Представление о двадцатом веке

1939–1989

Десятого августа тысяча девятьсот тридцать девятого года Амалия провожала Карстена, который отправлялся на учебу в Сорё[41]. На прощание она пожала ему руку — и не более того. Она даже не поцеловала его в щеку. После автомобильной аварии в парке она не позволяла себе ничего, кроме рукопожатия, однако для Карстена у нее было заготовлено объяснение — дескать, не подобает ей целовать его на прощание, ведь он уже взрослый мальчик.

На Карстене была летняя форма воспитанника Академии — белые брюки без карманов, темно-синие пиджак и жилет, белая рубашка, фуражка с белым верхом, блестящим козырьком и кожаным ремешком, так что издали его можно было принять за морского офицера. Многие из обитателей соседних домов в тот день внимательно наблюдали за ними, потому что в последнее время у них уже вошло в привычку следить за происходящим на белой вилле, и теперь они гадали, кто же этот элегантный моряк, то ли лейтенант, то ли капитан — любовник или просто друг? Никому из них и в голову не могло прийти, что это сын Амалии, что это тот самый Карстен, который еще совсем недавно играл с их детьми. Теперь он стоял перед огромным шестицилиндровым «хадсоном», который Амалия одолжила у одного друга специально для сегодняшнего дня, — красивый и широкоплечий, а из-под фуражки выбивалась непослушная прядь волос.

В минуту прощания Карстен похож на любого другого молодого человека, который уезжает от родителей, чтобы начать самостоятельную жизнь, и именно этого и хотела Амалия, хотя и не могла себе представить жизнь без него. Поэтому она сделала все, что могла, для подготовки его пребывания в школе. Оба они должны были чувствовать, что пусть и на расстоянии, но так или иначе она присутствует в его жизни. За несколько недель до его отъезда она побывала в Сорё — а как же она могла туда не съездить? Поехала Амалия на том же роскошном автомобиле, который теперь отвезет в Сорё Карстена, автомобиле, предоставленном ей одним из ее клиентов, при этом она даже не представляла себе, в какой части Дании находится Сорё. На уроках географии в начальной школе она была слишком слаба от голода, чтобы надолго запоминать слова учителей, а в последующие годы в ее жизни были лишь Карл Лауриц и сын, и ей хватало забот, куда уж тут задумываться над тем, где находится Сорё. На самом деле, Амалия даже не очень понимала, что такое Академия Сорё, она как-то пропустила мимо ушей объяснения начальника Управления народного образования. Но одно она знала точно — школа эта была очень и очень солидной.

То, что она увидела, ее не разочаровало. Подъезжая по аллее к главному зданию, она отметила про себя, что эта огромная школа — парк, библиотека, церковь, само главное здание, ректорский флигель и павильоны — похожа на какое-то смешение университета, поместья и воспитательного учреждения, но ее в первую очередь интересовала не внешняя сторона дела. Детство в Рудкёпинге и брак с Карлом Лаурицем привили ей несколько скептическое отношение к внушительным зданиям и интерьерам. Она давно осознала, что люди ей гораздо понятнее, чем всё, что их окружает. Вот почему она отправилась прямиком к ректору Академии.

Она застала его в кабинете. Ректор был мудрым суровым латинистом, достойным продолжателем классических традиций, взвалившим на свои плечи груз ответственности за будущее молодого поколения и умеющим отвечать на запросы времени. С годами его фигура так согнулась под тяжестью этого груза, что за характерную походку ученики прозвали его Шаркатель. Как только Амалия увидела его, она сразу поняла, что победа ей обеспечена. Для начала он, засвидетельствовав свое почтение, подтвердил, что получил письмо от начальника Управления народного образования, которого он прекрасно знает и к которому относится с огромным уважением, после чего сообщил, что, к сожалению, все места заняты и к тому же обязательные вступительные экзамены уже закончились, и, наконец, категорично заявил, что принять ее сына он не может. В течение всей этой речи, длинной и по-немецки обстоятельной, он ни на секунду не приподнял забрало академической неприступности, закрывавшее его лицо, и это напомнило мне о том, что на этом месте когда-то находились и монастырь, и лечебница для умалишенных. По мере того как он приближался к концу своей речи, Амалия все ближе и ближе подходила к его столу, обходя все эти многочисленные возражения, чтобы его близорукие глаза разглядели ее и он смог погрузиться в бездну ее обаяния.

— Господин ректор, — начала она, — я так давно мечтала с вами познакомиться.