Представление о двадцатом веке

В покоях замка взгляд некогда голубых, а ныне выцветших от жизненных испытаний и бремени ответственности глаз управляющего неусыпно следил за экономками, расходом льняного полотна и батиста, кухарками и приготовлением пищи в соответствии с правилами французского придворного этикета XVII века. То есть во время вечерней трапезы — которую Граф вкушал отрешенно и без особой радости — сначала подавали марципан, затем жареное мясо, после чего следовал рыбный террин (приготовленный из илистых сомов дворцового рва, поскольку другую рыбу взять было негде), глазированные фрукты и копчености. Управляющий также проверял, не забывают ли двое слуг регулярно чистить серебро, которое, несмотря на остановленное время, все так же покрывалось патиной в ящиках и сундуках, и действительно ли буфетчики, официанты и сомелье отобраны из числа тех обитателей поместья, которые без труда могут ходить на двух ногах и которых можно научить управляться с золотыми тарелками, старинными кубками, запыленными кувшинами с вензелем Графа и бутылками из бездонных подвалов замка.

Кроме того, в Темном холме только приемный отец Карла Лаурица поддерживал связь с внешним миром. Именно он забирал у ворот приходящие в поместье письма, после чего передавал их Якоби, который относил их своему господину, но Графу они всегда казались совершенно неуместными. Речь в них обычно шла о том, что надо платить налоги, что дети слуг имеют право на школьное образование, что необходимо проводить перепись населения, вести метрические книги и предоставлять государству рекрутов, в них говорилось исключительно о том, какие обязанности перед обществом есть у Темного холма, хотя Граф-то хорошо знал, что как раз внешний мир должен быть ему по гроб жизни благодарен. Но все-таки письма эти выводили его из себя, и, движимый раздражением, он диктовал на латыни секретарю полные элегантно-остроумных дерзостей ответные послания, в которых разъяснял, что его людям прекрасно живется во тьме невежества, и высказывал недоумение: что за глупая идея их пересчитывать — ведь отличить одного из них от другого вряд ли возможно, и что он даже представить себе не может, как это — отправлять на военную службу своих работников, ведь все они нужны ему для обороны Темного холма, и что это они вообще о себе возомнили, какие могут быть требования к нему, живущему в центре Вселенной? Письма эти Якоби переписывал начисто изящнейшим маюскульным письмом, делая иногда до четырнадцати черновиков, пока Граф не одобрял текст, подписывая и удостоверяя его своей печатью. После чего на конверте из бумаги ручной работы Граф собственноручно выводил «Добродетель превыше всего», пребывая в уверенности, что он самым замечательным образом залатал прорехи в своей мечте, которая так близка и всем нам, а именно мечте о том, что можно закрыться от государства, окружающего мира и своих современников.

Письма передавались управляющему, но отец Карла Лаурица не отправлял их, конечно же, он никуда их не отправлял. Он вскрывал их и переписывал заново, и с самого раннего детства Карл Лауриц частенько наблюдал за отцом, который, склонившись над листом бумаги с тиснением, терпеливо водит пером: угрюмое бледное лицо изборождено морщинами двухсотлетней усталости, глаза, ослабшие оттого, что ему постоянно приходилось следить за работниками, вглядываясь в темноту, освещаемую лишь сальными и восковыми свечами, — ведь управляющий прекрасно понимал, что нет никакого смысла рассказывать Графу о том, что вообще-то существуют регулируемые масляные лампы и керосиновые фонари.

Я уверен, что позднее, гораздо позднее, Карл Лауриц задумался о том, что же именно делал отец с корреспонденцией своего сюзерена, но тогда ему все это казалось не чем иным, как доказательством всемогущества отца, в руках которого находилась жизнь и смерть обитателей всего поместья. Так что только мы с вами, оглянувшись назад в этом месте повествования понимаем, что управляющий тем самым пытался предотвратить падение карточного домика под названием Темный холм.

