Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

Глава 48

Грозное войско начало собираться при первых дуновениях весеннего ветра; сначала пехотные батальоны педзетеров, снаряженные до последней мелочи, с огромными сарисами на плечах: в первых рядах молодые воины с рыжей звездой Аргеадов на щите, во втором ряду – более опытные, с бронзовыми звездами, и после всех – ветераны, чьи щиты охватывали своими лучами серебряные звезды.

Все были в шлемах в форме фригийского колпака, с коротким забралом, и в хитонах и красных плащах. А когда они упражнялись, выполняя в поле перестроения или имитируя атаку, сарисы колыхались с грозным шумом, словно бурный ветер пробегал по ветвям бронзового леса. Но вот командиры приказывали опустить копья – и бесконечная фаланга принимала ужасающий вид, словно ощетинивался стальной дикобраз.

Конница гетайров состояла из знати. Они выстроились плечом к плечу в тяжелых, опускавшихся до живота панцирях и в беотийских шлемах с широкими загибами. Все гарцевали на великолепных фессалийских боевых скакунах, выкормленных на тучных равнинных пастбищах и на берегах больших рек.

В северных портах скопился флот, к которому присоединились также афинские и коринфские эскадры. Им следовало опасаться удара морских сил Персидской державы. Персидским флотом командовал грек по имени Мемнон – человек, вызывающий страх своей хитростью и опытом. Кроме того, его знали как человека слова, хранящего верность долгу, что бы ни случилось.

Евмен познакомился с ним в Азии и предупреждал Александра, когда они проплывали перед флотом на борту флагманского корабля:

– Будь внимателен: Мемнон – это воин, который продает свой меч лишь один раз и одному человеку. Он продает его дорого, но потом служит так, словно принес присягу родине: ничто и никто не заставит его сменить лагерь и флаг. Его флот укомплектован греческими и финикийскими экипажами, и он может воспользоваться тайной поддержкой наших противников, которых еще немало в Греции. Представь, что произойдет, если он вдруг начнет атаку, пока твое войско будет переправляться через Проливы. Мои осведомители разработали систему световой сигнализации между азиатским и европейским берегами, чтобы тут же поднять тревогу в случае приближения неприятельских кораблей. Мы знаем, что персидские сатрапы западных провинций признали за Мемноном верховное командование их силами в Азии; ему поручено встретить твое войско и нейтрализовать твое вторжение, но пока что его военные планы нам не известны, у нас имеются лишь кое-какие общие сведения.

– И сколько времени ты просишь, чтобы узнать больше? – спросил Александр.

– Возможно, месяц.

– Слишком много. Мы выступаем через четыре дня.

Евмен посмотрел на него, побледнев:

– Всего через четыре дня? Но это безумие, у нас не хватает запасов. Я тебе уже говорил: их едва хватит на месяц. Нужно хотя бы подождать прибытия новых грузов из Пангейских копей.

– Нет, Евмен. Я не буду ждать. Каждый день дает врагу возможность организовать оборону, сконцентрировать войска, набрать наемников, причем даже здесь, в Греции. Нужно нанести удар как можно скорее. Как ты думаешь, что сделает Мемнон?

– Мемнон уже с успехом сражался против полководцев твоего отца. Спроси Пармениона – он расскажет, как Мемнон умеет быть непредсказуемым.

– Но ты-то как думаешь, что он сделает?

– Он затянет тебя далеко вглубь территории, оставляя за собой выжженную землю, а потом его флот перережет твои коммуникации и снабжение по морю, – раздался голос за спиной.

Евмен обернулся.

– Познакомься с адмиралом Неархом.

Александр пожал ему руку:

– Приветствую тебя, адмирал.

– Извини меня, государь, – сказал Неарх, коренастый широкоплечий критянин с черными глазами и волосами. – Я был занят маневрами и не мог последовать за тобой.

– И по-твоему, нам угрожает такое развитие событий?

– Скажу со всей откровенностью: да. Мемнон знает, что встретиться с тобой в поле было бы опасно, так как у него нет достаточно многочисленного войска, чтобы противостоять твоей фаланге, но почти наверняка ему известно, что у тебя не много резервов.

– Откуда ему знать?

– Система осведомителей у персов прекрасная: у них повсюду шпионы, и им хорошо платят. Кроме того, они могут встречаться со многими друзьями и сочувствующими в Афинах, Спарте, Коринфе и прямо здесь, в Македонии. Ему достаточно выждать, а потом развернуть беспокоящие действия на суше и на море у тебя в тылу, и ты окажешься в затруднительном положении, если не в ловушке.

– Ты действительно в это веришь?

– Я только хочу предостеречь тебя, государь. То, что ты затеваешь, совсем не похоже на другие походы.

Корабль вышел из порта и, пеня волны, взял курс в открытое море. Начальник гребцов отбивал ритм, и гребцы сгибали блестящие от пота спины, попеременно погружая и вынимая длинные весла.

Александр задумчиво слушал навязчивый бой барабана и жалобы гребцов, старавшихся выдержать темп.

