Представление о двадцатом веке

1520–1918

Карл Лауриц появился на свет в поместье Темный холм в новогоднюю ночь. Имена его родителей установить так и не удалось, но известно, что вскоре после рождения младенца усыновил управляющий. К тому времени Темный холм уже в течение двухсот лет — или, во всяком случае, не менее двухсот — от постоянно изменяющегося мира ограждала высокая, увенчанная железными шипами стена из серого известняка с вкраплением древних окаменелостей. Стена эта окружала дворцовые угодья и дома, сложенные из того же серого известняка. Внутри стены дополнительной защитой служил ров, в зеленоватой воде которого летними днями огромные сомы размером с аллигатора неподвижно грелись на поверхности, переливаясь в тех скупых лучах солнца, которым удавалось проникнуть из-за стены внутрь поместья.

Почти все сходятся во мнении, что Карл Лауриц родился в 1900-м, в ночь на новый, 1900 год, но для обитателей замка дат не существовало. Дело в том, что время в поместье навсегда остановилось с того самого дня, как Граф распорядился начать работы по возведению стены, а заодно и остановить хитроумные механизмы всех часов, которые прежде показывали не только время, день и год, но и положение Луны и планет, — и сообщил своему секретарю, в обязанности которого до тех пор входило написание истории поместья, что времени больше не будет, поскольку оно, по мнению Графа, представляет собой какое-то современное, мещанское изобретение, ему, Графу, в его поместье оно совершенно ни к чему, и отныне будет существовать лишь одно время — год первый.

Мысль о движении времени была неприятна Графу и прежде, но особенно она стала досаждать ему тогда, когда он почувствовал, что старое дворянство в новое время обречено на проигрыш. В дни своей бурной молодости, проведенной среди фолиантов и пергаментных свитков в старейших библиотеках Европы, он случайно выяснил, что великий естествоиспытатель Парацельс[1], оказавшись в свое время в Темном холме, пришел к выводу, что где-то здесь, на территории поместья, находится центр Вселенной. Стоит ли говорить, что утверждение это в наши дни вряд ли заслуживает внимания, и даже тогда оно казалось сомнительным, но Граф с тех пор ни о чем другом думать не мог. В те времена каждый образованный человек — а именно к таковым следует отнести Графа — был немного историком, немного врачом, немного философом, немного юристом, немного коллекционером, немного химиком, немного теологом — и все это безусловно можно было сказать о Графе, вот почему он без всякой посторонней помощи сумел оборудовать на чердаке замка просторную лабораторию в полном соответствии с предписаниями придворного алхимика короля Кристиана IV, известного под именем Петрус Северинус[2]. Получился прекрасно оснащенный лабораторный кабинет, заставленный колбами, книгами и всевозможными механизмами, где учение Парацельса о неизменной материи соседствовало с философией Аристотеля и Платона, а также с новейшими достижениями в области механики. В довершение всего в лабораторию протянули водопровод и не забыли про ведро для дефекации. После того как все работы были закончены, Граф перестал куда-либо выходить и дни напролет проводил над картами звездного неба и геометрическими построениями.

Но прошествии времени, вполне сравнимого с человеческим веком, ему удалось с точностью до миллиметра определить местоположение космического центра Вселенной. Центр обнаружился возле конюшни, на краю навозной кучи, и только тогда Граф покинул свою нору и распорядился огородить вычисленную им точку позолоченной металлической решеткой. Настал его звездный час. Теперь он покажет всем, что прожил свою жизнь не напрасно и что нет на свете рода значительнее, чем его род, всегда находившийся в центре мироздания, и, по-видимому, тогда в голове у него возникла дерзновенная мечта получить неопровержимые научные доказательства того, что Господь Бог отвел дворянству самое важное место в мире.

Идея эта представляется мне беспочвенной и даже безумной, но тем не менее современниками она была воспринята с заинтересованным любопытством, и, когда Граф пригласил в поместье цвет нации и прочих господ в париках, все они откликнулись на его приглашение, то есть и ученые мужи, и духовенство, и представители Королевского дома, и члены Государственного совета, не говоря уже о Каспаре Бартолине[3] — мафиози, главе семьи Бартолинов, захватившей Копенгагенский университет, и его зяте, великом астрономе, инженере-изобретателе и члене парижской Академии Оле Рёмере[4].

Для начала Граф выкатил гостям пятьдесят бочек выдержанного венгерского токайского, урожая времен детства великого Парацельса, после чего рассказал о своем эпохальном открытии и произведенных расчетах, свидетельствующих о том, что если копать здесь, в самом центре, то можно будет добыть вещество, необходимое для получения философского камня, создания вечного двигателя, а также извлечь некоторое количество космического семени.

На глазах гостей, разместившихся на стульях, которые были расставлены в несколько рядов вокруг позолоченной решетки, под аккомпанемент дворцового оркестра Темного холма, двенадцать слуг в штанах-пуфиках и красных шелковых чулках принялись рыть яму внутри ограждения, а Граф при этом зачитывал вслух фрагменты из Парацельса. Яму выкопали такую глубокую, что стены ее в конце концов обрушились, навозная куча с утробным чавканьем поглотила слуг, но ничего, кроме обломков свиных челюстей, в яме обнаружить не удалось. И тем не менее никто из присутствующих не смеется, все они сопереживают Графу, а великий Оле Рёмер встает, нетвердым шагом подходит к нему, кладет мясистую руку ему на плечо и гнусаво бурчит: «Видите ли, вот какая штука, говорю, как коллега коллеге, — Земля круглая, и поэтому центр у нее везде, а если копать, то найдешь одно только дерьмо». После чего все присутствующие удаляются, а Граф остается с навозной кучей, пустыми бочками, позолоченной решеткой и глубокой меланхолией, происходящей от сознания того, что во всей Вселенной лишь одному ему — за исключением разве что Господа Бога ведома истина, а все остальные пребывают в плену иллюзий.