Еще до того, как управляющий с женой усыновили Карла Лаурица, жизнь их уже была неотделима от жизни Темного холма. Нельзя сказать, что прежде они занимались чем-нибудь другим, кроме как исполнением своих обязанностей на службе у Графа, если только не считать нечастое, но важное дело по переписыванию писем, впрочем, даже это было скорее проявлением смирения. Но вот теперь они усыновили Карла Лаурица, который, по-видимому, был сыном кого-то из арендаторов, и само по себе странно, что управляющий усыновляет ребенка простолюдина, хотя это можно объяснить тем, что по новорожденному трудно понять, какая судьба его ждет. Но вот тому, что позднее они не остановили Карла Лаурица, я не смог найти никакого разумного объяснения.

Со временем выяснилось, что вскоре после усыновления Карла Лаурица управляющий совершил преступление — он уговорил Якоби занести имя ребенка в историю замка и вести учет его возрасту, что было рискованным, из ряда вон выходящим нарушением утвержденной в Темном холме хронологии, в которой существовал лишь один год, — нарушением, благодаря которому позднее удалось установить, что Карлу Лаурицу было семь лет, когда однажды утром управляющий, въехав во двор верхом на лошади, — уже такой низкорослой, что ноги управляющего волочатся по земле, — останавливается посреди двора. Здесь он и застывает неподвижно, день между тем продвигается дальше, а лошадь, повесив голову, так и стоит, на фоне полуденного солнца, которое ненадолго появляется из-за стены, отбрасывая косматые тени от ржавых металлических колючек на одинокого всадника в треуголке и длинных перчатках. Когда на следующее утро его видят на том же месте, к нему подходит Якоби, который не обнаруживает у него никаких признаков жизни. В вертикальном положении, стиснув лошадь ногами, управляющий держится в седле исключительно за счет трупного окоченения.

За день до смерти управляющий впервые вывез своего приемного сына за ворота Темного холма. В небольшой открытой повозке они доехали до железнодорожной станции в ближайшем городке, Рудкёпинге (когда-то я даже представить себе не мог, что туда проложена железная дорога), и если Карл Лауриц, широко раскрыв глаза, изучал окружающий мир, то управляющий смотрел прямо перед собой с каменным выражением лица, не обращая внимания на крики преследовавших их мальчишек, на тех зевак, что окружили их, когда они вышли на перрон, и на городские дома, которые как-то странно подросли и вовсе не походили уже на те редкие и низенькие строения, которые он помнил со времен своей молодости сто семьдесят лет назад.

Вот они ждут поезда, мужчина и мальчик. Повозка их запряжена низкорослыми лошадьми, одеты они по моде прошлого века, и они одни в целом мире. И тем не менее руки дрожат только у отца Карла Лаурица, мальчик же совершенно спокоен. Приближается поезд, лошади приходят в возбуждение, и мисс Кларисса позднее рассказывала, что, когда она со всеми своими сундуками, саквояжами и шляпными коробками вышла на перрон и с ужасом смотрела на то, как управляющий в парике и туфлях на высоком каблуке с пряжками, обхватив морды лошадок, пытается пригнуть их к земле, она встретилась взглядом с Карлом Лаурицем, и во взгляде его не было ни капли страха, а одно лишь безграничное любопытство.

На станции они забрали не только мисс Клариссу, но еще и рояль, а также королевского придворного фотографа с черным аппаратом на треноге. Именно приемный отец Карла Лаурица убедил Графа, что все эти приобретения необходимы, — ведь они помогут отгородиться от внешнего мира. Если в Темном холме появится фотография, она наглядно подтвердит, что время остановилось, поскольку теперь мы сможем, несмотря на то что живший в поместье художник умер, создать семейный портрет, который займет место рядом с картинами на парадной лестнице, ведущей в рыцарский зал, потому что фотография как нельзя лучше иллюстрирует неизменяемость жизни. С помощью рояля, прибывшего из Швейцарии, наконец-то удастся заглушить звуки механических косилок и разбрасывателей навоза, которые все чаще стали доноситься из-за стены и мешать изысканиям Графа после того, как последний из музыкантов, который обыкновенно музицировал, пока Граф работал, внезапно скончался, не доиграв до конца сюиту. И тем не менее Граф не сразу согласился выписать фотографа и приобрести рояль, обе уступки дались ему нелегко. А вот решение поместить в газетах, про которые Граф слышал, но которых никогда не читал, объявление о приеме на работу гувернантки, объясняется исключительно тем, что однажды в парке Темного холма приземлился аэроплан.

