Земля под ее ногами

Уставшие от войны, разобщенные, после унизительного вывода войск из Индокитая потерявшие веру в глобальную власть своего могучего орла американцы обнаруживают, что им интересно то, что говорит Ормус Кама. Вертолеты кружат над посольством в Сайгоне, как ангелы судного дня, живые цепляются за них и молят о спасении. Мертвые уже осуждены и признаны виновными по факту поражения. Лишившиеся конечностей ветераны в своих психопатических фантазиях возвращаются к цитаделям лесов и гор, им снятся залитые водой рисовые поля и Кинг-Конг, вздымающийся из воды прямо перед их перекошенными от ужаса лицами; а вот и вертолет — чтобы свернуть им головы. Можно вытащить мальчишек из войны, но вытащить войну из их голов невозможно. Лишившись своих иллюзий и потеряв все ориентиры, Америка как никогда открыта для парадоксов, звучащих в песнях Ормуса; на самом деле она открыта самому парадоксу, так же как и его двойственной природе, как у неидентичных близнецов. Армия Соединенных Штатов (и ее рок-музыка) отправилась на один Восток и вернулась с разбитым носом. Теперь музыка Ормуса стала явлением другого Востока, она вошла в самое сердце музыки американцев, влилась в реку их грез, но она — плод демократических убеждений Ормуса, сохраненных им еще с тех дней, когда Гайомарт напевал ему на ухо свои песни о будущем, эта музыка и его тоже, она родилась не только в США, но и в его сердце, очень давно и очень далеко. Подобно тому как Англия более не может предъявлять исключительные права на английский язык, так и Америка более не является единственным правообладателем на рок-н-ролл — вот подтекст песен Ормуса (Вина, вечная скандалистка, бросающая всем вызов, очень скоро разъяснит это — что конечно же не понравится некоторым патриотам).

История о помолвке на целое десятилетие и об обете воздержания, который дал Ормус, очень быстро становится всеобщим достоянием и неудержимо влечет публику к Ормусу и Вине. Новая группа взлетает на пик популярности почти сразу, и мощь ее взлета потрясает землю. Начав как никому не известные музыканты, они быстро вырастают в гигантов. Ормус, празднующий победу завоеватель, штурмует крепости рока, и оружием его, как и предсказал Юл Сингх, стал голос Вины. Этот голос — слуга его мелодий, его пение — слуга ее голоса. Голос Вины — уникальный инструмент, своим звучанием способный заставить волосы зашевелиться, а более низкие и нежные тональности Ормуса превосходно сглаживают ее пиротехнику, и оба голоса, сливаясь, рождают волшебный третий, более праведный, чем у «Братьев-праведников», более эверливый, чем у Эверли, более суперский, чем у «Сюпримз». Это идеальный брак. Ормус и Вина, разлученные своими клятвами, воссоединяются в песне. V-T-O-o-o! Америка, сбившаяся с пути, ищущая новое звучание, не может не поддаться магии их голосов. Молодая Америка, устремляясь к новым пределам, садится в Восточный экспресс «VTO».

Та часть американской души, которая спряталась, ушла вглубь, находит утешение в повторении новыми звездами великих американских музыкальных истин: темп притопа, начинающийся с ходьбы и затем вдруг обнаруживающий сокрытый в нем танец; бит, не оставляющий тело равнодушным; берущий за сердце ритм-энд-блюз. И эта Америка, которая, потеряв уверенность в себе, вновь повернулась лицом к миру, живо реагирует на совсем не американские звуки, добавляемые Ормусом к звуковой дорожке: сексуальность кубинских труб, искривляющие сознание ритмы бразильских барабанов, жалобы чилийских деревянных духовых инструментов, напоминающие гнетущий вой ветра, африканское мужское хоровое пение, похожее на раскачивающиеся на ветру свободы деревья, голоса великих старух алжирской музыки, с их пронзительными призывными воплями и улюлюканьем, святая страсть пакистанских кваввал. «Слишком многое из создаваемой людьми музыки довольствуется слишком малым, — сказал Ормус в своем интервью по поводу выхода их первого, названного их именами, альбома (на обложке которого он — с прикрывающей глаз бархатной повязкой цвета бургундского вина). — Музыка предлагает людям крохи, а им нужны банкеты».