На следующий день он распорядился начать строительство стены, а часы Темного холма остановились. Часы эти были в свое время сконструированы тем самым Оле Рёмером и приводились в действие хитроумным способом — силой воды, которая струилась и журчала во рву и в фонтанах. Теперь, когда ток воды был остановлен, каменные резервуары высохли, а ров превратился в мутное болото, в котором из всего живого остались лишь гигантские сомы да ядовитые кувшинки. О движении времени в Темном холме с тех пор напоминал лишь монотонный речитатив ночного сторожа, бормочущего на латыни, потому что Граф заявил, что такова его воля, и вообще это единственный подходящий для официальных случаев язык, dixi[5]! В дальнейшем лишь ночная песнь сторожа продолжала напоминать о том, что в поместье проживают ремесленники и крестьяне, которых на момент возведения стены насчитывалось около тысячи человек. Их мнением и прежде никто не интересовался, но теперь, когда высокая стена, густой тенью накрыв поместье, отгородила его обитателей от окружающего мира, в их поле зрения остались лишь едва различимые лица соседей, и, когда родился Карл Лауриц, они уже почти перестали говорить, а в перекрестные браки вступали столько раз, что все являлись детьми, родителями, дядьями и тетками друг друга, и, что еще хуже, — с некоторых пор они больше не отличали себя от бурых коров, которые тоже размножались без притока свежей крови и потому теряли рога и все чаще пытались ходить на задних ногах.

В тех редких случаях, когда какой-нибудь работник вдруг проявлял дар речи и осмеливался высказать недовольство или взбунтоваться, ему отрубали голову — и дело с концом.

Когда связь с внешним миром прервалась, а стрелки часов замерли, время для Графа и его семьи перестало существовать. Облачившись в камзол с галунами, насупив лоб, испещренный морщинами от сосредоточенных размышлений, он отправлялся в свою библиотеку-лабораторию, и оттуда устремлял свой взор в прошлое — в историю и во Вселенную, проверял и исправлял расчеты в надежде отыскать наконец некую истину, какую именно, он иногда забывал, но речь, несомненно, шла о центре Вселенной. Если он и покидал покои замка, то лишь ради прогулки в легкой карете, которой управлял немой кучер на козлах и которую каждый раз приходилось запрягать новыми лошадьми, потому что прежние становились все слабее и слабее. Во время таких прогулок, когда попадающиеся по пути крестьяне при виде кареты дружно падали на колени, лицо Графа походило на каменную стену. Рядом с ним в экипаже восседали его жена и дети, туго затянутые в парадное платье, напудренные и, казалось, застывшие в своей вечной молодости.

Когда Граф осознал, что самые важные, не терпящие отлагательств дела сосредоточены исключительно в лаборатории, он передал управление поместьем и остановленным им временем двум своим ближайшим помощникам. Одним из них был его секретарь, которого звали Якоби. Его Граф когда-то выписал из Англии, потому что тот виртуозно владел каллиграфическим шрифтом «Канцелярист», и потому что, выпив две, три или четыре бутылки вина, мог без конца цитировать латинские и греческие застольные речи, дифирамбы, эпитафии и сочинять экспромты, к тому же он был ходячей энциклопедией по генеалогии европейского дворянства и прекрасно разбирался в военной истории и венецианской двойной бухгалтерии. Когда Граф утратил интерес к повседневным делам, именно Якоби взял на себя ведение счетов поместья, где всё, абсолютно всё, при том что хозяйство замыкалось лишь само на себя, пересчитывалось в голландские золотые дукаты (по мнению Графа, единственную достойную денежную единицу) — и, что еще важнее, Якоби стал историком и летописцем Темного холма. Из его хроник Граф черпал ценнейшие сведения, вновь и вновь подтверждавшие тот факт, что время застыло и его больше не существует. «Ведь, посудите сами, — говорил Граф, — у нас по-прежнему и навсегда год первый, а если у кого-нибудь окажется другое мнение на этот счет, мы немедленно отрубим ему голову».

Вторым человеком, удостоенным доверия Графа, стал приемный отец Карла Лаурица, управляющий Темного холма — ему Граф поручил надзор за средневековым хозяйством поместья: конюшнями и хлевом, хозяйственными постройками, кирпичным заводиком, жилыми домами, церковью, мастерскими, мельницей, колесо которой отныне приходилось вращать вручную, потому что во всех водоемах Темного холма вода теперь стояла неподвижно, за молочным заводом, где в почерневших от времени деревянных кадках молоко, которого с каждым днем становилось все меньше, превращалось в мелкие кисловатые сырные головки, традиционно производимые в поместье. К тому же управляющий умел отличать работников Темного холма одного от другого, и все они были у него на учете: скотники, конюхи, уборщики, лесорубы, арендаторы, егеря, сноповязальщицы, мастеровые, священник, дьячок и восемьдесят две польки вместе со своим Aufseher[6], которые однажды, в поисках работы, по ошибке забрели в поместье через дыру, возникшую при обвале участка стены, а после того как стену восстановили, продолжали работать, есть, спать, рожать, умирать и коленопреклоненно молиться в Темном холме, забыв о существовании того мира, из которого они пришли, и этот факт демонстрирует нам, с каким блеском Графу удалось воплотить мечту датских дворян и помещиков: время должно застыть навсегда, а стрелки часов должны указывать на феодальный порядок и исключительные права избранных, невзирая на интересы большинства.