Представление о двадцатом веке

С самого начала он был адвокатом крупных предприятий, именно он выиграл громкое дело разработчиков известнякового карьера в Факсе против государства и многочисленные дела о торговой марке, которые американская компания «Кока-Кола» вела до и после выхода на датский рынок. При этом он также был и адвокатом Богатых. Обладая исключительной деликатностью, обходительностью и природной скромностью, он как нельзя лучше мог позаботиться о действительно Богатых Датчанах, которые, несмотря на свои огромные состояния, обладали какой-то нежностью мимозы в мелких делах и с удовольствием годами вели процессы, чтобы заставить обувной магазинчик взять назад пару туфель, а проиграв дело, прибегали к услугам такого очаровательного дипломата, как Карстен, чтобы он помог им растворить тот клей, из-за которого мелочь в их карманах прилипала к подкладке.

Как и Фитц, Карстен стал адвокатом старого дворянства. Ради денег, а чаще ради престижа, да нередко и из сострадания, он брал на себя заботы об исчезающих остатках состояний, накопленных благодаря эксплуатации в далеком прошлом и принадлежащих старикам, которые родились и выросли как дети графа в Темном холме, и поэтому так и не научились жить самостоятельно. Теперь они сидели в своих пустых, заложенных и перезаложенных неотапливаемых поместьях, уставившись на телефон, с которыми они не могли совладать, потому что на смену телефонисткам пришли автоматические телефонные станции, а на то, чтобы набрать шесть цифр, у них уже не хватало умственных способностей.

Все боготворили Карстена. Ему доставались самые престижные дела, его избрали в последние из правлений, где он до тех пор еще не состоял, о нем писали в газетах, ему было всего лишь тридцать пять и, казалось, в душе его не было никаких сомнений, а все его перемещения по карьерной лестнице происходили совершенно органичным образом. Он прекрасно одевался, не прикладывая к этому никаких усилий, выглядел спортивно, не занимаясь при этом спортом, был загорелым, почти не бывая на улице, отдохнувшим, хотя давно уже перестал брать отпуск, и всегда, всегда был хозяином положения.

Конечно же, он снова стал неким символом. Своим поведением он доказывал, что старомодная порядочность, усердие и честность вполне могут уживаться с современным бизнесом и современным обществом. Во время процессов судьи с трудом скрывали свое умиление, на собраниях правлений закаленные директора, управляющие, серые кардиналы и Дядюшки Скруджи смотрели на него затуманенным взором и иногда роняли слезу. Когда на Карстена снисходило вдохновение, когда он вставал с места и начинал разворачивать перед слушателями целые гирлянды красноречивых выкладок, расхаживая взад и вперед по залу, то старые финансисты внезапно чувствовали, что в их броне возникает трещина, а когда этот молодой адвокат разъяснял им сложнейшие связи между событиями или представлял план действий, благодаря которому удастся нанести сокрушительный удар какому-нибудь объединению профсоюзов, они могли внезапно растрогаться до слез. Мальчик этот ведь просто золото, он wonderboy, вот такие молодые львы нам и нужны, он — наша путеводная звезда, он — наша страховка, он всегда придет на помощь, так вот они думали, после чего громоподобно сморкались. А Карстен садился на свое место, и рассмотрение дела можно было спокойно завершать, потому что все сомнения были развеяны. Когда двойняшкам было уже несколько лет, он купил участок земли рядом с виллой Амалии на Странвайен и построил большой дом из желтого кирпича. Тем самым был открыт путь в будущее.

