Стюардесса

— Хрен его знает! — Сашка пощелкал тумблерами. — Значит, и в системе сигнализации сбой. Бывает…

— Раз в сто лет, — буркнул Елисеев.

— Я, что ли, его пробил?! — огрызнулся Сашка.

— Ты, щенок, обязан был машину принять, всю контровку лично проверить! — оборвал его Елисеев.

— Запроси возможность посадки на пену, — велел Костя радисту.

Игорь Игоревич удивленно посмотрел на него:

— У нас предельный посадочный вес. Нам не поможет пена.

— Запроси. И скажи, что, пока они готовятся, мы будем делать круги. Надо сжечь топливо.

— Девять тонн в час, — скептически скривил губы Елисеев. — Сколько кружить собираешься, командир? Часа четыре или пять?

— Сколько надо.

Игорь Игоревич склонился над аппаратурой:

— Сто двенадцать — шесть — два вызывает КДП. Просим посадку на пену. Ждем указаний.

— Сто двенадцать — шесть — два, — отозвался руководитель полетов. — Мы готовим для вас пожарные машины. Сообщите, сколько осталось топлива?

Лайнер выровнялся и начал плавно заворачивать над аэродромом новый круг.

Пассажиры перестали паниковать, но все равно напряженно поглядывали в окна.

— Могу предложить вам прохладительные напитки, — громко объявила Динка.

Она двинулась с тележкой по проходу, и это возымело успокаивающее действие. Все на секунду отвлеклись от происходящего за окном, переключили внимание на нее, сосредоточились на насущных потребностях организма. После перегрузок во рту пересохло, и стаканчик колы или минералки был как нельзя кстати.

Динка раздавала воду, а сама смотрела, не нужна ли кому медицинская помощь.

Бабушке из пятого ряда стало плохо с сердцем. Динка накапала ей корвалол. Отечному мужчине дала нитроглицерин. Девочка лет пяти от перегрузок потеряла сознание, и ей понадобился нашатырь.

Работы невпроворот, а Танька дурью мается. Ревет как маленькая, напрочь отказывается встать на ноги. У Динки не было времени с ней возиться, она так и оставила ее сидящей на полу в закутке.

Когда она вернулась из салона, Танька сидела в той же позе.

Дина намочила ватку нашатырем и сунула ей под нос. Танька резко дернулась, чихнула и крепко ухватила Динку за лацканы жакета:

— Мы падаем, да? Скажи… Мы разобьемся… Я всегда знала…

— Перестань. Чувствуешь, мы летим ровно, даже не снижаемся. Ты посмотри в окно.

— Не могу, — всхлипнула Танька. — Ты знаешь… я… высоты боюсь.

— Как? — опешила Динка. — Как же ты летаешь?

— Ты только никому не говори! — испуганно пролепетала Танька. — А то меня из отряда отчислят…

Динке самой было страшно смертельно, но Танькина логика ее развеселила. Она боится быть отчисленной из отряда больше, чем разбиться…

— Выпей корвалольчику, — Динка накапала ей сорок капель. — Успокойся. Я не понимаю, если так, то какого черта ты пошла в стюардессы?

— Я сама не понимаю… Предложили, и пошла… Я не знала, что начну бояться… — Танька выпила лекарство и перевела дух. — Сначала все было нормально, а потом я однажды глянула вниз… и все… Поняла, что не могу. Мне нельзя разбиваться… Мама и Дуська без меня не протянут…

Динка опустилась рядом и обняла ее:

— Ты же знаешь, что Костик классный пилот. И Илья Андреевич тоже. Говорят, он в полярной авиации служил, а там еще похлеще, чем здесь, бывало…

— Да, Костик классный пилот, — кивнула Танька. — Но я же не дура. Без шасси у нас нет шансов. Мы сядем на брюхо, под фюзеляжем внизу топливные баки. От трения корпус загорится, а если в баках останется хоть капля топлива, то мы взорвемся. Все просто, Диночка. Если не расплющимся в лепешку, то взорвемся и сгорим.

— Они что-нибудь придумают, — как можно убедительнее сказала Динка.

— Что? — Танька опять закрыла лицо ладонями. — Мне так страшно, Диночка… У меня сейчас остановится сердце. И мы так и не побываем в Париже…