у Сергея еще одну сигарету, покосившись в сторону беседки.

Ксения Асадовна, оказывается, по материнской линии была родом из балаклавских греков, а отец ее имел татарские корни. Отец нездоров, но переехать из Крыма сюда отказался наотрез, и теперь за ним присматривает ее младшая сестра Зоя, — в том, как женщина это произнесла, почему-то звучала легкая укоризна.

— Смерть нашего с Ваней сына буквально подкосила всю семью, — она снова с каменным упорством свернула к той же теме.

Выхода у Федорова не оставалось: пришлось спросить, что же все-таки случилось с мальчиком.

— Двенадцать лет назад Тимур выпал на ходу из поезда и погиб. Мы с ним вдвоем возвращались из Балаклавы от моих родителей, — она сообщила это без всякого нажима, низкий голос звучал ровно. — Это было в самом конце августа, двадцать девятого. Он должен был идти во второй класс. Я уснула на нижней полке — мы ехали в плацкартном, с билетами было трудно, но места оказались удобные, сразу за купе проводника… Сын был необыкновенно подвижным и ужасно любопытным… Вот… — она умолкла, с очевидным усилием остановив себя. — Просто я хотела сказать, что для моих родителей то, что случилось с их внуком, стало настоящей катастрофой. Одна за другой навалились болезни, и мама вскоре окончательно слегла. Опухоль желудка, вскоре выяснилось, что неоперабельная… Я, Сергей Викторович, в замужестве сохранила фамилию родителей, и у Тимура в свидетельстве о рождении она тоже стояла. Об этом просил мой отец — ему казалось, что таким образом продолжится его род. Нас ведь две сестры в семье, а Зоя в ту пору была еще не замужем.

— Иван Алексеевич не возражал?

— Нет, что вы! Он во всем со мной соглашался. Ему с таким трудом удалось заполучить меня в жены, отец и мать так долго колебались и надеялись удержать меня при себе, что на такие мелочи, как фамилия ребенка, Ваня не обращал внимания… Уж такой характер — ровный, добрый, необыкновенно терпеливый.

— Вы, должно быть, познакомились, когда он отдыхал на юге?

— Ну какой тогда был в Балаклаве отдых! Это теперь там яхт-клубы, причалы, особняки. Обстановка была вполне рабочая…

— Я тоже познакомился со своей будущей женой на работе, — не к месту вставил Федоров.

— …То есть он-то был в командировке, на секретном объекте 825 — может, приходилось слышать? А я подрабатывала в столовой. Заканчивала техникум в Симферополе, а на каникулах возвращалась домой. Началось у нас все сразу и очень бурно. Через год Иван привез меня сюда, в дом своих родителей в Старых Шаурах. Это недалеко отсюда, четверть часа пешком. Он ведь старше меня на четырнадцать лет.

— А почему в Старые Шауры?

— Если уж быть точной, то не сразу. Сначала мы поселились в городе, в его двухкомнатной. Я нашла работу по специальности в ресторане, а когда забеременела, муж настоял, чтобы я пожила на свежем воздухе. Мне здесь понравилось. Иван к тому времени уже зарегистрировал свою фирму, дела пошли неплохо, и через год он приобрел здесь участок и начал строиться. А я после рождения Тимура больше нигде не работала, только готовила на всех. Я ведь неплохой повар, с образованием… и Инне с сегодняшним юбилеем помогала. Люблю это дело… — Федоров наконец увидел, как она по-настоящему улыбается — слегка смущенно и наверняка зная, как хорошеет при этом. — Вам понравилось?

— Все просто замечательно вкусно!

— Ну вот. А больше я ничего не умею. Малышу исполнилось пять, когда мы перебрались в собственный дом с просторной кухней, кучей комнат, садом с альпийской горкой и водоемом. Там я постепенно увлеклась цветоводством, потом у нас появился пес — дед того, который живет теперь у Смагиных… Мальчик уже в два года научился плавать, не вылезал из воды и обожал море. Был просто помешан на кораблях. Ваша дочь, я слышала, серьезно занимается плаванием?

— Да. Я отвел ее перед школой в бассейн, потому что Марта, в отличие от вашего сына, страшно боялась воды. Сейчас она кандидат в мастера спорта.

— Мы бы не решились…

— На что? — Федоров озадаченно взглянул на нее.