Мария жила в полном согласии с происходящим. Ей пришлось оставить работу, потому что она никак не хотела расставаться с детьми. Конечно же, они могли нанять четверых или пятерых нянек или устроить двойняшек в лучшее детское учреждение, но об этом не могло быть и речи, Мария хотела, чтобы дети все время были с ней, а с этим ни на одной работе не согласятся, поэтому ей пришлось бросить работу и стать домохозяйкой. Однако она так никогда и не смогла почувствовать себя на Странвайен дома, и это несколько осложняло их жизнь. Она также никак не соглашалась получить водительские права, чтобы ездить на маленьком двухместном «мерседесе», который ей купил Карстен. И она отказывалась от слуг, она хотела сама вести хозяйство в нелюбимом ею доме. Карстен пытался переубедить ее, но у него ничего не получилось. Конечно же, объяснение всему этому следует искать в ее детстве. Она крайне, крайне не расположена выполнять чьи-то распоряжения, в каком-то темном углу до сих пор висит полицейский шлем, и, хотя Мария его больше не надевает, он по-прежнему вызывает у нее некоторые воспоминания.

Марию так и не удалось заставить выполнять представительские обязанности. Когда-то Амалия сделала такую попытку, но после первого вечера много лет назад она заняла по отношению к невестке позицию «жду, вооружившись до зубов», позицию, от которой она лишь несколько раз в жизни отказывалась, как, например, в ту ночь, при рождении двойняшек. Но есть и другие люди, которые пытаются сделать из Марии Супругу Адвоката Верховного суда, и в их числе оказался Карстен. Он тоже делает несколько робких попыток, и однажды ему удается заманить ее на важный торжественный обед, но это было в первый и последний раз. На обеде подавали жареных фазанов, торт из кондитерской «Ла Глас», и все оживленно обсуждали ставшую популярной игру в гольф, и тут Мария с робкой надеждой наклоняется к своему соседу по столу и с недобрым блеском в глазах спрашивает: «А вы тоже играете в гольф?» К сожалению, ее сосед, позднее столь известный адвокат Кристиан Могенсен, который в то время был еще молод и находился на заре своей карьеры, отвечает ей, что нет, он пока еще не играет. И тут Мария встает и, схватив за руки двойняшек, ударяется в слезы и кричит через стол Карстену, что какого черта она тут делает, и что это за идиоты тут собрались, они болтают как заведенные, мы уходим, мы с детьми уходим, а ты можешь тут оставаться со своими клячами и тортом, а по пути я растопчу ваше поле для гольфа, уж не сомневайтесь — и они исчезают.

С тех пор Карстен больше не пытался брать ее с собой на приемы, и этот случай вскоре был забыт, потому что в жизни семьи в то время происходит много разных событий. Этот неприятный эпизод остался в прошлом, как и детство Марии, война, время от времени возникающая забывчивость Карстена, переживания Амалии, убогие районы Копенгагена и полковник Лунинг — теперь все это в прошлом.

Однажды в январе к Карстену наведались гости. Это был воскресный день, и Карстен в конторе на Санкт-Анне-плас был один. Он работал, вокруг была полная тишина, ведь у всех остальных выходной, но Карстен исписывал листок за листком из стопки бумаги для черновиков характерным, быстрым, разборчивым и даже в каком-то смысле симпатичным и художественным почерком. Прошедшая неделя была очень напряженной, каждый день шли судебные заседания и переговоры, наконец-то было закончено наследное дело после смерти крупного торговца эрзац-кофе, который в свое время приобрел заводы Карла Лаурица, были завершены крупные сделки по недвижимости, в результате которых «Бурмайстер и Вейн», государство и «Датские сахарные заводы» сменили собственников домов в половине района Кристиансхаун в своих интересах и по совету Карстена. За всю неделю он спал лишь несколько часов, да и то в перерывах, он уже давно научился спать стоя, с открытыми глазами и внимательным выражением лица, и приобрел способность мгновенно приходить в себя после такого вынужденного сна, о котором знал лишь он один. Это была неделя, когда он начал путать день с ночью, и жену с детьми он видел всего один раз, да и то в суде. Встретились они во время рассмотрения одного из тех незначительных дел, которые часто возникают вместе с крупными, дела о нанесении оскорбления. Речь шла о претенденте на рабочее место, который во время беседы с директором оскорбил его и ударил. В каком-то смысле такое дело было ниже статуса Карстена, но он счел вопросом престижа взяться за него и довести до конца, потому что, по его словам, если уж ты стоишь на страже юридических интересов клиента — организации или какого-то лица, — то защищаешь все его интересы, целиком и полностью. К этому времени он работал без перерыва уже пять суток, и тем не менее был гладко выбрит, отутюжен и полон жизненной энергии. Лишь перед самым оглашением приговора, когда заседание по делу было практически закончено, стало ясно, что он все это время держался за счет крепкого кофе и силы воли, потому что неожиданно увидел склоненное к нему лицо ответчицы, которая сказала:

— Черт возьми, ты как-то не очень хорошо выглядишь, дорогой!

