Представление о двадцатом веке

1919–1939

Карл Лауриц и Амалия встретились в 1919 году, когда теплым майским днем в пригороде Копенгагена на зеленом лугу возле ипподрома Карл Лауриц затеял запуск дирижабля, да, именно так — ни больше ни меньше как дирижабля. Воздухоплавательный аппарат построили в мастерской графа Цеппелина во Фридрихсхафене, на берегу Боденского озера. Дирижабль украшала гравированная табличка «Дар одного спортсмена другому» с подписью «Фердинанд». Табличка эта, вне всякого сомнения, призвана была служить неким подтверждением, что перед нами качественная вещь, которая к тому же сделана нашими великими соседями-немцами, а с ними у нас теперь, после того как мировая война окончена, все может быть общим, включая и последние технические достижения, такие как, например, этот вот дирижабль. Тем не менее кое-кто из гостей, а вместе с ними и я, усомнились в том, что это феерическое воздушное судно действительно было подарком графа Фердинанда фон Цеппелина Карлу Лаурицу, о котором прежде никто не слышал, а значит, присутствующие знали о нем гораздо меньше, чем знаем мы. Сам Карл Лауриц стоял в толпе гостей, облаченный в белую фрачную пару, на голове у него был кожаный шлем, он охотно отвечал на все вопросы, кроме существенных, которые все равно так и не прозвучали, в частности вопрос, откуда он родом и где нашел деньги на это грандиозное мероприятие.

Забравшись на импровизированную трибуну из ящиков с шампанским, Карл Лауриц произнес речь, которая сохранилась в изложении репортеров и которую никто из присутствовавших никогда не забудет. Речь эта была совершенной по форме, меткой по содержанию и при этом пронизанной удивительным спокойствием, свойственным подходу Карла Лаурица ко всем делам, и это как-то не укладывается в голове — ведь ему здесь, на лужайке перед ипподромом, всего девятнадцать лет. Под конец своей речи он заявил, что дирижабль этот является символом осознанного в новом столетии факта: чем легче предмет, тем быстрее он поднимется к небу. Его выступление было встречено дружными аплодисментами, потому что приглашенным оно явно пришлось по душе. Среди них были предприниматели-спекулянты и застенчивые девушки, разбогатевшие за время мировой войны, так или иначе продавая себя, а также писатели, политики и артисты, которые каждый по-своему зарабатывали себе на жизнь, воспевая прогресс и современную технику, а сейчас с восхищением рассматривали дирижабль, наполненный водородом. Воздухоплавательный аппарат был не круглым, как воздушные шары, а вытянутым, нос его венчал посеребренный колпак, в котором отражалось желтое послеобеденное солнце, и молодая актриса, щурясь от ярких бликов, повернулась к своему спутнику — выдающемуся писателю, будущему нобелевскому лауреату Йоханнесу В. Йенсену[27], фыркнула и сказала, махнув рукой в сторону огромного блестящего эллиптического тела, которое задумчиво висело над землей:

— Это похоже на то, что у мужчин между ног.

Вдоль борта дирижабля крупными буквами тянулась надпись: «Карл Лауриц Махони. Импорт — экспорт». Очевидно, что все это мероприятие было какой-то рискованной инвестицией Карла Лаурица. Возможно, он действительно делал ставку на этот аппарат, призванный принести ему известность, связи и место под солнцем, и поэтому есть в его облике в тот день что-то угрожающее. До выступления, во время него и после, когда гости принялись дружески похлопывать его по плечу и возбужденно жестикулировать, он, стоя посреди всех этих важных мужчин и смешливых женщин, от которых, как он знал, зависит его будущее, улыбался и излучал дружелюбие. Но и его улыбки, и его теплые слова, казалось, были покрыты ледяной коркой. Так, глубоко равнодушный человек, даже находясь в компании своих поклонников и в самый решающий момент своей жизни чувствует себя совершенно одиноким.

С самого начала мероприятия Карл Лауриц чувствовал доверие своих гостей. Не исключено, что он заручился им еще до того, как впервые с ними встретился. Есть основания полагать, что он завоевал их уже когда разослал приглашения, на которые они поначалу отреагировали прохладными улыбками: что это за выскочка — Махони, и как ему хватает наглости приглашать их? Но позже они все равно приняли приглашение — из-за того, что текст был написан от руки, из-за необычной фамилии Махони, которую Карл Лауриц взял совсем недавно, и из-за слов «Импорт — экспорт» в названии компании. Во всем этом они увидели не что иное, как проявление самоуверенного цинизма, который был не чужд и всем им и который вот теперь обнаружился в этом мальчике во фраке и шлеме.

Никто из присутствующих особенно не вслушивался в слова Карла Лаурица. На самом деле их не особенно интересовало, действительно ли дирижабль ему подарил граф Цеппелин, или откуда происходит все это воздушное состояние Карла Лаурица, или из какой он семьи. Интересовало их нечто другое, а именно как раз цинизм и безграничная вера в самого себя и, возможно, еще более — холодность Карла Лаурица, которую все они почувствовали. Они поверили в то, что вот тут, на ящиках из-под шампанского, стоит человек, готовый защитить их от страха, который не мог не преследовать их в тот весенний день — если вспомнить историю. Карл Лауриц их не разочаровал. Возвышаясь на своей трибуне, он излучал спокойствие, воспринятое присутствующими как снизошедшую на них благодать. Было ясно, что он их понимает. Он знал, кого следует приглашать и что собой представляют эти люди. Это были именно те скромные обитатели Копенгагена и его пригородов, которые умели рисковать и состояние которых, как и состояние Карла Лаурица — если оно у него вообще имелось, — образовалось благодаря удаче, продажной любви или спекуляции недвижимостью, благодаря чему угодно, только не семейной традиции, унаследованному предприятию или хорошему образованию, и даже те немногие, кто, возможно, и имел что-то из вышеперечисленного, все равно ощущали тревогу.