Увидев эту шаткую, ненадежную конструкцию, Граф вспомнил времена своей молодости, двор в Версале и похожий безбожный эксперимент, когда огромный колокол наполнили теплым воздухом. «Припоминаю, — произнес он вслух, обращаясь к тому, кто стоял рядом, а это как раз оказался Карл Лауриц, — что грешник этот разбился о парижскую мостовую, не успев приблизиться к солнцу и сгореть». Карл Лауриц ничего не ответил, он не сводил глаз с огромного насекомого, которое в облаке шума, сотрясаясь и теряя высоту, пронеслось над стеной Темного холма и рухнуло как подстреленная птица. Машина упала в мутное озеро парка, и это спасло авиатору жизнь. При других обстоятельствах ему немедленно отрубили бы голову, особенно потому, что на следующий день в воде было обнаружено множество сомов, плавающих брюхом кверху, — звуковой шок погубил этих гордых рыб. Но в самом факте падения аэроплана Граф усмотрел естественное проявление энергии, исходящей от философского камня и центра Вселенной, как будто провидение одобрительно похлопало его по плечу, приветствуя его исследования, и потому он распорядился поселить авиатора в замке и лечить его переломы и ушибы при помощи пиявок, кровопусканий и мочегонных средств, пытаясь при этом выведать у него, где именно самолет находился, когда началось падение. Однако ему так и не удалось ничего разузнать, потому что летчик оказался англичанином. Сам Граф по-английски не говорил, а Якоби уже двести лет как забыл свой родной язык. После применения нескольких сильнодействующих слабительных средств душа авиатора вознеслась и отправилась туда, откуда она прибыла, так что пообщаться им с Графом так и не удалось.

После этого происшествия Граф распорядился подать объявление о приеме на работу гувернантки для обучения его детей современным языкам.

В день приезда мисс Клариссы в Темном холме была сделана первая в истории поместья фотография. На этом снимке, сохранившемся по сей день, Граф, Графиня и трое их детей стоят на верхних ступенях лестницы, поднимающейся к дверям замка. Ступенькой ниже никто не стоит, и на следующей тоже никого нет. А ниже стоят Якоби, управляющий и его семья. Лица всех запечатленных на фотографии застыли — они понимают, что их изображение сейчас сохраняется навеки, а мальчик Карл Лауриц прямо и бесстрастно глядит в объектив.

На следующий день управляющий умер.

Похоронами в Темном холме всегда занимались крестьяне, но хоронили они до сих пор только своих, и поскольку Граф был занят исследованиями, а Якоби уже давно утратил какие-либо практические навыки, никто так и не позаботился о погребении управляющего. Обнаружив труп и не понимая, что делать, Якоби оттащил всадника вместе с лошадью в тень и попытался было зарегистрировать смерть в книгах замка, но вскоре от этой мысли пришлось отказаться — хронология не позволяла: выглядело каким-то абсурдом, что управляющий, который только что был полон сил и энергии, внезапно, в одночасье умирает, и Якоби отложил решение этой задачи на будущее. По мере того как воздух и скудный свет высушивали управляющего и его лошадь, а кожа все туже обтягивала их черепа, животное казалось все более смышленым, а мужчина — все более моложавым и бодрым. Ни Граф, ни Якоби не изменили старой привычке выходить днем на главную лестницу замка и обращаться с какими-то указаниями к управляющему. И их не особенно беспокоило то, что в ответ они ничего не слышали. Оба давно потеряли интерес к ответам: Граф — потому что ровно двести лет назад, когда от него ушли гости, оставив его перед позолоченной решеткой, решил, что у него самого есть на все ответы, Якоби — потому что благодаря своим историческим занятиям пришел к выводу, что истина всегда существует в форме вопросов. К тому же управляющий и так был немногословен, и даже сейчас, когда ничего кроме свиста ветра в костях, там и сям вылезавших сквозь кожу, от него не доносилось, обитатели поместья каждое утро по пути на работу продолжали почтительно кланяться неподвижной фигуре, стоящей в тени главного здания, и все так же трудились в полной уверенности, что песочно-серые глаза неусыпно наблюдают за ними.