И только тут он обнаружил, что перед ним сидит Мария с двойняшками. Оказалось, что она опять попыталась устроиться на работу с маленькими детьми и ей опять отказали.

После такой встречи большинство других людей задумались бы о том, правильно ли питаться долгое время одним только кофе, и о том, правильно ли встречаться со своей семьей раз в неделю в зале суда и при таких обстоятельствах, но только не Карстен. Сидя в воскресенье в пустом здании и планируя следующую неделю, которая обещала быть еще более содержательной и перспективной, чем предыдущая, он чувствовал удовлетворение всеми своими делами. «Ты выполнил свой долг и даже более того», — говорил он самому себе не без удовлетворения.

Он дошел до такого состояния, что не чувствовал никакого толку от того, что заходил в свою маленькую туалетную комнатку, принимал душ, надевал чистую рубашку и новый шелковый галстук, — он все равно чувствовал себя грязным. Даже после самого тщательного бритья сквозь его прозрачную кожу пробивалась щетина. «Надо бы поехать домой», — подумал он.

И тут-то к нему и пришли. И, увы, не какой-нибудь человек, а его собственные вытесняемые им воспоминания, которые ввалились к нему в кабинет, преодолев закрытые двойные двери и продемонстрировав, что им, как и Карстену, не знакомы выходные. Сначала возник один эпизод. В суде слушалось дело, простейший случай, дело, которое он вел по просьбе дочери торговца эрзац-кофе, одной из богатейших женщин Дании, владелицы половины Ратушной площади, а противной стороной была няня, и речь шла о нескольких сотнях крон и, как говорила эрзац-дочь, о принципе. «Я не хочу платить», — заявила она Карстену, когда он предостерег ее, что няня имеет небезосновательные права на эту смехотворную сумму. «Мы ведем это дело по принципиальным соображениям», — настаивала она. И Карстен взялся за него, и, хотя он работал уже на пределе возможностей и знал, что дело должно быть проиграно, он все-таки его выиграл.

Теперь оно явилось к нему. Пустяковое дело, его следовало бы забыть и не вспоминать, ему вообще не место на Санкт-Анне-плас, но тем не менее оно прокралось сюда. Оно появилось в виде запаха. Карстен принюхался к закрытым дверям и окнам: это был запах эрзац-кофе, он не очень-то хорошо пахнет, а в это воскресенье он пах особенно неприятно. Карстен открыл окно, выходящее на памятник Кристиану IV, но стало только хуже, и он почувствовал недомогание. Ему вдруг пришло в голову, что не надо было браться за то дело, и, конечно, за дело против жены, за такие дела, наверное, вообще не следует браться, они портят общую картину, они сеют сомнения в справедливости судебной системы и вызывают в памяти мысль про Монте-Карло из горького завещания Фитца, которое он постепенно, как ему показалось, стал понимать. Потом он услышал, как кто-то рядом с ним говорит, это оказался его прежний друг и духовный наставник Тюге Любанский, а рядом с ним стоял Мальчик с непримиримыми взглядами, а у архивного шкафа его поджидали одинокие дни в Сорё после окончания учебы, а вот там — плач полковника Лунинга на кухне квартиры у Озер, а там — биржевой маклер, которого он видел через дырку в стене в спальне матери, и вот уже кабинет Карстена полон. «Я надеюсь, вы все сможете здесь разместиться, заходите, пожалуйста, но важно, чтобы осталось одно место и для меня», — сказал он своим видениям и опустился на стул.