– Кажется, этот Мемнон всех напугал, – вдруг заметил царь.

– Не напугал, государь, – уточнил Неарх. – Мы просто рассматриваем возможный сценарий – на мой взгляд, наиболее вероятный.

– Ты прав, адмирал: мы особенно уязвимы и слабы на море, но на суше против нас никто не устоит.

– Пока, – сказал Евмен.

– Пока, – согласился Александр.

– И что? – снова спросил Евмен.

– Даже самому сильному флоту нужны порты, не правда ли, адмирал? – проговорил Александр, повернувшись к Неарху.

– Несомненно, но…

– Ты должен захватить все причалы от Проливов до дельты Нила, чтобы отрезать его от берега, – подсказал Евмен.

– Именно, – не моргнув глазом, подтвердил Александр.

Накануне отправления царь вернулся глубокой ночью в Эги, где принес жертвы на могиле Филиппа и поднялся в палаты матери. Царица не спала и в одиночестве при свете лампы вышивала плащ. Когда Александр постучал в ее дверь, она вышла и обняла его.

– Я никогда не верила, что придет этот момент, – сказала Олимпиада, пытаясь скрыть волнение.

– Ты не раз видела, как я ухожу в поход, мама.

– Но на этот раз все не так. В последнее время мне снятся странные сны, которые трудно истолковать.

– Представляю. Аристотель говорит, что сны – это порождения нашего ума, и потому ты можешь найти ответ в себе.

– Я искала, но временами, заглядывая в себя, я чувствую головокружение, как от страха.

– И ты не знаешь причины.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Ты моя мать, и ты самое таинственное существо из всех, кого я встречал в жизни.

– Я всего лишь несчастная женщина. А теперь ты отправляешься на долгую войну и оставляешь меня одну. Но тебе было предначертано выполнить нечто необычайное, сверхчеловеческое.

– Что это значит?

Олимпиада повернулась к окну, словно ища образы и воспоминания среди звезд или на лике луны.

– Однажды, до твоего рождения, мне приснилось, что, когда я спала на брачном ложе с твоим отцом, мной овладел какой-то бог, и однажды в Додоне во время моей беременности ветер, шумящий в ветвях священного дуба, прошептал твое имя: «Александрос». Все мы рождены смертными женщинами, но некоторых людей ждет не такая судьба, как у других, и ты один из таких, сын мой, я уверена в этом. Я всегда гордилась тем, что я твоя мать, но от этого момент расставания не становится менее горьким.

– Он горек и для меня, мама. Не так давно я потерял отца, ты помнишь? И кое-кто говорит, что видел, как ты надела венок на шею мертвому убийце.

– Этот человек отомстил за жестокие унижения, нанесенные мне Филиппом, и сделал тебя царем.

– Этот человек выполнил чей-то приказ. Почему ты не увенчаешь и его?

– Потому что не знаю, кто это.

– Но я узнаю это рано или поздно и живого прибью к столбу.

– А если на самом деле твоим отцом был бог?

Александр закрыл глаза и вновь увидел, как Филипп падает в лужу крови, увидел, как он медленно, словно во сне, оседает и заметна каждая борозда, которую боль безжалостно прочертила на его лице. И почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

– Если мой отец – бог, то когда-нибудь я встречусь с ним. Но несомненно, он не сможет сделать для меня больше, чем сделал Филипп. Прежде чем отправиться в поход, я принес жертвы его печальной тени, мама.

Олимпиада возвела очи небу и проговорила:

– Додонский оракул ознаменовал твое рождение; другой оракул, среди пышущей жаром пустыни, назначил тебе другое рождение для неугасаемой жизни. – Она вдруг обернулась и бросилась ему в объятия. – Помни обо мне, сын мой. Я буду думать о тебе днем и ночью. Мой дух будет тебе щитом в битве, он залечит твои раны, убережет во мраке, снимет порчу, спасет от болезней. Я люблю тебя, Александр, люблю больше всего на свете.

– И я люблю тебя, мама, и буду думать о тебе каждый день. А сейчас попрощаемся, потому что завтра на рассвете я отправляюсь.

Олимпиада поцеловала его в щеку, в глаза, в темя и продолжала прижимать к себе, словно не могла оторваться.

Александр ласково освободился от ее объятий и с последним поцелуем проговорил:

– Прощай мама. Береги себя.

Олимпиада кивнула, и из глаз ее скатились две крупных слезы. И только когда шаги царя замолкли в дали коридора, она сумела выговорить:

– Прощай, Александрос.

Она не спала всю ночь, чтобы последний раз посмотреть с балкона, как он при свете факелов облачается в доспехи, надевает на голову шлем с гребнем, опоясывается мечом, берет щит с золотой звездой, пока Буцефал ржет и в нетерпении бьет копытом, а Перитас отчаянно лает, безуспешно стараясь сорваться с цепи.

Она неподвижно смотрела, как сын проскакал мимо на своем жеребце, и стояла так, пока стук копыт не затих вдали и его не поглотила темнота.