Мне нелегко описать страх этих людей. У него нет какой-то определенной формы, как у дирижабля Карла Лаурица. Это что-то размытое и при этом многослойное. К тому же этот страх тщательно скрыт под толстым слоем румян, высокими черными цилиндрами из кротового меха и взглядами писателя Йоханнеса В. Йенсена на мировую историю. Взгляды эти он излагает молодой актрисе, и в общих чертах они выглядят так: когда в Скандинавии закончился последний ледниковый период, смуглые люди невысокого роста отправились на юг и стали неграми, самыми настоящими неграми, а люди высокие, широкоплечие, голубоглазые и мужественные отправились на север и стали нашими прародителями, и нас, всегда готовых на рискованные поступки, с полным правом можно назвать расой господ.

Причины тревоги тех дней отчасти коренились в том, какой оборот принимали события за границей, особенно в Советской России, и в том, что Германия все еще не подписала мирный договор[28], который мог бы открыть дорогу датскому экспорту и обеспечить гостям праздника хотя бы относительное спокойствие. Они нуждались в передышке, теперь, после того как сколотили себе состояния под отдаленный аккомпанемент рвущихся снарядов, вдыхая запах крови из окопов войны — обо всем этом, как и об оставшейся в прошлом бедности, им хотелось побыстрее забыть, и именно это забвение и подарил им в тот день Карл Лауриц. В двойной, напоминающей тестикулы гондоле под брюхом дирижабля он распорядился подать роскошное угощение, приготовленное двумя французскими поварами, мировыми знаменитостями, которым он время от времени выдавал краткие указания на их родном языке. Меню составляли экзотические блюда из отдаленных колоний, как раз из тех мест, где все еще шла война или полыхали восстания, где было неспокойно и откуда веяло угрозой. Основу этого меню составляло мясо опасных животных, чтобы подчеркнуть, что не стоит ни о чем беспокоиться, и именно это говорил Карл Лауриц, когда поднимали последние якоря. Он призвал присутствующих забыть про все свои тревоги и наслаждаться обедом, ведь наслаждение — это ключевое слово в нашем сегодняшнем полете. Да, конечно, обстановка в мире представляется тревожной, он первым готов это признать, но, глядя в будущее, мы можем не волноваться, говорил он, можем чувствовать себя спокойно, мы овладели техникой и силами природы, поэтому я могу угощать вас гигантскими крабами с Мадагаскара, консоме из слона, филе из медвежатины под омаровым соусом и целым фаршированным удавом, из пасти которого торчит чернокожий солдат. Солдата этого удав начал заглатывать перед самой своей смертью, в ту секунду, когда его настигла пуля, убившая одновременно и негра, и случается, что такой вот выстрел может внезапно разрядить ситуацию, заметил Карл Лауриц. А что касается напитков, леди и джентльмены, то я предлагаю шампанское, море шампанского.

В заключение он сказал: «Ешьте, пейте и веселитесь». Присутствующие не заставили себя просить дважды, и никто не удивился его словам, кроме нас и одной из дам полусвета, выросшей в весьма религиозной семье. И мы с ней не можем относиться к этому призыву иначе как к очередному циничному и на редкость ядовитому высказыванию Карла Лаурица, потому что, говоря это, он не мог не осознавать, что цитирует притчу Иисуса о богаче, которому Господь сказал: «Ешь, пей, веселись, ибо завтра умрешь!»[29]

Внутри гондолы были установлены большие газовые лампы, чтобы поддерживать в открытом салоне комнатную температуру и создавать вокруг гостей светлую, комфортную атмосферу. Гости должны были почувствовать, что они в прямом смысле парят в изолированном от всего мира пузыре, но в последнюю минуту — перед тем как Карл Лауриц зажег лампы — их взору открылся Копенгаген. Город в этот час купался в лучах заходящего солнца, напоминая золотоносный рудник, каковым он на самом деле для присутствующих и являлся — как в это время, так и в прошлом. И тем не менее в эту минуту им показалось, что город им угрожает, что он похож на могилу, или на водоворот, или на большого зверя, застывшего перед прыжком. Но тут Карл Лауриц зажег свет и пригласил всех к столу, и все с облегчением повернулись друг к другу, почувствовав, что беспокоиться не о чем, потому что есть на свете, да и в Дании, люди, сделанные из такого теста, как Карл Лауриц. Такие люди могут подавать дичь под омаровым соусом, украшать ее взбитыми сливками или преподнести вам на основе из слоеного теста все что угодно, даже неприятные известия, до сих пор ни у кого не выходившие из головы, — о том, что портовые рабочие начали забастовку, несмотря на принятие восьмичасового рабочего дня, несмотря на снижение избирательного возраста, и даже несмотря на то, что арбитражным судом забастовка была признана незаконной. Представитель союза предпринимателей находился сейчас среди гостей, это был худощавый человек, который все время нервно ерзал на месте, а позже в тот вечер поведал соседям по столу, что считает себя экзорцистом и что его первостепенная задача — изгнать призраков коммунизма и синдикализма и добиться для забастовщиков штрафа в восемьсот тысяч крон, да-да, именно так, восемьсот тысяч — во много раз больше, чем обошелся запуск этого дирижабля. Но в этот момент его уже никто не слушает, на такой высоте, между небом и землей, все заботы уносятся за борт вместе с первыми мешками с песком.