— Взять чужого ребенка. После того, что у нас случилось… — помедлив, проговорила женщина и вдруг, чутко уловив, что Федорову не понравились ее слова, мягко добавила, коснувшись его руки: — Вы уж извините. Наверно, вам неприятно это слышать от постороннего человека, но я Савелия Максимовича не тянула за язык. Никто об этом, кроме меня, не знает. И не узнает. Так уж вышло, что он почему-то именно со мной решил поделиться этой тайной. Возможно, мы в тот раз выпили больше обычного, а может, просто настроение. Сейчас уже не помню… Замечательная у вас девочка. Вы не сердитесь, Сергей?

— Да нет, почему же, — пробормотал Федоров. — Иногда мне кажется, что Марта и в самом деле наша биологическая дочь.

— Вы — молодцы. А вот мы с Иваном так и не рискнули, — повторила женщина. — Даже тогда, когда поняли, что детей у меня больше не будет… Второго сентября девяносто восьмого мы похоронили Темку, и я думала, что вообще больше не встану на ноги. Ни врачи, ни лекарства не помогали. Днем и ночью меня беспрерывно терзало единственное: почему я, почему именно со мной? Как вышло, что я после стакана чая, который принес проводник, прилегла с книжкой и вдруг уснула? Ведь было еще почти светло, с момента отправления поезда прошло всего три часа! Такого со мной никогда не случалось… Почему я его не уложила, прежде чем лечь самой? У Тимура это было с младенчества — не затолкаешь в постель, пока не набегается до изнеможения. Он был фантазер, страшно доверчивый, расположенный ко всем людям… На меня навалилась какая-то тяжелая дремота: я слышала, что поезд где-то стоит, потом движется, опять останавливается, но открыть глаза не было сил, будто меня сглазили. А когда уже к полуночи я очнулась, Темки рядом не было… Вместе с проводником мы кинулись его искать по всем вагонам: мне казалось, вот-вот сойду с ума. Его нигде не было, и в Запорожье я схватила вещи и помчалась в отделение транспортной милиции. Поезд, конечно, ушел, а через час в отделение позвонили и сообщили, что на перегоне под Новоалексеевкой обходчик обнаружил его тело… Потом Тимура привезли, и была экспертиза, которая не обнаружила никаких следов насилия, за исключением травм, полученных при падении. Еще до того стало известно, что в соседнем вагоне проводница почему-то оставила незапертой дверь дальнего тамбура — того, где обычно курят… Вы, Сергей, даже не догадываетесь, что значит жить с чувством такой вины…

Густые ресницы женщины дрогнули и опустились.

«Ну вот, так я и знал, — обреченно подумал Федоров. — Сейчас она заплачет, а что я ей могу сказать в утешение, когда она день за днем живет в таком кошмаре?»

Ксения Асадовна, однако, не заплакала. Вскинула глаза, посмотрела на Федорова странным долгим взглядом и внезапно спросила:

— Кто сидел рядом с вами за столом? Из того, что говорила Инна, я поняла, что это брат Савелия Максимовича. Или я ошибаюсь?

— Вы имеете в виду Валентина? Ну конечно. Он самый младший из Смагиных.

— И он вроде бы работает на железной дороге?

Федоров не успел ответить — к ним приближался муж женщины.

Иван Алексеевич кивнул Федорову и опустил ладонь на плечо Ксении:

— Ксюша, а я тебя повсюду ищу. Савелию Максимовичу помощь нужна…

— Что там случилось, Иван?

— Ничего особенного… А ваша дочь, между прочим, интересовалась, где вы, — мужчина неодобрительно покосился на окурки у скамьи. — Минут десять назад. Она сидела рядом с Валентином Максимовичем, а потом отправилась искать мать.

— Ясно, — сказал Федоров, поднимаясь. — Иду разбираться.

Этот самый Иван Алексеевич ему почему-то не приглянулся. Глаза настороженные, жесткие, смотрят с подозрением. Повадка хозяйская… «Чертовщина, — досадливо поморщился он, направляясь к дому. — Ну нельзя же так… Люди пережили страшное горе, и еще неизвестно, как бы я себя вел, оказавшись на их месте…»

Гости разбрелись кто куда — в застолье образовалась пауза. Жену Федоров снова обнаружил в кухне — нацепив осточертевший фартук, она перемывала десертные тарелки и стопкой складывала на барную стойку. Не успел он появиться в дверях, как услышал раздраженное: «Помоги вытереть, будь так любезен!»