Он хочет работать с тем, что он называет «оркестр в полном составе», подразумевая не покойников в смокингах, а все аспекты воздействия музыки на человека: эмоциональный, интеллектуальный и, конечно же, моральный; он хочет, чтобы эта музыка могла сказать всё и всем, но прежде всего, чтобы она что-то значила для кого-либо. Он заговорил своим новым, громким голосом, и этот кто-либо ему внимает.

Рассерженная Америка тоже слушает его очень внимательно: Америка, понесшая утраты, Америка, оказавшаяся побитой и не совсем понимающая, как такое могло случиться или чем она заслужила эту боль (эта Америка не считает мертвецов Индокитая, ее интересуют только свои). Эта негодующая Америка реагирует на ярость Ормуса, — а он очень зол, зол на Вину, на себя и жестокую судьбу, лишившую всякого смысла это десятилетие его высочайшего триумфа, ведь все это время постель его пуста.

Она реагирует двояко. С одной стороны, она его оценила. Но под той Америкой, которая открыла свое сердце для «VTO», есть другая страна, настроенная против него, она стискивает зубы и отворачивается.

Ормус и Вина начинают наживать могущественных врагов.

Кто-то должен заткнуть этих наглых крикунов раз и навсегда.

Меланхолия и воздержание ведут к сублимации, согласно воззрениям жившего в пятнадцатом веке флорентийца Марсилио Фичино, и именно сублимация дает выход furor divinus[237]. Сначала в «Peace Ballads»[238] Ормуса Камы, затем в его легендарном альбоме «Quakershaker» ярость звучит в каждом аккорде, каждой музыкальной строке, в каждом слове, — ярость, поднимающаяся из глубины, как черная вода из отравленного колодца. Божественное происхождение имеет этот furor или земное — вопрос, открытый для серьезного обсуждения.

Если Фичино полагал, что музыка создается нашей жизнью, то наш современник, чех Милан Кундера, придерживается противоположного мнения: наша жизнь создается подобно музыке. «Сам того не ведая, человек творит свою жизнь по канонам красоты, даже в пору самой глубокой безысходности»[239]. Если элегантно перевернуть с ног на голову старый принцип красоты формы, то это значит, что в жизни мы следуем диктату нашей потребности в форме.

Браво, Ормус. Нужно отдать парню должное. Притащившись домой с сумкой, полной нелегко доставшихся мне образов падения Сайгона, и с пожизненным запасом ночных кошмаров, вернувшись к продавцам сладкой дури и счастливцам с перепачканными порошком носами, облепившим гроздьями ступени домов у собора Святого Марка, я вдруг — гляди-ка! — натыкаюсь в газетном киоске на углу на нашего Орми, уже известного своей застенчивостью и нелюбовью к публичности, а тут попавшего сразу в три мишени и на одной неделе украсившего собою обложки «Роллинг Стоун» (вместе с Виной), «Ньюсуик» (в котором Вина вынесена в приложение) и «Тайм» (без малейшего намека на Вину). Он не только выпихнул новости с театра военных действий куда-то на задворки, но и затмил собою одну из прекраснейших женщин своего времени, стремительно возносившуюся к мировой славе. Каков затворник! А какая известность! Должно быть, он действительно задел публику за живое. Два быстро записанных альбома — «VTO» и «Peace Ballads» (в те дни, до наступления господства видео и маркетинга, музыканты выпускали пластинки намного чаще) — один за другим! — и он уже на вершине мира.

They made peace in the other world too. (Baby I've got one of my own.) Ain't no better than it is for you. (Good to know we're not alone.) Well the war is over and the battle's through. (But I can't reach you on the phone).

I call your number but you ain't home. I call your number but you ain't home. Seems I made this long journey just to wait on my own. It's been a long journey home. A long journey home[240].

«Баллады» с пластинки «VTO» бросают вызов идеям отвергающего иронию cineaste[241] Отто Уинга. «Picking up the Pieces», «(You Brought Me) Peace Without Love», «Long Journey Home», «Might As Well Live»[242]: во многих песнях Ормуса слышна горькая ирония, вызванная крушением иллюзий. Но у музыки, с которой он явился, — беспечный, почти противоестественно высокий темп. В общем и целом это звучит на удивление жизнеутверждающе, это почти гимн, и для многих молодых людей желчные строки его антиутопий становятся, как ни странно, гимнами взросления, несущими облегчение, новон начало, освобождение. В моем квартале я слышу, как молодые наркодилеры — Джонсон Мило-Мило, Гарри Жеребец, Скай Мастерсон, Большая Жули и Натан Детройт — насвистывают песенки Ормуса. Мир без любви: они продают унциями именно этот продукт, качество гарантировано. Это их единственное занятие, так было всегда. И когда у вас заканчивается «снежок», «колеса» или «герыч», вам всегда рады здесь, на Хэппи-Вэлли, где вы получите новую порцию, — конечно, если есть бабло. Чего не скажешь о любви, по крайней мере наркодилеры со мною согласятся.

Американцы покупают «Баллады» вагонами, но антивоенная направленность альбома вызывает некоторый ропот недовольства. Структуры, видящие свою задачу в том, чтобы защитить страну от «пятой колонны», от дестабилизации, начинают проявлять к певцу скрытый интерес. Юлу Сингху звонит на личный номер вежливый голос, представившийся Майклом Бакстером в начале разговора и Бакстером Майклсом при прощании. Предупредительный выстрел. Намек для понимающих. «У нас вызывает определенную озабоченность содержание некоторых песен. Речь, разумеется, не идет о каком бы то ни было нарушении прав человека, гарантированных Первой поправкой, но, насколько мы понимаем, их автор не является гражданином США. Гость, который не хочет портить отношения с хозяевами, не должен писать на их любимый ковер».

Юл Сингх вызывает Ормуса и Вину в свой просторный офис на Коламбус-сёркл и предлагает им прогуляться по парку. Обычно ньюйоркцы щеголяют своим равнодушней к славе и знаменитостям, но небывалый успех «Баллад» вынуждает принимать особые меры. Для Ормуса это старый хипповый пиджак, огромные очки с фиолетовыми линзами и устрашающий парик. Вину переодеть сложнее. Ее рост, прическа афро-шок, ее манеры не поддаются маскировке. После долгих препирательств она соглашается наконец надеть трепанную широкополую фетровую шляпу ярко-алого цвета, и только потому, что она гармонирует с ее длинным итальянским кожаным пальто. Юл Сингх отказывается от привычной белой трости и опирается вместо этого на железную руку Уилла Сингха. Еще полдюжины Сингхов незаметно следует за ними на некотором расстоянии на случай, если толпа проявит к хозяину интерес. В парке, скрывшись в листве, приободрившийся Юл передает им содержание телефонного разговора с фэбээровцем. Вина пренебрежительно фыркает, отказываясь принимать угрозу всерьез — Сейчас у всех на хвосте висит ФБР, это даже модно! — и пускается в свои обычные безумные рассуждения: «Что они там знают, все равно никто никогда толком не понимает тексты рок-песен. Я всю жизнь думала, что Хендрикс голубой. Ну, ты знаешь, „извини меня, что я целую этого парня…“. А теперь земля под ногами поехала. Раньше я восхищалась сюрреализмом рок-н-ролльных текстов, их безумной алогичностью. А потом поняла, что все дело в моих гребаных ушах».

— Ормус, — тихо говорит Юл Сингх, — мы живем, скажу я тебе, в непростое время, люди чувствительны, у них нет кожи, может быть ты несешь им слишком много правды. Я просто хочу сказать, хотя, конечно, тебе решать… ну, в общем, тебе нужно контролировать свои рискованные высказывания и, если можно так выразиться, ее непечатные выражения.